Actions

Work Header

Rating:
Archive Warning:
Category:
Fandoms:
Relationship:
Characters:
Additional Tags:
Language:
Русский
Stats:
Published:
2019-09-20
Completed:
2020-12-30
Words:
33,266
Chapters:
49/49
Comments:
214
Kudos:
640
Bookmarks:
70
Hits:
9,411

Цветные картинки

Summary:

Зарисовки о том, что могло бы быть, если бы Сяо Синчэнь снова оказался жив.

Chapter 1: 1.

Chapter Text

Некоторые полагают,
что сила заключается в упорстве,
но чаще сила — в прощении.

Герман Гессе

Где и когда это произошло, Сюэ Ян не запомнил. Места и даты давно перестали иметь для него значение, мельтешивший вокруг мир не вызывал ничего, кроме раздражения, апатичного, впрочем: даже если убьешь каждого, кого встретишь, просто за то, что смеет быть живым, следом придут другие.
Но даже теперь, измученный, больной, однорукий, Сюэ Ян все еще был опасен, и люди чувствовали это нутром, обходили стороной, отводили глаза, огибали его, как течение огибает камень. Все они были мелочны, малодушны, суетливы — тошнотворны.
Шел очередной бессмысленный день, который нужно было как-то прожить, чтобы ненадолго забыться сном. Сюэ Ян разделался с парой мелких дел и раздобыл денег — скорее по инерции, чем из желания. О том, что такое желание, он забыл. Он брел по залитой солнцем городской улочке, полной гнусного муравьиного копошения, и без интереса оглядывал вывески, разыскивая какую-нибудь таверну.
Когда в многоцветье толпы он заметил высокую фигуру в белом, то решил, что спит. Сердце, тем не менее, на секунду остановилось, потом сделало резкий болезненный скачок — и замерло в горле.
Странно, но белая фигура не исчезла, двигалась навстречу знакомой плавной походкой, медленно, слепо обходя прохожих. Над темноволосой головой покачивались на ветру бумажные фонарики, пестрели вывески. Сновали туда-сюда люди, на углу какая-то резкоголосая женщина бранила слугу, на пороге чайной лавки пересчитывал мелочь старик.
Даочжан — а это был даочжан — подходил все ближе. За его правым плечом поблескивала рукоять Шуанхуа. Вот он прошел мимо гостиницы, миновал чайную лавку, и старик, подняв голову, глянул на него с липким паучьим любопытством.
Кто-то — Сюэ Ян не заметил, кто — толкнул его в больное плечо и дорого поплатился бы за это, если бы Сюэ Ян не был занят.
Даочжан подошел ближе. Вот он на расстоянии вытянутой руки — видно, как лента, обмотанная вокруг глаз, отбрасывает узкую тень на щеку, как плывёт на краях рукавов едва заметный рыбный узор, как чуть колышутся на ветру пряди, выбившиеся из прически.
Правдой это оказаться не могло, но Сюэ Ян был согласен на помешательство.
Вот даочжан прошел мимо. Что-то сдавливало виски, вскипало под веками, жаждало выплеснуться наружу. А узкая белая фигура уже удалялась, смешиваясь с цветастой гомонливой толпой.
И внезапно Сюэ Ян вздрогнул, будто его ошпарило кипятком. И бросился следом, расталкивая неповоротливую человеческую декорацию, заслонившую от него даочжана. И догнал, и схватил за предплечье, с хриплым "Даочжан!", смешным всхлипом вырвавшимся из горла, упал на ослабевшие вдруг колени, вцепился в белую ткань, приник к головокружительно знакомому телу.
Мир опрокинулся в даочжана, как в воду — и пошел ко дну.
Даочжан был будто каменный, но Сюэ Ян чувствовал: он дышит, он теплый, он пахнет чистотой, какими-то травами, собой, — не сладковатым могильным духом, как раньше. Губы Сюэ Яна сами собой расплылись в улыбке, все внутри обожгло расплавленным, оглушительным счастьем, слишком большим для человека, нестерпимым, сминающим сознание, как бумагу в ладони.
Он вжался в белое тепло всем телом, спрятал лицо в мягкой ткани и больше ни о чем не хотел думать, ничего не хотел знать. Если бы его убили, если бы мир закончился, если бы небо упало на землю, ему не было бы дела.
Неизвестно, сколько времени прошло. Он очнулся только тогда, когда почувствовал, что даочжан положил руку ему на плечо. Пузырьками воздуха всплывали, врываясь в звенящую оглушенность, человеческие голоса, вопросы, смешки. Хотелось уничтожить всех, кто посмел вторгнуться в его сон, но Сюэ Ян был занят.
Он поднял голову. Склоненное к нему лицо даочжана было строгим, тревожным.
— Даочжан, — повторил Сюэ Ян.
— Господин заклинатель, вам мешает этот калека? — спросили сзади.
Сюэ Ян решил, что если ревнитель порядка не отстанет, то останется без головы. Но даочжан сказал — мягким, спокойным голосом даочжана:
— Нет, все хорошо. Простите. Это мой старый знакомый.
Неравнодушный прохожий направился по своим делам, и Сюэ Ян увидел краем глаза — в блестящем, расплывающемся свете дня, рекой текшем вокруг даочжана — обрюзглое презрительное лицо. Было плевать.
Даочжан склонил голову, осторожно ощупал плечи Сюэ Яна, его единственную руку, вцепившуюся в белую ткань. И строго сказал:
— Отпусти меня.
Сюэ Ян сам не знал, почему, но послушно разжал хватку, вглядываясь даочжану в лицо. Даочжан развернулся и пошел прочь.

Chapter 2: 2.

Chapter Text

Даочжан не хотел мести. Сюэ Ян не мог этого понять и считал признаком легкого посмертного помешательства. Даочжан, к тому же, всегда был не от мира сего. И разве не потому, как разительно, как смешно и нежизнеспособно он отличался от любого жадного, суетливого муравья, мечущегося по земле, Сюэ Яну так нравилось на него смотреть?
Лишь однажды — через пару молчаливых часов после того, как они вышли из города — сверкнул у подбородка серебристый Шуанхуа, острый клинок замер у самого горла, хмурое лицо было таким же кипенно-белым, как повязка, скрывающая глаза. Даочжан сказал:
— Оставь меня.
Кого он пытался напугать этой глупой блестящей штукой? Как будто смерть еще страшила Сюэ Яна.
— И не подумаю, — пожал плечами Сюэ Ян и коснулся Шуанхуа кончиком пальца, нежно провел по лезвию, глядя, как выступает на подушечке капля крови. Ощущение было приятное, будоражащее, ясное, как небо в середине июля. — И вообще, дорога общая, разве нет? По какому праву ты запрещаешь мне по ней идти?
Несколько мгновений клинок неподвижно висел в воздухе, рыжее солнце весело поблескивало в его ледяном серебре. Лицо, бледное, как у мертвеца, которым даочжан больше не был, исказила складка между бровями. Даочжан думал. Потом так же быстро клинок скрылся в ножнах, даочжан развернулся и пошел прочь.
Ожидаемая капитуляция. Он всегда таким был. Так ничему и не научился.
Сюэ Ян зашагал следом.
Внезапно он заметил, что начинается осень. Верхушки гор прятались в облачных шапках, кисельных и подтекающих в водопады. По песчаной дороге, влажной после дождя, летели пожелтевшие листья. Некоторые жадно, с надеждой цеплялись за края белых одежд даочжана, но соскальзывали и падали в грязь. Вскоре их втопчет в землю колесо крестьянской повозки, раздавит копыто осла, порвет, играя, ребенок.
Даочжан молчал, погруженный в свои мысли. Сюэ Яна, казалось, не существовало для него. Это было обидно, но выносимо — в сравнении с ощущениями, которые случались с Сюэ Яном из-за несуществования самого даочжана.
Сюэ Ян тоже молчал. Он смотрел. Жадно разглядывал, восстанавливая полустершиеся в памяти черты: в темных волосах блестит солнце, колышется белая лента, прядка у виска немного выбилась и треплется на ветру, касаясь щеки. Сюэ Яну тоже хотелось ее коснуться.
Нежная кожа, должно быть, мягкая и теплая на ощупь, не такая, какой была, когда он дотрагивался до нее в прошлый раз.
Мелькнул в сознании темный дом с узкими оконцами, пыльный свет и гроб, полный соломы. От воспоминания передернуло. Даочжан шел рядом, дышал, никакой соломы в волосах, только солнце и ветер, пропахший прелой листвой. Сюэ Ян не мог и представить, откуда на него свалилось это наваждение, но собирался вцепиться в него и держать, пока не остановится сердце.

Chapter 3: 3.

Chapter Text

В первую ночь, устроившись неподалеку от даочжановского костра, Сюэ Ян боялся уснуть. Казалось, если выпустить даочжана из поля зрения хоть на минуту, он исчезнет.
Потрескивала меняющая естество древесина. Всполохи огня взлетали к звездному небу. Неподалеку, перекатываясь по камням, бурлил ручей. Вокруг ширились на много километров поросшие лесом горы, зелень, недавно тяжелая и сочная, сморщивалась, иссыхала и золотилась — последний вздох природы звучал искреннее остальных. Сюэ Ян много раз видел смерть и знал некоторый толк в красоте умирания.
Стало немного жаль, что даочжан слеп. Ему бы понравилось.
— Звезд над нами — как конфет в кондитерской лавке, — заметил Сюэ Ян негромко, но так, чтобы его услышали, и протянул руку к поблескивающей чернильной громадности. Между пальцев, облитых беспокойным рыжим светом, замерцало бледное серебро. — В детстве я думал, что они сладкие на вкус. И собирался попробовать, но не достал. Обидно. В детстве я думал, что однажды смогу получить все, что захочу, даже самое сладкое, самое чистое. Жалко, что не смог.
Сюэ Ян уронил руку, повернулся на бок и уставился на белый сверток, в который превратился даочжан.
— А тебя на твоей горе, небось, с младенчества учили читать по звездам всякие штуки? Никакой поэзии там у вас.
Даочжан не ответил. Его молчание царапало, кусало, как свора надоедливых блох. Сюэ Ян фыркнул и отвернулся. Стоило, впрочем, признать, что он согласился бы провести вот так — в компании блох и даочжана — всю оставшуюся жизнь. Казалось, будто последние двенадцать лет он жил в гнилостном душном погребе, а теперь его вдруг выпустили на волю — вот в этот сухой холодный лес, где можно было наконец дышать.
Даочжан лежал тихо, не шевелился, и это пугало.
Почему он не использует меч для перемещений, думал Сюэ Ян, поглядывая на него сквозь искры. Слишком слаб? Как давно он жив, почему? Не морок ли все это? Что происходит? Вопросы мешались в сознании, спутываясь в глухой липкий гул. И самым жутким, невыносимым, удавкой сжимающим горло идиотским вопросом было: что, если он проснется — а даочжана нет?
Спал Сюэ Ян плохо, поминутно просыпался, проверял, по-прежнему ли белый сверток наполнен, подползал убедиться, живо ли то, что внутри, дышит ли, — или опять, как раньше, как когда-то, — а потом долго лежал, слушая молитвенный шепот облетающего леса. Ночь дрожала в поднимающемся от углей жаре, как в лихорадке.
Утром даочжан был на месте — спокойно спал, укрывшись плащом. Ярко светило холодное рассветное солнце, лес пах горьковатой стынью, водой и сухой листвой. Сюэ Ян, придя в необыкновенно хорошее расположение духа, вспомнил, что давно не мылся, скинул одежду и, шипя, окатил себя ледяной водой из ручья. Заметил, одеваясь, что вещи совсем истрепались, превратились в черную ветошь, стоило раздобыть новые. Потом напился воды, такой вкусной, как не пробовал много лет, зажег потухший было огонь и приготовил похлебку.
Когда Сяо Синчэнь зашевелился в своем коконе, сел, отбрасывая с лица примятые волосы, Cюэ Ян спросил:
— Будешь есть, даочжан?
Даочжан поднял голову, на его лице отразились растерянность и мука. Он не ответил.

Chapter 4: 4.

Chapter Text

Однажды поздно вечером — прошло больше недели с тех пор, как Сюэ Ян снова стал замечать смену дней, — они вошли в город. Было темно, ветрено, низкое небо бросало на землю пригоршни холодной воды. Даочжан снял комнату на первом попавшемся постоялом дворе, Сюэ Ян, как обычно, остался снаружи. Походил туда-сюда по пустынной мокрой улице, поискал место посуше. Нашел у курятника охапку сырой соломы, соорудил себе подобие подушки и улегся у выхода. Становилось отчаянно холодно, но Сюэ Ян не мог не принимать мер, чтобы даочжан не улизнул один — ищи-свищи его потом по свету. Надо было сохранять бдительность, быть осторожным — теперь, когда сама жизнь безмятежно упала ему в руки, как спелое яблоко.
Под протертым плащом было сыро. Усиливался подхваченный вечность назад кашель. Ныла отсутствующая рука.
Не спалось.
Качался, отбрасывая зловещий свет на промозглый двор, красный фонарь у входа, выплывали из темноты и снова исчезали очертания забора, курятника и конюшни: туда-сюда, дурацкий гипнотический маятник. Нужно было заглянуть к травнику, добыть новый плащ и побольше еды.
Скрипнула дверь. Сюэ Ян поморщился, лениво приготовившись ругаться со слугой, посланным прогнать бродягу.
— Где ты? — негромко, сухо спросил мягкий голос даочжана.
Сердце подпрыгнуло, как случалось теперь часто. Сюэ Ян приподнялся на локте.
— Тут я, где ж мне быть еще, — непринужденно отозвался он. В волосах застряла солома, кости ломило от влаги, но настроение резко улучшилось. — Чего ты мне спать не даешь спокойно, изувер?
Тонкая фигура даочжана, укутанная красным фонарным маревом, появилась на крыльце, взлетел на мокром ветру белый рукав. Даочжан оглянулся в сторону Сюэ Яна с нечитаемым выражением на лице и сказал:
— Заходи.
И скрылся в дверном проеме.
Сюэ Ян безнадежно покачал головой. Пожалел, значит? Жизнь ничему не учила даочжана.
Комната была маленькой, но теплой, у стены потрескивали угли жаровни. Кровать была аскетически узкой, на табурете стоял таз с теплой водой, рядом на столике — свеча и тарелка: хлеб и овощи. Даочжан как-то безнадежно махнул рукой.
— Оставайся здесь, — сказал он без выражения. — В шкафу есть подушка и одеяло. Можешь поесть и помыться. — И добавил чуть слышно, почти растерянно: — Делай что хочешь...
Сюэ Ян с трудом сдержался, чтобы не съязвить по поводу этого слишком щедрого предложения. Но он был себе не враг.
— Даочжан, а ты чего меня позвал? — спросил он, сбрасывая мерзко липнущие к телу тряпки. — Заскучал или это какой-то новый невиданный способ деморализации врагов?
Даочжан отвернулся, как будто забыл, что глаз у него нет и ничего неприличного он не увидит, снял верхние одежды и лег в постель, плотно укрывшись одеялом. Он ничего не сказал, но Сюэ Ян к этому привык. К тому же "что хочешь" понравилось ему больше, чем "отпусти" и "оставь". Он вымылся и поел, а когда закончил, даочжан уже спал.
Или делал вид.

Chapter 5: 5.

Chapter Text

Белый даочжан тонул в белой постели, только темные волосы извивались горной рекой в скалистых уступах одеяла да бессильная рука картинно ниспадала в пространство темноты. Дыхание даочжана было спокойным.
Сюэ Ян устроился на циновке и замотался в шерстяное покрывало; жаровня, поблескивая угольками, испускала нежное расслабляющее тепло; свеча догорала, сдаваясь под напором мрака. В окно бил дождь, продолжал мотаться — туда-сюда — красноватый свет фонаря у входа. Сюэ Ян глядел на белую руку даочжана, на стекающие во мрак пальцы, тонкие, но сильные, и ему нестерпимо хотелось прикоснуться, укусить, присвоить эту нежную белизну, владеть ею и делать с ней что вздумается.
Но было нельзя.
Сюэ Ян чувствовал себя — видимо, на контрасте с недавней вязкой апатичной чернотой — избыточно живым. Хотелось что-то предпринять: развязать небольшую войну или добыть риса на завтрак. Но Сюэ Ян был скован обстоятельствами: он не знал, куда идет даочжан, что собирается делать, как так вышло, что он жив, и надежно ли это. При этом потерять его было — невозможно.
Оставалось ни на секунду не спускать с него глаз.
До чего же нестерпимая, гнетущая зависимость, думал Сюэ Ян, ворочаясь на циновке. Цепь, сжимавшая горло при малейшей попытке освободиться. В свое время Сюэ Ян рвался с этой цепи до изнеможения, до беспамятства, — бесполезно. Это научило его чему-то совершенно новому и противоречащему самой его природе — смирению. Доверчивый, нелепый Сяо Синчэнь — какой же страшной властью над Сюэ Яном он обладал. Нельзя было недооценивать это могущество. Один раз он уже допустил такую ошибку.
Теперь он учтет все.
Сюэ Ян осторожно подвинулся ближе к кровати. У изголовья тихо стоял серебристый Шуанхуа, и казалось, что сталь при его ковке смешали с лунным светом. Даочжан тупица — как легко было бы сейчас прыгнуть на него, связать, сонного, бессильного, и делать с ним что захочется.
В полном соответствии с его собственным дозволением.
Сюэ Ян попытался занять себя более насущными мыслями. Погода портилась день ото дня. Нужно было придумать, где перезимовать, — и убедить даочжана разделить приют с Сюэ Яном. Благородство, граничащее с идиотизмом, — даочжаново слабое место. Это можно использовать.
Сюэ Ян придвинулся еще ближе, приподнял единственную руку, невесомо, почти не дыша коснулся кончиков пальцев даочжана. Мизинец едва заметно дрогнул, и Сюэ Ян замер. Но даочжан дышал ровно.
Сюэ Ян обрисовал указательным пальцем изгиб фаланг, погладил нежное углубление ладони. Дождь все сильнее стучал в окно, гудел ветер, начиналась буря. Дыхание даочжана не менялось, и тогда Сюэ Ян приподнялся и коснулся щекой прохладной кисти, пахнувшей травяным мылом. Сердце забилось где-то в горле, стало больно дышать.
Он уже целовал эту руку, но тогда она была холодной и твердой, как камень.

Chapter 6: 6.

Chapter Text

Даочжан шагал куда-то целенаправленно и до нелепости серьезно, избегал людей, искал одиночества среди гор и ручьев. Изредка, чтобы заработать денег, он выходил на ночную охоту, выбирая самых незначительных тварей. Должно быть, он еще слаб, размышлял Сюэ Ян, с любопытством изучая новые даочжановские повадки.
Сырость пропитала мир. Сюэ Ян то и дело задыхался от проклятого кашля. Впрочем, это оказалось ему на руку: сердобольный даочжан едва заметно оборачивался на звук, его лицо приобретало озабоченное выражение. Вскоре он снизошел до разговора, короткого, прохладного, но по сравнению с рублеными фразами, которые выдавал прежде, необычайно живого.
— Тебе не надоело таскаться за мной? — спросил даочжан.
Они шли в гору, узкая тропа петляла между укутанными мокрым кустарником уступами. Под ногами хлюпала грязь, смешанная с листвой.
— Нет, — сказал Сюэ Ян, проглотив кусок яблока, которое от безделья поглощал на ходу. — И не надейся.
Даочжан помолчал, нахмурившись. Сюэ Ян метнул огрызок в кусты, и оттуда выпорхнула, заверещав, возмущенная птичка.
— Зачем тебе это? — спросил даочжан.
— Я хочу, — честно ответил Сюэ Ян.
— А если я приведу тебя в столицу какого-нибудь великого клана и потребую суда?
Сюэ Ян усмехнулся.
— Веди.
Разве ему объяснишь?
Вечером, разведя костер под низким влажным небом, быстро бежавшим над хмурым лесным массивом, даочжан долго варил какое-то пахучее снадобье. Сюэ Ян, поедая хлеб и овощи, с интересом поглядывал на это колдовское действо. Закончив, даочжан осторожно перелил жидкость в чашку и подошел к Сюэ Яну.
— Выпей, — распорядился он строго. — И держись поближе к огню.
Это было и смешно, и трогательно: Сяо Синчэнь, который, разжалобившись по обыкновению, пытался сохранить лицо.
— Даочжан, а куда ты идешь? — решил попытать удачи Сюэ Ян, отпивая ароматный, горьковатый, жарким теплом наполняющий грудь напиток.
— Очевидно, туда же, куда и ты.
Это напоминало шутку, и Сюэ Ян улыбнулся.
— Оно хоть далеко? — лениво протянул он. — До зимы придем?
— До зимы придем, — эхом отозвался даочжан, устраиваясь на ночлег с противоположной стороны костра. Он тряхнул плащ, и тот белым крылом хлопнул на ветру.
Внезапно Сюэ Яну стало очень тепло. Сухо трещал огонь, тянулся жадными язычками к небу, как будто мечтая о нем, но не умея достать. Насмешливая ночь легла на землю мягко, как кошка, опьяняла запахами, убаюкивала вкрадчивым шелестом листвы. Сюэ Ян чувствовал себя непривычно разнеженным, опасно размякшим — но сил собраться, призвать себя к осторожности не находил.
— Даочжан, — тихо протянул он, когда даочжан превратился в знакомый сугроб по другую сторону костра.
— Хм, — отозвался тот.
— Знаешь, я страшно скучал, — как-то слишком тихо и неожиданно для себя самого проговорил Сюэ Ян.
Ответа не последовало — может быть, даочжан не услышал — но Сюэ Ян все равно обозлился: на себя за дурацкое проявление уязвимости, на даочжана за то, что делал его уязвимым. В груди болело то ли от простуды, то ли от чрезмерного тепла, и чтобы не наговорить еще каких-нибудь глупостей, Сюэ Ян закрыл глаза и попытался уснуть.

Chapter 7: 7.

Chapter Text

Все утро шел дождь, и Сюэ Ян, прикрывая голову плащом, развлекал даочжана беседой.
— Куда бы ты ни шел, даочжан, было бы хорошо с твоей стороны выбирать для этого более погожие дни, — воодушевленно болтал он. — Не знаю, как там даосский ты, но я точно заболею, попомни мое слово. А потом умру и стану вечно мокрым духом, буду распространять гнилостное зловоние, заливать погреба и чихать на все жутким замогильным ядом.
Даочжан, не сделавший ни одной попытки защититься от дождя и поэтому живописно мокрый, добродушно хмыкнул.
— Потерпи. За этой горой есть деревенька. Доберемся засветло.
Они шли ущельем. Поросшее мхом и лишайником, оно было таким узким, что больше напоминало трещину в горе. Каменистые склоны защищали от ветра, но собирали отовсюду воду, которая хлюпала в сапогах и делала низ ханьфу тяжелым и жестким.
— Это если не потонем, — Сюэ Ян с омерзением глянул на грязную жижу под ногами. — Тут собирается река.
— Собирается, — кивнул даочжан. — Поэтому мы и торопимся.
Держать плащ одной рукой было неудобно, крупные капли, срываясь с края, падали на губы и подбородок, закатывались за ворот. Знобило. Сюэ Ян тем не менее лениво улыбался угрюмому пейзажу, пребывая в необъяснимо приподнятом настроении.
Тем обиднее было расстаться с ним, узнав, что за время смерти даочжан, от природы полный странностей, успел повредиться рассудком.
Места были небезопасны, но даочжан всегда ловко обходил медлительных тварей, избегая боя. В ущелье, однако, отступать было некуда. Заметив группу крупных, но низкоуровневых мертвецов, вывернувших им навстречу из-за поворота ущелья, Сюэ Ян подавил в себе порыв парой заклятий отправить их обратно — прибегать к темной ци при даочжане было бы неумно — и решил, что расправиться с ними вдвоем будет даже весело. Он хотя бы согреется.
Но Сяо Синчэнь вдруг замер. Сюэ Ян тоже остановился.
— Даочжан, мертвецы, — заметил он, хотя даочжан не мог этого не знать. — Штук двадцать.
Даочжан не ответил. Очень бледный, он хмурился, пальцы нервно сжались под крыльями рукавов. Мертвецы подходили, мыча, но он не сделал ни единого жеста, чтобы защититься. Только протянул руку, словно хотел одного из них... потрогать?
И Сюэ Ян разозлился. Если в планы даочжана входило самоубийство по методу старейшины Илин — то, что с разрыванием на куски, — то Сюэ Ян наотрез отказывался в этом участвовать. Один из мертвецов уже протянул распухшую сизую руку к перемотанному белоснежной лентой запястью, когда Сюэ Ян, выхватив Цзянцзай, отрубил ее к чертовой матери, и она гнилостным куском мяса шмякнулась в грязь.
Отвратительно.
Он извлек из рукава мокрый талисман и отшвырнул мертвецов к склону горы. Они хрипящими кулями повалились на камни. Этим можно было и ограничиться, но Сюэ Яну хотелось небольшой бойни. Нужно было выпустить пар, иначе он набросился бы на даочжана и тряс до тех пор, пока не вытрясет весь мусор из его безнадежно больной головы, а потом связал бы и держал в безопасном и, главное, сухом месте до скончания веков.
Никаких дождей, никаких ущелий! Надоело!
Когда он искромсал последнего мертвеца, стало немного легче. Куски тел внесли приятную изюминку в неприветливый серый пейзаж. Дурацкий дождь хлестал как из ведра, и Сюэ Ян с раздражением смахнул с лица воду пополам с черной слизью.
— Даочжан, — ласково позвал он, стараясь на пределе сил сохранять спокойствие, — ты мне не объяснишь, — подходя, он подобрал брошенный под ноги новый, между прочим, плащ, теперь совершенно грязный, — что за дичь с тобой, Баошань твою дери, происходит?!
Попытка, впрочем, провалилась: к концу предложения он уже шипел, как разъяренная змея. Он спрятал Цзянцзай, и короткий скрежет меча поставил своеобразную точку в этом художественном высказывании.
Даочжан соляным столбом стоял под дождем, опустив голову. Под ногами его хлестал мутный поток, над головой возвышался темный каменистый склон, и его длинная фигура казалась единственным белым пятном в сумеречном мире. Он молчал, вода капала с его волос, текла по углублениям под скулами, по губам и подбородку. Сюэ Яну хотелось его тряхнуть, или обнять, или ударить.
Любым способом сохранить.
И даочжан сухо, негромко — голос почти потонул в шуме дождя — поинтересовался:
— Откуда мне знать, что ты снова меня не обманешь?

Chapter 8: 8.

Chapter Text

— Здравый смысл у тебя есть? — спрашивал Сюэ Ян, пытаясь перекричать ветер. Они выбрались из ущелья и шли по бурой заболоченной долине, продуваемой насквозь. Дождь продолжался, мокрую одежду прибивало к телу, слипшиеся пряди мотались у лица, омерзительным стылым холодом касаясь кожи. — Хотя откуда. Удачно, конечно, что ты перестал доверять всем подряд, но обычно так поступают, чтобы себя обезопасить, а не наоборот.
Даочжан — кто бы мог подумать — молчал. Сюэ Ян споткнулся о камень, пошатнулся и грязно выругался.
Деревенька оказалась небольшая, унылая, понурые подслеповатые домики под соломенными крышами безучастно смотрели на путников и не выплюнули навстречу ни единого гостеприимного или хотя бы любопытного хозяина. Сюэ Ян готов был без изысков вломиться в первое попавшееся жилье с оружием, но даочжан воспротивился. Вскоре он очаровал какую-то одинокую старуху, и та дала им еды и одежду уехавшего в город сына — судя по всему, какого-то неряшливого низкорослого толстяка.
На Сюэ Яна старуха косилась с подозрением, и, пока даочжан занимал ее скромной застольной беседой, Сюэ Ян улыбался самой ангельской из своего арсенала улыбок — и потому, что страх лучший гарант деликатности, и просто из настроения.
Настроение было кошмарным.
Старуха выделила им узкую комнату в задней части дома. Потолок давящей темнотой нависал над головой, за оконцем хлестал дождь, и казалось, пространство воды не имеет пределов, ширится вдаль и ввысь бесконечно. Но было тепло, пахло сухими травами, даочжан был жив и, обернутый в серое ханьфу не по размеру, безмолвно уселся у окна. С мокрыми волосами и глазами, криво перевязанными свежей белой лентой, он казался хрупким и печальным, как осеннее стихотворение.
Сюэ Ян, рухнув на кровать, некоторое время созерцал трещины в потолке. Потом скосил взгляд на даочжана — восхитительно живой, порозовевший, профиль подчеркнут тусклым заоконным светом, подсыхающие волосы плащом лежат на плечах. Злило, что он снова молчит, что с таким трудом добытое перемирие утеряно, что даочжан мог умереть, безропотно, как курица, отдать свою бесценную жизнь стайке низкоуровневых мертвецов. Злило, что это, конечно, будет повторяться, и Сюэ Ян обречен бояться вечно.
Раньше он ничего не боялся, и это делало его сильным и удачливым. Теперь мерзкое ноющее чувство в самом центре его существа не давало покоя, изматывало, смещало что-то в сознании в непривычный спектр.
В этом-то центре, наверное, и торчал, раздирая плоть, тот крючок, который неумолимо и неоступно тянул его к даочжану уже много лет. Невыносимое и в то же время привычное ощущение.
— Объясни мне, — раздался вдруг тихий голос даочжана. — Что тебе от меня нужно? Я не понимаю.
Он все-таки разговаривает. Какая честь.
— А ты никогда ничего не понимаешь, — прошелестел Сюэ Ян, бездумно таращась на даочжана. — Какая ирония, что ты слепой. Смешно. Сама твоя суть проявилась на физическом уровне.
Даочжан помолчал. Его бледная длиннопалая рука лежала, как нежная растерзанная птичка, на грубой столешнице. Хотелось засунуть ее себе под ханьфу, туда, где сердце, то ли чтобы согреть одно, то ли чтобы остудить другое.
Почему нельзя?
Потом даочжан сказал:
— Так объясни мне.
— Что? — Сюэ Ян резко сел. Внезапно в нем вспыхнуло бешенство. Хотелось действительно объяснить, если надо, силком затолкать понимание в твердолобую даочжанову голову. На этой голове сохли тяжелые волосы, топорщились из-под повязки, отвлекали, и Сюэ Ян сам не заметил, как спросил: — Что я жить без тебя не могу? А ты, — он вдруг понял, что ляпнул, и осатанел пуще прежнего, — ты пользуешься этим, чтобы поизощреннее меня наказать! Вот кто бы мог подумать, что благородный Сяо Синчэнь, прохладный ветерок, ясная луна, такой гнусный тип? Почему бы не оттяпать мне голову или в болоте вон не утопить? — и он махнул рукой куда-то в сторону улицы.
Даочжан поднял голову, его бледное лицо вытянулось.
— Но... Ты говоришь... Я не понимаю. Если все так, почему ты, зачем?..
— А что мне было делать?! — Сюэ Ян вскочил. — Дать этому идиоту с метелкой тебя увести? Да черта с два! — И он зашипел: — Высокомерный надутый индюк! Но ты ведь так любил своего совершенного друга. Небось, мечтал, чтобы в нашем доме рядом с тобой был он, а не я? А? Ведь он так хорошо воспитан, так добр. Не то что я. Однако он бросил тебя при первой же возможности, а я всегда был с тобой. И потом, когда ты меня оставил, я все равно был с тобой, каждый день. О, это были темные дни. Ты был слишком мертвый, чтобы можно было это стерпеть. Ты даже не представляешь, насколько. И все кругом, — он развел единственной рукой: — Мертвое. Но я не уходил. Сидел рядом с тобой, как собака. Говорил с тобой, хранил тебя. Потому что ты мой!
Выдохшись, Сюэ Ян умолк. И только тогда заметил, каким серым, растерянным и скорбным стало лицо даочжана. Глупый даочжан, как же легко он позволяет загнать себя в угол, — такой была первая мысль. Нельзя, нельзя загонять его в угол, — такой была вторая.
Нельзя.
Вспомнился пыльный холод похоронного дома, набитый соломой гроб. С некоторых пор Сюэ Яна тошнило от вида соломы.
И он за секунду пересек комнатушку и, упав рядом с даочжаном на тусклый пол, сжал в ладони его прохладную руку.
— Но я все понял, больше ничего такого, обещаю, — быстро, жарко зашептал он, вглядываясь в лицо, сравнявшееся цветом с пересекавшей его повязкой. — Зря ты мне не веришь, я убью любого, кто захочет причинить тебе вред. Или нет. Нет? Ладно, не буду убивать. Я сделаю, как ты скажешь. Никогда не огорчу тебя больше. Ну хочешь, молчи. Хочешь, я заткнусь. Давай ты просто будешь идти куда там тебя несет, а я с тобой. Слышишь, ты слышишь, даочжан?
Рука, которая досталась Сюэ Яну, была правая — та, в которой Сяо Синчэнь обычно держал Шуанхуа. Вторая вдруг слепо потянулась к Сюэ Яну и коснулась его волос.
— Ты сумасшедший, — как-то обречённо сказал даочжан.
Но прикосновение было таким пьяняще мягким, что Сюэ Яну не захотелось спорить.

Chapter 9: 9.

Chapter Text

Всю ночь Сюэ Яна душил кашель. Утром он проснулся поздно, не обнаружил даочжана в комнате и, в одно мгновение перепугавшись до темноты в глазах, как был, босиком, в штанах и рубахе, выскочил из дома.
Даочжан сидел на дощатом крыльце, скрестив ноги, и как ни в чем ни бывало пил чай: темные волосы аккуратно уложены, на колени накинуто одеяло, тонут в мягких складках нежные длиннопалые руки, на низком столике пышет паром глиняный чайник. Обернувшись к Сюэ Яну, даочжан невозмутимо сказал:
— Доброе утро.
— Не то чтоб очень, — усмехнувшись, проворчал Сюэ Ян.
Голые стопы обжигало холодом. Хотелось без лишних разговоров связать Сяо Синчэня и положить на чердак, как мешок с сухой мятой.
Но было нельзя.
Даочжан сгреб с коленей одеяло.
— Возьми. Замерзнешь.
— Сиди уж, — отмахнулся Сюэ Ян. — Еще заболеешь и опять помрешь. Возись с тобой потом.
Он вернулся в дом и накинул высохшее за ночь ханьфу, сунул нос в стряпню, что готовила старуха, распорядился о количестве специй, нашел корзинку, полную булок, и взял одну. Откусив кусок, снова вышел к даочжану. Тот, спокойный, здоровый и живой, хоть и укутанный по-прежнему в странную оглушенность, мелкими глотками цедил чай.
Перед ним стояли две чашки. Это ведь что-то значит?
Настроение было сложным: непривычная раздражающая растерянность соседствовала с какой-то эйфорической легкостью. Сюэ Ян налил себе чаю — желтоватая жидкость дохнула ароматным паром — и уселся, оперевшись лопатками о балку крыльца и с наслаждением вытянув ноги на ступеньки.
Дождь закончился, стало теплее, в разрывах быстро плывущих облаков мелькало прохладное солнечное золото. Старые локвы во дворе сбрасывали на землю последние листочки, и раздетый мир казался прозрачным, как вода. На болоте что-то крякало, откуда-то пахло костром. Даочжан белел справа, время от времени постукивая чашкой.
Конечно, все то, что Сюэ Ян, переполошившись, наобещал прошлым вечером, он выполнять не собирался. С походом пора было заканчивать — хотя бы потому, что даочжан вел себя настораживающе и в любой момент мог выкинуть что угодно. Сюэ Ян не собирался смиренно ждать этого, опустив то, что осталось от его рук.
За выступом крыльца колыхалась, привлекая внимание, одинокая травинка. Покончив с чаем, Сюэ Ян сорвал её и сунул в рот.
Поселение было симпатичным, живописным, обрамленным горными хребтами. Людей мало, но дома не бедные, есть куры и козы. К тому же зимой отсюда наверняка не выбраться без меча. Чем меньше шансов у даочжана снова предаться блажи шататься по миру под дождем, тем лучше.
Сюэ Ян, жуя травинку, размышлял о том, как проверить наполненность старухиных погребов, когда Сяо Синчэнь сказал:
— Так пахнет листвой, что у меня голова кружится. Расскажи, что ты видишь.
Сюэ Ян глянул на даочжана с недоумением. Тот казался задумчивым и каким-то разомкнутым, будто в нем приоткрылось что-то, еще вчера наглухо заколоченное. Сюэ Ян вздохнул — до чего же даочжан чудной, нежизнеспособно нежный, смешной — и закинул ногу на ногу.
— Ну... Вижу локвы, старые, похожие на плешивых старикашек. За локвами болото: настолько угрюмое, насколько можешь представить. Не щади фантазии. Дальше гора, внизу бурая и лесистая, сверху черная каменная. На ней туча, как шапка на Цзинь Гуанъяо, — Сюэ Ян покосился на Сяо Синчэня. — Еще даочжана вижу. У него белая одежда, длиннющие волосы и съехавшая лента поперек лица.
Даочжан ожидаемо нахмурился и вскинул руку, чтобы поправить идеально повязанную ленту. Сюэ Ян улыбнулся.
— Готов спорить, его легко облапошить. А ты как думаешь?
Сяо Синчэнь, усмехнувшись, уронил руку в одеяло. Сюэ Ян решил, что если до весны не вытряхнет его из меланхолии, то будет в себе разочарован.
— Позавтракаем — и пойдем дальше, — сказал даочжан.
— Куда? — без особой надежды, просто для поддержания беседы спросил Сюэ Ян.
Но даочжан внезапно ответил.
— На горе недалеко отсюда есть уединенный монастырь. К вечеру будем там.
Сюэ Ян насторожился.
— И что тебе там нужно?
— Покаяние, — пожал плечами даочжан.

Chapter 10: 10.

Chapter Text

Действовать надо было быстро, поэтому перво-наперво Сюэ Ян, отлучившись к соседям за луком, организовал на указанной даочжаном тропе камнепад. Пришлось попотеть и до полусмерти замерзнуть на черном, как уголь, ветреном горном склоне, но Сюэ Яну нужно было время.
Было ясно, что к монастырю даочжана подпускать нельзя — потом не выкуришь и за сто лет. И что тогда делать Сюэ Яну? Шататься под стенами, бросая тоскливые взгляды на окна в надежде увидеть белый силуэт? Картины глупее и не придумаешь. Самому проникнуть в монастырь, изобразив благочестие? Этот вариант не стоило отбрасывать. Но Сюэ Ян не был уверен, что у него хватит актерских способностей на долгое представление и, главное, терпения, чтобы не прирезать между делом пару лицемерных монашков.
Таким образом, держа даочжана подальше от монастыря, Сюэ Ян заботился о жизни и благополучии его обитателей. Похвалив себя за милосердие и душевность, Сюэ Ян улыбнулся.
Когда дело было сделано, он взглянул на крошечное поселение, потерянное в безграничной буро-коричневой осени, как монетка в потоке, подумал о том, чем занят внизу его даочжан, и почему-то почувствовал себя сказочно сильным, хитрым и способным на что угодно.
Когда он появился на пороге старухиной хибары со связкой лука в руке, в деревне уже разгорался переполох. Сяо Синчэнь был во дворе, занятый неумелыми попытками подлатать крышу бабкиного курятника. Вскоре крики о камнепаде достигли его порозовевших на холодном воздухе ушей, и даочжан нахмурился, выпрямился. Несколько секунд казалось, будто он пытливо смотрит на Сюэ Яна отсутствующими глазами.
— Ладно, — сказал он наконец, касаясь лба тыльной стороной ладони. — Пойдем в обход. Получится на пару дней дольше.
Над белоснежной даочжановой повязкой отпечатался грязный след. Кровельное искусство так и не далось Сяо Синчэню — курятник выглядел скорбно.
— Не ты ли сказал, что на тропе покаяния каждая случайность это знак судьбы? — не вынеся этой душераздирающей картины, Сюэ Ян отбросил выполнивший свою миссию лук на край старой телеги и направился к курятнику. Не то чтобы ему было дело до каких бы то ни было хозяйственных построек в Поднебесной, но его собственный даочжан совершенно не обязан был о них мараться, а способов остановить его, помимо помощи, не существовало.
— Верно, — кивнул даочжан. — И судьба говорит, что надо идти в обход.
— Давай хоть еды возьмем побольше, — предложил Сюэ Ян, брезгливо ковыряясь в прогнивших стропилах. — И одеял. Подержи, здесь нужно чуть больше рук, чем у меня есть.
Слепо пошарив перепачканной ладонью по покрывавшим крышу курятника связкам сухой травы, даочжан коснулся пальцев Сюэ Яна, нахмурился и замер.
— Да, здесь, — ухмыльнулся Сюэ Ян, довольный тем, что это идиотское занятие принесло хоть какую-то пользу, и, неохотно достав руку из-под даочжановой, легонько и как бы невзначай погладил напоследок тыльную сторону его ладони. — Так вот подумай, изувер. В дичь идем беспросветную. Ни одного села на много ли.
Даочжан помолчал. Плотоядная курица рылась в земле у его ног, пожирая трупы жуков, и задевала дерзким хвостом край белого ханьфу.
— Дело в том, что у меня нет денег, — признался он наконец в очевидном.
— Что ж, зато у тебя есть я, — ухмыльнулся Сюэ Ян, прикручивая к стропилам связку сухой травы. — Я как раз узнал о возможности подзаработать человеческим способом. Если ты, конечно, не решишь, что болотных гулей тоже состряпал тебе я. Это, конечно, позор, но держать живых людей в трясине я еще не научился.
Даочжан болезненно нахмурился — шутка ему не понравилась. Что ж, у Сюэ Яна были другие.
Он уже готов был изложить свой план, когда выглянуло солнце — и в волосах даочжана коротко блеснула пыльным осенним золотом одинокая соломинка. И вдруг что-то дернулось в груди, сдавило горло, мир качнулся, съеживаясь и серея, теряя краски и звуки, и Сюэ Ян не раздумывая ухватил жуткую былинку и отбросил ее в грязь, как мерзкое насекомое.
Даочжан удивленно разомкнул губы и отпустил связку сухой травы, которую придерживал. Та, печально прошуршав, шлепнулась на землю.
— Ненавижу солому, — прошипел Сюэ Ян прямо в растерянное лицо Сяо Синчэня.
И аккуратно стер с высокого лба грязное пятно.

Chapter 11: 11.

Chapter Text

Погода портилась. Усилился ветер, на востоке клубилась туча, фиолетовая, как гигантский кровоподтек на обиженном лице неба. Бредя рядом с даочжаном по знакомому болоту, которое еще позавчера мечталось никогда не увидеть вновь, Сюэ Ян бросал на нее одобрительные взгляды. Впервые с тех детских пор, когда сапожник в Куйджоу позволял ему в непогоду прятаться в теплой подсобке, пропахшей свежей кожей, Сюэ Ян был рад надвигающемуся шторму.
Правда, в одну такую ненастную ночь тот сапожник навалился на него, спящего, и стал елозить руками по его телу, сдирая одежду. Сюэ Ян вывернулся и полоснул мерзавца тупым ножом по щеке. А через пару недель сжег его обувную лавку. Полыхало празднично, на весь Куйджоу.
Сюэ Ян улыбнулся воспоминаниям.
Даочжан, легко ступавший по вязкой темной жиже, напоминал парус в штормовом море — белое ханьфу хлопало на ветру, взлетала в волосах легкая ленточка. Лицо у даочжана было сосредоточенное, прислушивающееся.
— Не видно ничего, кроме грязищи, — сообщил Сюэ Ян, выплевывая лезущие в рот волосы. — Бесконечной бурой грязищи с редкими пучками вернувшейся с того света травы. При виде нее я чувствую какое-то страдание вот здесь, — он взял белую руку даочжана и приложил к чёрной влажной ткани на груди. — Возможно, это бьется в агонии мое чувство прекрасного.
Даочжан скупо улыбнулся и отнял руку.
— Не видишь ничего похожего на гулье гнездо?
— Ты знаешь, вижу, — рассмеялся Сюэ Ян. — Примерно, дай-ка поточнее определить направление, везде, — он пнул прыгнувшую ему под ноги жабу, и та влажно шлепнулась в тину в паре метров впереди. — Если бы я восстал из могилы в любом качестве, я поселился бы прямо в тех соплях, где сейчас застрял мой сапог, и больше ничего бы не искал. Местечка уютнее не придумаешь.
Даочжан фыркнул и усмехнулся. Потом отвернулся куда-то к дальним горам, и перед глазами Сюэ Яна забилась в смятении белая змейка в черной паутине волос.
Готовясь к походу, Сяо Синчэнь подробно расспросил местных жителей о гулях, которые периодически появлялись в деревне. Выяснилось, что каждый год село приносит обитающей в болоте нечисти что-то вроде дани: чаще всего еду, посуду и ткани. Несколько раз приходилось жертвовать детьми. А заведует инфернальным налогообложением местная знахарка, сведущая в темных искусствах.
Сюэ Ян восхитился хитрости этой стервы. Нечисти, нуждающейся в еде, он еще не встречал.
Даочжана девица ожидаемо обходила стороной, но старуха, у которой они жили, оказалась ей родственницей. Вцепившись в даочжанов рукав, бабка битый час причитала о том, как помогает людям знахарка, как бесценны ее лекарские навыки и как благороден риск, которому она подвергает себя ради деревни. Даочжану едва удалось объяснить, что он не собирается вмешиваться в дела людей.
А вот Сюэ Ян подумывал вмешаться. Хитрые стервы могут быть опасны, особенно если отобрать у них кормушку.
Примерно об этом размышлял Сюэ Ян, когда темный горный пейзаж перед его глазами метнулся вверх, а потом сменился мокрой вонючей темнотой.

Chapter 12: 12.

Chapter Text

Пару раз глухо булькнула грязь — и звуки исчезли. Осталась только мокрая безвоздушная тишина. Что-то вцепилось Сюэ Яну в ногу и тянуло вниз, сладострастно елозя скользкими отростками по бедру. Что-то мертвое. Сюэ Ян щелкнул пальцами — и хватка разжалась. Он рванулся вверх. И внезапно что-то дернуло его за плечо и поволокло.
Свет и воздух одновременно ворвались в его глаза и легкие, ослепляя и оглушая, и он не сразу разглядел за расплывающимися белыми бликами тревожное лицо даочжана.
— Живой? — быстро спросил тот, слепо его ощупывая.
В ответ Сюэ Ян, глянув за даочжаново плечо, прохрипел:
— Сзади.
Лицо даочжана исчезло, сверкнула в сумрачном воздухе ледяная молния Шуанхуа.
Сюэ Ян тяжело поднялся, опираясь на Цзянцзай. Быть мокрым с ног до головы на пронизывающем ветру ему не понравилось. Зато понравилось смотреть на даочжана, иномирно белого в этом темном аду — рубя гулей одного за другим, он весь был рок и неумолимость. Наконец-то какое-то подобие вменяемого Сяо Синчэня, настолько в своем уме, насколько позволяла природа. Сюэ Ян улыбнулся. Когда-то, он помнил, эта картина одновременно бесила его до жути и возбуждала какой-то зудящий азарт: уж он справится с этим самопровозглашенным лунным божком, уж он его проучит.
Кто мог знать, что эта история приведет его в ту лужу, в которой он сейчас находился?
Взглянул под ноги Сюэ Ян не зря. Из ямы, в которой он только что искупался, вынырнула гнилостная черная голова, потом другая. Обе уставились на Сюэ Яна пустыми глазницами с нескрываемым вожделением. Сюэ Ян с досады пнул одну из голов сапогом, и та треснула, как перезрелый арбуз.
Потом он срубил обе, достал талисман и запечатал гнездо.
Никакого покоя.
Гулей оказалось много. Они ползли из ям, язвами покрывавших землю, дружескими компаниями, как посетители из таверн перед наступлением комендантского часа. Шуанхуа метался по пронизанному болотными миазмами воздуху, как хищная птица. Даочжан, ослабевший без практики, отступал.
Какая-то наглая гнилушка посмела схватить его сзади за талию, и Сюэ Ян мстительно щелкнул пальцами. Гуль послушно отошел и в несколько мощных хрустящих ударов оземь самоликвидировался. Даочжан на мгновение удивленно обернулся на звук.
Надо было ему помочь.
При этом стоило поменьше использовать темную ци.
Сюэ Ян вздохнул — ну почему все так сложно? — и, повертев в руке Цзянцзай, врезался в драку.
Когда последнее гнездо было запечатано, даочжан — в заляпанной белой одежде, порозовевший, со сбившимися волосами и дыханием — сказал:
— Спасибо. Ты цел?
— Я грязный, — со смешком протянул Сюэ Ян, пряча меч. — Ты почище. Ничего не меняется, даочжан.
— Это не гнездо, а целый город, — не отреагировал Сяо Синчэнь на подначку. — И я бы не поручился, что здесь только он.
— Вот тебе ничейные земли под монастырской опекой, — развел рукой Сюэ Ян. — Разве твоим разлюбезным монашкам есть дело до каких-то жалких крестьян? Это ж отвлечет их от самосовершенствования. Придется пожертвовать вечерней медитацией.

Chapter 13: 13.

Chapter Text

Даочжан был неумолим. После поразительно мирного ужина Сюэ Ян нашел его во дворе, в ветреных синих сумерках, укутанным в плащ и отбывающим в путь.
— Даочжан, ты с ума сошел? — оторопел он. — Темнеет. Погода портится.
— Поэтому я и не могу ждать, — даочжан опустил голову, решительный и порозовевший. — Дороги заметет.
— Тебя тоже, — откликнулся Сюэ Ян с недобрым смешком. — А потом ты умрешь. И знаешь что, это будет уже неоригинально.
— Я справлюсь. Если хочешь, останься.
Сюэ Ян в ответ только закатил глаза и пошел собираться.
Он кошмарно устал, то и дело кашлял, чувствовал себя отвратительнее некуда и был так зол, что спалил бы какой-нибудь город. Ненадолго ему показалось, что даочжан стал почти прежним, почти таким, каким бывал вечерами в их похоронном доме. И вот это невесомое, но драгоценное ощущение исчезло, как сожранный коровой цветок. Интересно, с какой, собственно, стати даочжан вдруг так заторопился в свой монастырь, словно за ним гналась армия мертвецов старейшины Илина?
Сюэ Ян дорого заплатил бы, чтобы узнать, что творится в голове у Сяо Синчэня.
Нагнать даочжана не составило труда. Он шел медленно: то ли из естественной осторожности, то ли потому, что ждал. Слева — высоко вверху — черная громадина горы и сизая громадина тучи объединялись в величественный великаний союз. Справа — внизу — еще мелькали между нагими стволами уютные огни деревеньки. Деревья испуганно шевелились под порывами ветра, что-то умоляюще шептали и постанывали. Пахло снежной свежестью и горечью догнивающей листвы, скорой зимой.
Сюэ Ян как мог вкрадчиво спросил:
— Даочжан, тебя разве не беспокоит эта их ведьма, что облапошивает народ?
— Беспокоит, — вздохнул даочжан. — Но я не буду в это вмешиваться.
— Это почему же?
— Я не уверен... — даочжан помолчал, подбирая слова, потом продолжил: — Я не думаю, что вправе. Мои попытки помочь то и дело оборачиваются злом. Я расскажу об этой девушке в монастыре. Пусть там подумают, как с ней поступить.
Сюэ Ян фыркнул.
— Говорю тебе: им все равно.
— Посмотрим, — упрямо прошелестел даочжан.
Они шли уже больше часа, когда повалил снег. Стемнело, и видны были только призрачно белеющий рядом силуэт Сяо Синчэня и тревожное шевеление леса, прикрытого траурной снежной вуалью. Сюэ Яна трясло, и думал он преимущественно ругательствами и ядовитыми стишками про непогоду, которые сами собой сочинялись в ритм шагам. Когда даочжан поскользнулся на прихваченном льдом камне, Сюэ Ян дернулся, как от удара, и попытался вспомнить, с какой стати принял идиотское решение не удерживать его в старухином доме насильно — с вот этой его прямой белой шеей, которую так несложно, наверное, свернуть. Ведь можно было придумать прорву способов.
— Расскажи, что случилось с тобой, пока я был мертв, — попросил из темноты даочжан.
— А ты будто не знаешь... — выдохнул Сюэ Ян, слишком занятый борьбой с усталостью для таких разговоров.
— Я знаю то, что мне рассказали в Облачных Глубинах. Но мне бы хотелось выслушать твою версию.
— А где еще ты был? — с живым интересом спросил Сюэ Ян.
— На могиле А-Цин. В Байсюэ, там, где похоронен Сун Цзычень. Он отправился на перерождение три года назад.
— И с тех пор ты на этой вот тропе покаяния? — уточнил Сюэ Ян.
С тропой покаяния, выдуманной даочжаном, — тропой, которую надо было пройти пешком, принимая все трудности на пути как наказание, наставление или испытание, — была связана одна раздражающая неприятность. Сюэ Ян подозревал, что сам был зачислен в трудности на пути.
— Верно. Расскажи, что было с тобой, — терпеливо повторил даочжан.
— Да что рассказывать, — Сюэ Ян раздраженно отбросил с лица влажные от снега волосы. — Ты же все уже знаешь. Мух гонял. Изучал кое-какие темные техники. Между делом пробовал тебя воскресить то так, то эдак. У гроба твоего куковал, это ж веселейшее из занятий. И для чего? Чтобы ты сейчас пытался нас обоих угробить. Думаешь, кто-то будет опять носиться с тобой, если ты сверзишься с горы и раскроишь себе голову? Хотя...
Сюэ Ян рассмеялся, потом закашлялся и так не сумел озвучить очевидное: "Кто-то будет".
В ситуации абсурдней он еще не попадал.
Что-то ныло в груди: возможно, обидное и беспомощное воспоминание о том, почему Сюэ Ян решил обойтись без насилия. Хотелось затаиться под какой-нибудь корягой, как измученному животному, и отдохнуть. Но рядом шло то, чего хотелось больше.
И вот оно, словно почуяв настроение Сюэ Яна, остановилось и шагнуло ближе. Выражение бледного лица даочжана было почти неразличимо в темноте, и Сюэ Ян настороженно замер, то ли опасаясь чего-то, то ли на что-то надеясь. А даочжан, слепо коснувшись волос Сюэ Яна, приложил ладонь к его лбу.
— Похоже, ты болен, — сказал он озабоченно. — Остановимся.

Chapter 14: 14.

Notes:

(See the end of the chapter for notes.)

Chapter Text

Шалаш из плащей, сооруженный на скорую руку под густыми еловыми лапами, хорошо защищал от снега и ветра, и Сюэ Ян с наслаждением забился в его темное нутро, укутался в одеяло и сжался, как в детстве. Бдительности он, впрочем, не утратил: лег так, чтобы видеть, как там, где отсветы костра слизывали ночные тени с припорошенной снегом земли, даочжан Сяо Синчэнь мял что-то над котлом неправдоподобно белыми пальцами. Подсвеченный огненными всполохами, акварельно размытый в снежной заверти, он больше обычного походил на сон.
Лежа в шалаше дрожащей пододеяльной гусеницей, Сюэ Ян был доволен. К утру дороги наверняка заметет. Без меча до монастыря станет не добраться, а меч даочжан не использует из упрямства. Монастырь отложится на неопределенный срок. Мешало расслабиться нелепое, учитывая характер даочжана, но липкое, неотвязное опасение, что тот уйдет один. Или по какой-то глупой случайности умрёт. Или просто исчезнет.
Присутствие даочжана, такое естественное на первый взгляд, противоречило известным Сюэ Яну законам мироздания. Что, если мироздание опомнится и соскребет его со склона этой горы невидимым заскорузлым ногтем?
Веки отяжелели, но Сюэ Ян упрямо держал глаза открытыми. Стерег. Шумел ветер, потрескивал костер, мир неслышно уплывал куда-то в темноту, к отзвукам забытых снов, к теням на пыльных улочках Куйджоу, к немытому оконцу похоронного дома, и Сюэ Ян вздрогнул, когда почувствовал на плече легкую руку Сяо Синчэня.
— Проснись, — мягко сказал даочжан. — Надо выпить отвар.
Сюэ Ян улыбнулся и счастливо прохрипел:
— Ты мое мучение. Небо послало мне тебя, чтобы я страдал.
Склонившийся над ним даочжан, частично выхваченный из темноты отсветами костра, казался предельно задумчивым, будто высчитывающим в уме траекторию движения Чэньсин* по ночному небу. От снадобья в его руках поднимался пар. Сюэ Ян неохотно сел, выпутал руку из одеяла и осторожно взял чашку за ободок.
— Зачем ты возишься со мной, даочжан? — хрипло поинтересовался он, отпивая горьковатое зелье. — Разве не хочешь, чтобы я умер?
Не хочет, это было ясно, но разобраться бы, почему. Исключительно, конечно, ради построения дальнейшей стратегии, а не потому, что хотелось услышать что-нибудь по-даочжански наивное и нежизнеспособное.
Даочжан вздохнул и отвернулся, пряча лицо в тени.
— Еще недавно, наверное, хотел... Но ты сбил меня с толку.
— Да? — заинтересованно переспросил Сюэ Ян.
— Да, — подтвердил Сяо Синчэнь. — В общем, нет, не хочу. Возможно, я буду за это проклят, — и добавил, вновь возникая в танцующем огненном свете: — Пей.
Сюэ Ян фыркнул и усмехнулся.
— Даже не мечтай, — протянул он. — Как святым был, так и остался. Хотел бы я знать, в чем ты собрался каяться. Спроси кого хочешь, все знают, что во всем, что с тобой случилось, виноват только чудовищный я, а ты моя жертва, чистая, как этот вот первый снег, и непорочная, как невеста, ты благородный олень, угодивший в лапы кровожадного...
— Хватит, — оборвал его даочжан. — Перестань.
— Я-то перестану, — легко согласился Сюэ Ян. — Но ты ответь. В чем вина-то твоя неискупная, даочжан?
— Пей уже, — устало потребовал даочжан. — А то мои желания могут измениться.
Сюэ Ян рассмеялся и залпом допил горчащее зелье. Умирать в ближайшее время он не собирался — у него было полно дел.
Сяо Синчэнь забрал у него чашку и выбрался из-под навеса, и Сюэ Ян флегматично упал на бок, принимая прежнюю позу. Знакомое тепло растапливало сознание, как масло. Вскоре даочжан вернулся, опустил полог и зашелестел в темноте. И вдруг его руки подхватили Сюэ Яна, мягко повернули на спину, и вот голова Сюэ Яна оказалась на даочжановых коленях, а рука даочжана, горячая, как завернутый в мягкую ткань уголек, легла Сюэ Яну на грудь.
Сюэ Ян замер, потрясенный, немо уставившись в темноту. Шевелиться было страшно. Грудь свело знакомой глухой болью, сердце слишком быстро билось под даочжановой ладонью, сотрясая ребра. Подумалось, что было бы хорошо насовсем остаться в этом тесном пространстве наедине с Сяо Синчэнем. Все остальные до смерти надоели Сюэ Яну. Не было никакого толку в остальных: суета, болтовня, никакого веселья, даже старейшина Илин оказался разочаровывающе неспособным воскрешать людей. И что с того, что здесь холодно и почти нет еды? Сюэ Ян неплохо охотился, а даочжан был чудовищно теплым.
— Я виноват в том, что тебе поверил, — сказал даочжан из темноты. — Думаешь, я не замечал, что ты прячешь руку? Не догадывался, что твое прошлое не образец благочестия? Но я ничего не хотел знать. Я был одинок, ты мне нравился. Я отказывался думать о плохом.
Даочжан умолк.
— То есть злодеяние твое в том, что я тебе нравился? — нервно усмехнулся Сюэ Ян, слишком взволнованный и неожиданно уязвленный. — Какая, и правда, кошмарная деталь твоей биографии.
— Из-за этого, из-за моего потворства себе случилось так много зла, — продолжал даочжан как-то отстраненно, будто говорил сам с собой. — И вот теперь... Не скрою, мне хочется тебя понять. И мне все чаще кажется, что я понимаю. И мне как будто немножко легче от этого: легче думать, что это все были не просто злоба и издевка, что было что-то еще. Но что, если я делаю ровно то же, что и тогда — потворствую собственной слабости и закрываю глаза на очевидное? Ты ведь не думаешь, что я не знаю, что это ты устроил камнепад?
Сюэ Ян фыркнул.
— Хотеть, чтобы ты остался, не преступление, — пробормотал он.
— Нет, — согласился даочжан. — Это — нет.
Больше он ничего не сказал, и вскоре Сюэ Ян провалился в темноту, которая была глубже, чем гулья нора, и холоднее, чем снег.

Notes:

* Чэньсин — древнекитайское название Меркурия.

Chapter 15: 15.

Chapter Text

То, что было потом, Сюэ Ян запомнил осколками. Шумел ветер, снег ледяными иглами царапал кожу. Что-то горькое обжигало горло, что-то горячее касалось груди. Мягкий голос, текучий, как вода, звал по имени, задавал какие-то ускользающие от осознания вопросы, и что-то в Сюэ Яне рвалось ему навстречу из вязкого бессловесного тумана, жаждало найти источник этих звуков, чтобы припасть к нему и уже никогда не отпускать.
Все это перемежалось кошмарами, привычными, монотонными и все равно невыносимыми, как зубная боль, — стол и свеча, гроб и солома.
Как-то раз Сюэ Ян будто бы видел, как даочжан, расплывающийся, трансмутирующий в свет, растерянно и скорбно ощупывал конфету, которую Сюэ Ян хранил на груди много лет. В первую секунду лязгнула зубами злоба: это нельзя трогать! А потом накрыло тяжелой, все смывающей, все уносящей волной умиротворения: все равно ее уже нельзя есть; даочжан принесет новую.
Очнулся Сюэ Ян в незнакомой комнате. Полумрак, серые от старости деревянные стены, простая обстановка. Рядом потрескивает, вспыхивая рыжими угольками, жаровня. В дальнем углу скромный алтарь Гуаньинь, бьются в ногах богини огоньки свечей. За перекрестьем оконных рам синь, долгие сумерки на пороге зимы.
Даочжана в комнате не было.
Сюэ Ян резко сел. В ту же секунду все вокруг поплыло, закружилось в каком-то демоническом танце — и вот он уже лежал, скрючившись и привалившись головой к стене, созерцая рой беснующихся перед глазами мух. Это ж надо было так раскиснуть... Ну ничего. Подумаешь. На стене в отдалении различалось движение — полз куда-то паук — и Сюэ Ян уставился на него с острой, внимательной ненавистью, пытаясь нацепить на него, как на крючок, уплывающую картинку. Он всегда умел быстро прийти в себя. И в этот раз получится.
— Что же ты делаешь... — прошелестел вдруг где-то рядом встревоженный голос даочжана. Сюэ Ян вздрогнул, когда невесомая рука легла ему на спину. Он и не знал, какая откормленная слоновья тяжесть взгромоздилась на его сердце, пока она не упорхнула в одно мгновение, как стрекоза с цветка.
— Даочжан... — прохрипел он, безотчетно шатнувшись на голос и угодив в пропахшие травами волосы, в белый хлопок ханьфу. — Даочжан, что случилось? Где мы?
— В деревне. Успокойся, — вторая рука даочжана перехватила Сюэ Яна поперек груди. — Тревога истощает твои духовные силы.
Сяо Синчэнь уложил Сюэ Яна на спину, и перед глазами всплыло, как луна из-за горизонта, светлое лицо на фоне темного потолка: белая повязка под черными бровями, голубые прожилки вен на висках, серьёзно сжатые губы. Мухи сдавали позиции, и Сюэ Ян попытался усмехнуться.
— У меня этих духовных сил хоть ложкой ешь, — заговорил он, переходя с карканья на шепот. — С рождения. И ядро это, вокруг которого вы пляшете годами с медитациями и прочей ерундой, у меня почти само отросло, как лопух на городской свалке.
— Уже заканчиваются, — покачал головой даочжан.
Это мы еще посмотрим, подумал Сюэ Ян, во все глаза таращась на Сяо Синченя и почему-то чувствуя, будто тот только сейчас действительно, по-настоящему вернулся. Это не зарекайся. Держись.
— Значит, деревня? — прошуршал он, как телега по песку. — Ты меня принес?
— Да. Пришлось воспользоваться мечом.
Значит ли это, что дурацкой идее гулять по миру пешком пришел конец? Было бы неудачно. Не разглядев ответа на озабоченном, призрачном в полумраке комнаты лице даочжана, Сюэ Ян тяжело закашлялся, отвернувшись в подушку, в смятые, грязные волосы, и тут Сяо Синчень сделал и вовсе диковинную вещь — поддернув сбитое одеяло, он укутал Сюэ Яну плечи.
Типичный даочжан и его странные, одновременно невинные, оскорбительно жалостливые и какие-то изуверские жесты, все глубже загоняющие в горло Сюэ Яна крючок. Усталая рука даочжана осталась белеть на сером одеяле где-то над сердцем Сюэ Яна — владелец о ней, видимо, забыл, — и Сюэ Ян растерянно прошептал:
— Что это за дом?
— Он был заброшен и почти нетронут из-за негостеприимного духа умершей хозяйки. Я избавился от призрака и немного прибрал.
Сюэ Яна посетила нехорошая догадка.
— Я что, долго был в отключке?
— Три дня.
— Вот дерьмо, — мрачно усмехнулся Сюэ Ян.
Судя по всему, времена, когда он мог позволить себе бродячую жизнь, закончились. Без крыши над головой за три дня его бы кто-нибудь уже съел — мясо нынче не залеживается ни в лесных чащах, ни на городских улицах, даже такое сухое и жилистое, как Сюэ Ян.
— Что с тобой стряслось за время моего отсутствия? — тихо спросил даочжан. — Ты очень ослаб.
Сюэ Ян закатил глаза. Что рассказать? Про бесконечные холодные ночи у гроба? Про недолеченные раны? Про ночевки на улице в погоне за мертвым, но от этого не утратившим напыщенности идиотом, уносящим мешочек с заветной душой? Про то, как в поисках старухи Баошань Сюэ Ян облазил каждую гору в Поднебесной, поднялся на каждый заснеженный пик, спустился в каждое промозглое ущелье?
— Старею, — усмехнулся он и, выпростав руку из-под одеяла, коснулся кончиками пальцев белого рукава. Страшно хотелось вцепиться, дернуть на себя, схватить. Думая о том, как это могло бы быть приятно, упоительно, Сюэ Ян осторожно погладил мягкую, идеально чистую ткань.
Даочжан недоверчиво приподнял брови и покачал головой. Потом встал — рукав скользнул по сюэяновым пальцам и исчез.
— Что думаешь делать? — поспешно спросил Сюэ Ян, вдруг испугавшись, что даочжан опять засобирается в путь.
— Принесу тебе попить, — недоуменно нахмурился даочжан. Сюэ Ян молчал. Даочжан, уразумев, добавил: — Пока ничего. Останемся на время.
И он ушел, а Сюэ Ян широко улыбнулся ему вслед. Духовные силы у него, может быть, и истощились, но это не мешало ему оставаться самым везучим сукиным сыном в Поднебесной.

Chapter 16: 16.

Chapter Text

Выздоравливал Сюэ Ян с упоением. Вставать ему поначалу не удавалось, и он подолгу спал, утопая в тепле, в пропахшем снегом одеяле, в тихом даочжановом присутствии — звуки легких шагов по комнате, шорох углей в жаровне, запахи чая и трав. Все это прогоняло сны, оставляло только оглушающую, лишающую воли негу, черную, как безлунная ночь. Сюэ Ян заподозрил даже, что даочжан злонамеренно кладет в свои отвары какое-то мощное успокоительное, и хотел было возмутиться...
Но не стал.
Изредка сквозь сон он слышал чужие голоса за дверью и с досадой прислушивался. Внимание сочилось прочь из комнаты, ловя подобострастные деревенские интонации. Хотелось, чтобы все сами собой испарились и оставили их с даочжаном в покое. Неужели он просит так много? Никакого мирового владычества и золоченых дворцов. Только Сяо Синчэнь — и ни единой больше души вокруг.
Что ж, как только он встанет на ноги, он хорошенько напугает эту жалкую деревеньку.
Когда Сюэ Ян просыпался, даочжан почти всегда был поблизости. Возможно, это была не случайность — идея хранить своего бывшего злейшего врага от нервных потрясений легко могла прийти в чудаковатую даочжанову голову. Спал Сяо Синчэнь в той же комнате, что и Сюэ Ян, на узкой кровати у противоположной стены. Там же, у алтаря Гуаньинь, поблескивавшего рыжими огоньками, он медитировал. А потом что-то штопал или чинил, расположившись у ветхого столика в центре комнаты. Сюэ Яну нравилось наблюдать за его возней из-за зыбкой дремотной завесы — серьезное лицо в тусклом предзимнем свете, волосы, горными водопадами скользя по плечам, теряются в складках рукавов, бледные руки пытливо ощупывают очередной обветшавший предмет.
Однажды неожиданно ясным днем — хорошо освещенная комната казалась голой и унылой, где-то на улице бодро позвякивали незнакомые голоса — Сюэ Ян, выспавшись на пару лет вперед, ощутил необходимость помыться. Даочжану эта идея показалась преждевременной, но он притащил бочку и подогрел воды. Когда Сюэ Ян раздраженно сдернул с себя чужое бурое ханьфу, пропахшее болезнью, Сяо Синчэнь тактично отвернулся — и на его темные волосы упала золотая трапеция низкого солнца, заглядывавшего в окно.
— Даочжан, ты же ничего не видишь, — рассмеялся Сюэ Ян шепотом, поскольку голос и не думал к нему возвращаться. — Будь рядом. Я болен. Вдруг я пойду ко дну. Это, конечно, будет страшно уморительный конец для человека вроде меня. Спорим, хохотать будут даже в Облачных Глубинах.
Даочжан коротко улыбнулся — то ли шутке, то ли солнцу, к которому снова обратил лицо.
— Как скажешь. Какое полотенце тебе больше понравится, целое, но грубое, или мягкое, но с заплаткой?
Когда Сюэ Ян погрузился в бочку, даочжан уже подошел, набросив на плечо мягкое полотенце с заплаткой, и положил руку на край, обозначая свое спасательное присутствие. Нежась в воде, Сюэ Ян изучал из-под мокрых ресниц его лицо, порозовевшее в облаках пропахшего дубом пара, и ликовал. День был ненормально хорош, все его волокна — тишина и солнечный свет, старый дом на краю мира, тонкое белое изваяние рядом — сплетались в узор почти совершенный.
Нельзя было, конечно, сказать, что Сюэ Ян не мог представить себе ничего лучше. Он с детства обладал раздражающе хорошим воображением и не умел довольствоваться тем, что имел. Было, например, любопытно: есть ли пределы деликатности Сяо Синчэня? И когда можно будет это проверить? И как?..
Та противоестественная, злая зависимость, которой Сюэ Ян жил уже много лет, заставляла его испытывать желания, некогда казавшиеся ему сентиментальной чушью для глупых девиц. Например, хотелось быть ближе, лучше всего — впечататься в даочжана и так провести некоторое благословенное время. Как будто та струна, что неизбывно и требовательно тянула его к Сяо Синчэню, от этого ослабнет и перестанет рвать диафрагму. Сюэ Ян делал так прежде, но даочжан был мертв, даочжана не было внутри его тела, и легче не становилось, как бы крепко он ни прижимался. Теперь, думал Сюэ Ян, все будет иначе.
Когда он сумеет подобраться ближе.
Конечно, хотелось и другого. Но думать о таком было опасно. Сяо Синчэнь ничем не походил на девиц из Ланьлина, и делать с ним то же, что и с ними, было самой богохульной идеей из всех, что когда-либо приходили Сюэ Яну в голову (а в голову ему приходило многое). Но оттого еще более жгучей и волнующей. Владеть тем, кто владеет тобой — в этом была справедливость, и торжество, и какая-то неведомая магия.
Но можно ли в принципе что-то такое делать с даочжанами — или они от этого портятся и хватаются за меч? Стоило расспросить Цзинь Гуанъяо о сути даочжанства, вместо того чтобы яриться и требовать даже имени Сяо Синчэня не произносить всуе.
Бледная рука даочжана лежала на краю бочки, и Сюэ Ян на пробу невесомо скользнул пальцами по его нежным костяшкам. Даочжан едва заметно повернул голову.
— Что такое? Ты уже тонешь?
— Захлебываюсь, — прошептал Сюэ Ян с коротким смешком и откинул голову на край бочки. А потом проследил пальцем вену, плывущую под полупрозрачной кожей в обхваченное белой тканью запястье. — Борюсь за жизнь из последних сил. Уж ты спасай меня поскорее.
Даочжан хмыкнул и покачал головой:
— Ты выплывешь. Я в тебя верю.

Chapter 17: 17.

Chapter Text

Когда Сюэ Ян окреп достаточно, чтобы бродить по новому жилищу, выяснилось, что этот дом намного больше, чем похоронный. Видимо, когда-то здесь обитала зажиточная семья. Но даочжан привел в порядок только одну комнату и кухню, а все остальные помещения, пыльные, ледяные, таинственные, оставались идеальной колыбелью для призраков и древесных жуков.
Дня за окном практически не случалось, сумеречная синь сменялась ночной чернотой. Периодически шел колкий ледяной дождь, стучал в стекло, озерцами собирался в щелях старых оконных рам. Под подоконником колыхалась голая печальная бузина, а дальше, за диким, пустынным двором, простиралось болото. Оно было покрыто кое-где пятнами подтаявшего снега, из которых, как волосы из бородавок, скорбно торчали бурые веники высохшей травы, и это напоминало какую-то дурную болезнь.
Пейзаж был таким мрачным, что воспринимался почти как шутка, гротеск, и Сюэ Ян, созерцая его, посмеивался:
— Даочжан, я тебе почти завидую. Только гляну из окна — сразу хочется ослепнуть.
О том, насколько более приятной способностью становится зрение, если смотреть в противоположную сторону, Сюэ Ян умалчивал.
На досуге Сюэ Ян размышлял о том, что предпринять дальше. Время было добыто, осталась малость — сделать так, чтобы оно превратилось в навсегда. Такие хитрые задачи с таким малым количеством вариантов решения Сюэ Яну еще не выпадали. Напрочь отсутствовала возможность прибегнуть в случае чего к простому и действенному насилию, потому что оно несло результат, прямо противоположный желаемому: даочжан не только перестанет идти на с таким трудом добытый контакт, но и, чего доброго, снова расхочет жить, а с этим дерьмом Сюэ Ян категорически отказывался снова иметь дело.
Нет, нужно было действовать тоньше. Отвлечь, заговорить, успокоить. "Ты мне нравился", — вспомнил Сюэ Ян и улыбнулся. Уж он-то знал: прошедшее время легко превращается в настоящее в умелых руках. Нужно было только ловить возможности.
И они не заставили себя ждать. Как-то даочжан скользнул в комнату с необычайно заинтересованным видом и сунул Сюэ Яну под нос стопку книг.
— Посмотри, что я нашел на втором этаже. Прочти, пожалуйста, что это.
Сюэ Ян, который сидел на циновке у жаровни в распахнутом на шее ханьфу — прогретая комната стала упоительно теплой — и лениво чинил сапог, вздохнул, отложил шило и сгрузил пыльную стопку на колени.
— Какие-то стишки. Еще стишки. Что-то даосское, скукотища, наверное. "Как следует жить" — немножко претенциозно, тебе не кажется, даочжан? Откуда какому-то мужику с горы знать, как мне следует жить? А вот сборник сказок. Сказки я люблю.
— Почитаешь вслух? — спросил даочжан, плавно, как лебедь на озерную гладь, опускаясь на циновку напротив.
Сюэ Ян бросил на Сяо Синчэня пристальный взгляд исподлобья. Тот был воодушевлен: лицо едва заметно порозовело, лоб разгладился.
— Раньше ты любил читать, да, даочжан? — поинтересовался Сюэ Ян.
Даочжан нахмурился и коротко кивнул. И Сюэ Ян спросил:
— Слушай, а один глаз отдать можно? Это вообще сложная процедура?
Его вопрос озадачил его самого. Продолжать утрачивать комплектацию было немножко жаль. Но вид застывшего, изумленно вспыхнувшего даочжана того стоил. Сюэ Ян нюхом почуял, как резко изменилась, полыхнув теплом, атмосфера в комнате.
Даочжан потрясенно молчал, до белизны сжав руки на коленях, брови над повязкой застыли парящими крыльями, и Сюэ Ян строго добавил:
— Но не два! И не проси. Я и так слишком добрый.
— Не говори глупостей, — пробормотал даочжан сдавленно. — Пожалуйста, никогда больше ничего такого не говори.
И как демонстрировать такому человеку добрые намерения, раз уж появился повод их заиметь? Между тем Сюэ Ян уже представил себя с черной повязкой на глазу и решил, что выглядел бы лихо и зловеще. Почти захотелось, чтобы даочжан это увидел. К тому же была какая-то сложноуловимая эротическая ирония в том, чтобы вставить часть своего тела в Сяо Синчэня.
Теперь по вечерам Сюэ Ян смиренно читал сказки, пребывая где-то между недоумением в адрес тропинки, которая привела его к такому занятию, и жгучим, болезненным удовольствием. Горела свеча, шумел за окном ветер, слабо светились за перекрестьями рамы звезды Белого Тигра Запада. Улыбалась на алтаре погруженная в полумрак Гуаньинь. Даочжан сидел на постели, скрестив ноги, расчесывал свои бесконечные волосы и слушал.
Во многом все становилось как прежде, как будто время свернулось змеей и укусило себя за хвост, и Сюэ Ян периодически испытывал диковатое опасение, что помешался. Сны и бодрствование как будто поменялись местами, сознание перевернулось вверх дном. Потом даочжан шуршал одеялом, осторожно опуская на холодный дощатый пол босые ноги, предлагал чай — и становилось все равно.
Даже если это безумие или какой-то вид посмертия, — какая разница?

Chapter 18: 18.

Chapter Text

День был хмур, ветрен и холоден, над деревней сердито клубились низкие тучи. Но дышалось легко. Воздух пах морозной стынью с легким отзвуком дыма. Сюэ Ян, тренируясь с Цзянцзаем, весело топтал подернутую инеем, похрустывающую под ногами листву. С тех пор как он выздоровел, его то и дело касалось мягким крылом опасное чувство, будто после чересчур затянувшегося, изматывающе тяжелого путешествия он вернулся домой. И какой бы ни была погода, как бы ни остывал ночами чужой полузаброшенный дом, это чувство не отставало, просачивалось в кровь, как даочжанов отвар, обнимало острым, болезненно нежным покоем и лишало бдительности. Сюэ Ян замер на полпути между ощущением, что доверять такому чувству опасно, и желанием ухнуть в него целиком, как в прохладную воду в знойный день.
Время расправляло легочные меха, наполняясь пульсирующей жизнью: моменты торжествующей радости сменялись минутами беспокойного нетерпения. Еще недавно само присутствие даочжана, хрупкое, как крыло зимней бабочки, ощущалось достаточным, но с каждым днем хотелось все больше, все глубже, все основательней. Сюэ Ян носил воду, готовил чай и полностью взял на себя костер у болота, что служил источником углей для жаровни. Он даже был сравнительно любезен с проходившими мимо крестьянами (что не мешало им благоразумно держаться от него в стороне). Чего не сделаешь для достижения цели.
Когда даочжан показался на дороге, Сюэ Ян спрятал меч и подошел к покосившейся калитке — встречать. Отпускать даочжана куда-то одного было новым опытом, к которому оказалось сложно привыкнуть.
До чего же глупо ходить в белом! Бросив руку на подгнившие брусья и подперев подбородок ладонью, Сюэ Ян залюбовался даочжаном издали. В зимней буро-серой хмари Сяо Синчэнь сиял белизной, как луна в ранних сумерках. Его одежда призрачным саваном хлопала на ветру, взлетала в сизом воздухе юркая ленточка.
Он шел не торопясь. Рядом с ним семенила женщина.
Или, скорее, девушка. Узкое длинноволосое существо в практичных темно-серых одеждах, она несла в руках корзинку и что-то говорила. Даочжан слушал, склонив голову, и, кажется, улыбался.
Сюэ Ян прищурился. Ему совершенно не понравилось, с каким плотоядным интересом девица таращилась на его Сяо Синчэня. Посмотреть, конечно, было на что — но это следовало делать с должным почтением, о котором в этой забытой всеми богами деревеньке, кажется, не слыхали отродясь.
Что ж, они услышат.
К дому девица не подошла, остановилась вдалеке и с нелепой церемонностью распрощалась с даочжаном, напоследок метнув на Сюэ Яна вызывающе пристальный темный взгляд. Сюэ Ян фыркнул и ангельски улыбнулся, воображая, сколькими небанальными способами может ее убить, не привлекая внимания.
— Дай догадаюсь, за тобой увязалась деревенская ведьма, — с усмешкой пропел Сюэ Ян, когда даочжан подошел.
Сюэ Ян приоткрыл калитку, та болезненно скрипнула, и Сяо Синчэнь вошел домой, такой белый и посвежевший, что глазам становилось больно.
— Она поделилась со мной кое-какими травами, — примирительно сказал он. — В моих запасах обнаружились бреши. А ты что же, тренировался? Попробуем вместе?
— Давай ты постараешься не забывать, что сделала эта девчонка, — и не подумал сменить тему Сюэ Ян.
Он захлопнул калитку, и та, взвизгнув, покосилась пуще прежнего. Придется чинить. Крепкая калитка — первый знак деревенским, что за ней им не рады.
— Я помню, — даочжан направился к дому. — Как и то, что сделали ты и я.
Сюэ Ян, оценив абсурдность этого тройного сравнения, фыркнул.
— Скажу тебе как начинающему и напрочь бездарному злодею, что у нас не то чтобы принято трогательно между собой дружить, — заметил он, нагнав даочжана у крыльца.
— Я не дружу, — пожал плечами даочжан. — Просто стараюсь больше не судить, не разобравшись. Мы ведь пока не знаем, что именно произошло. К тому же травы нам нужны.
Очевидно становилось страшное: даочжан на основе пережитого зла становился не жестче, а мягче. Сюэ Ян не мог и представить, как это у него получается.
— Обещаю, что буду осторожен, — добавил даочжан, улыбнувшись, и мягко коснулся плеча Сюэ Яна, спокойный и слегка выцветший, как зимнее небо. — Не волнуйся за меня. Пойдем, я сделаю чай.
Сгущались сумерки, и в доме было темно. Пока даочжан ставил воду, Сюэ Ян занялся розжигом свечей на столе.
— И кстати об этом. Я давно хотел спросить тебя... — даочжан уложил в чайник жасмин и продолжил абсолютно некстати: — Мне сказали, что ты много лет провел в городе И с призраком А-Цин. Почему ты не изгнал ее?
Сюэ Ян замер с горящей палочкой в руках.
— Она от меня пряталась, — прошелестел он еле слышно, внезапно утратив голос.
— Ты хороший заклинатель, — покачал головой даочжан. — Ни одно привидение не хочет быть изгнанным, но обычно мы справляемся.
— Да не было толку бегать за девчонкой! — злым полушепотом, как яд, выплюнул Сюэ Ян. — Никакого желания не возникало заниматься такой ерундой!
— Или ты хотел, чтобы она осталась?
Даочжан стоял у стола напротив Сюэ Яна, и казалось, будто он пристально смотрит на него своей белоснежной повязкой.

Chapter 19: 19.

Chapter Text

То, что произошло потом, Сюэ Ян запомнил плохо. Новая даочжанова попытка раскопать то, что поросло быльем и представляло интерес только для могильных червей, взбесила его. Кажется, он без обиняков высказался на эту тему, а потом отправился на прогулку — и вдруг оказался на другом краю деревни, у кромки леса, где билась о камни быстрая речка, а ветки деревьев корежились, будто в судорогах. На одной из них сидел ястреб, и некоторое время они с Сюэ Яном недобро таращились друг на друга. Потом птица сдалась и улетела, глухо хлопая крыльями в сумеречном воздухе.
Там же, при свете вылезшей из-за горизонта луны, толстой, неповоротливой и налитой красным, Сюэ Ян повстречал ведьму — до отвращения миловидную девицу с огромными черными глазами и драматически невозмутимым лицом. Бродя в сумерках у реки, она что-то напевала, и от ее голоса, звучащего низко и монотонно, у Сюэ Яна мурашки пробежали по коже. По этому поводу он остановил ее и дружелюбно, ласково и подробно рассказал, что именно с ней сделает, если хотя бы заподозрит, что она подбирается к его даочжану. Ведьма хмыкнула, и вздернула подбородок, и сверкнула глазами, но все же убежала, обнажив аккуратные маленькие сапожки под темным подолом.
Что-то такое было.
Потом Сюэ Ян вернулся домой — полузаброшенное строение у края болота удивительно быстро стало именоваться домом — вошел в кухню и нашел там остывший жасминовый чай.
О том, как он нервно исследовал впотьмах дом и двор, он тоже помнил урывочно. Все было будто во сне. Сюэ Ян не мог бы объяснить природу своего состояния: он не опасался, что даочжан молча уйдет, был твердо уверен, что такого не случится, не теперь. Его пугало что-то другое, что-то намного более ненормальное — какое-то подспудное, необъяснимое опасение, что даочжана не было здесь вообще.
Иногда Сюэ Ян гадал, как случилось, что Сяо Синчэнь воскрес. Он испробовал все способы, что могли прийти в голову, а потом и те, которые не могли, он прибегал к самой черной магии из самых редких книг (проникновение в Облачные Глубины было затеей дурной, но веселой), он молился неведомой штуке, даже имени которой не знал, стоя коленями в снегу на высокой горе, чтобы было слышнее, и не совсем понимал, умоляет или угрожает.
Ничего не сработало.
Это не значило, конечно, что возможностей не было — возможности были всегда. Наверняка возвращению даочжана есть простое и внятное объяснение. Но каждый раз, когда Сюэ Яну приходило в голову задать вопрос, он этого почему-то не делал.
Мало ли что.
И вот теперь даочжана нет, объяснения его недавнему присутствию тоже — и дом кажется мертвым, опасным, жаждущим вытеснить живое.
Было темно, только в кухне оплывали никому не нужные свечи. Во дворе сонно шевелились локвы — все остальное оставалось неподвижным, оцепеневшее, скованное морозом. В небе плыла побледневшая луна, и ее слишком яркий свет, скользивший по земле невесомым, осторожным касанием, будто обнажал ночь до костей. Когда Сюэ Ян снова вошел в тошнотворно пустой дом, в окне комнаты, выходившем на болота, мелькнуло что-то тонкое и белое, как сталь клинка, — и Сюэ Ян без раздумий рванулся на этот короткий скупой свет.
Даочжан существовал. Он неподвижно стоял среди болот, опустив голову. Призрачная луна светила над обнаженной землей неистово и ясно, будто насквозь, и Сяо Синчэнь в ее свете казался тонким белым деревцем в безоглядной ночной пустыне. Сюэ Ян не помнил, как оказался рядом, но когда это случилось, он рывком развернул даочжана к себе и вжался в него всем телом, как мечталось, и звезды громадным куполом поплыли над ними, продолжая свой вечный путь.
Непонятно было, чего хотелось больше, поцеловать или задушить. Сяо Синчэнь точно заслужил небольшое удушение. Сюэ Ян займется этим — чуть позже. Когда не будет так занят.
Он не знал, сколько секунд или лет прошло, прежде чем рука даочжана мягко легла ему на спину.
— Я страшно виноват перед ней, — тихо сказал Сяо Синчэнь, обдавая волосы Сюэ Яна теплом дыхания. — Не могу не думать об этом. Мой долг был ее защищать — а я ее бросил. Теперь ничего не вернуть.
— Ну, это я ее убил, — на Сюэ Яна вдруг навалилась усталость, сминающая все привычные защитные барьеры в бессмысленное острокраее крошево. Гори оно все огнем. — Ты еще можешь отомстить. Хочешь, отомсти. Повеселимся.
— Ты не виноват в том, что сумасшедший, — пробормотал даочжан, будто прислушиваясь к чему-то. — Судя по всему, я и тебя подвел.
Сюэ Ян нервно хмыкнул, крепче обхватывая Сяо Синчэня за талию.
— Это кто еще из нас сумасшедший, — даочжановы волосы, дрожащие на ветру, лезли в нос, липли к губам, пахли чем-то дурманящим, мешали говорить. — Тебя послушать, так ты первый монстр в Поднебесной. Хотя, если кто меня спросит, так и есть. Заканчивай взваливать все на себя, вот мой тебе совет. Оставь хотя бы мое мне, я, в конце концов, жадный. И не вырывайся, у меня не хватает рук тебя удерживать. Прояви уважение к калеке.
Даочжан положил вторую руку на талию Сюэ Яна, укрепляя их объятие. Его ладонь сквозь ткань ханьфу ощущалась парадоксально горячей, будто нагретой июльским солнцем.
— И все-таки я ужасно ошибся, — вздохнул он.
— О, это уж точно! — Сюэ Ян был до такой степени солидарен, что нашел в себе силы поднять лицо из темноты волос к белому даочжанову уху и жарко зашептал: — Только попробуй что-то такое опять вытворить, я тебе клянусь, я поубиваю половину Поднебесной. Устрою тут такую кровавую баню, что о ней будут вспоминать лет тысячу. И орать буду всем в лицо, что во всем виноват лично ясный ветерок, прохладная луна. Или наоборот? В общем, только попробуй.
Даочжан фыркнул и отстранился, уперев руку Сюэ Яну в грудь. Лицо его было бледным и почти спокойным, но повязка обильно пропиталась кровью, на нижней губе алела трещинка, которую хотелось облизать.
— Ты хотел, чтобы она осталась? — настойчиво спросил Сяо Синчэнь.
— Да что ж тебя зациклило-то! — зашипел Сюэ Ян, обиженный тем, что лишился пьянящей тесноты контакта. — Ладно, допустим, мне не нравилось там одному. Было очень тихо. Ты лежал и молчал. Наверное, я хотел, не знаю, чтобы она стучала иногда под окнами своим идиотским шестом. Пытаешься вытянуть из меня, что я жалел? Ладно, я жалел. Иногда. Нечасто. В конце концов, это ты виноват, ты меня взбесил. То есть нет. Нет, ты не виноват. Я сам взбесился.
— Я понимаю, — даочжан скользнул рукой от груди Сюэ Яна к плечу, мягко сжал. — Ну, успокойся. Тебе нельзя так нервничать.
И почему-то от этого жеста ощущение, что белый, изящный и с виду безобидный человек напротив пытается вскрыть его, как устрицу, только усилилось.
— Ну, чего еще ты хочешь, изуверина? — спросил Сюэ Ян, устало прикрыв веки. — Видишь, я спокоен как кусок дерева. Не томи. Вываливай сразу все.
Глупо было разыгрывать независимость: свое уязвимое положение Сюэ Ян, привыкший мнить себя исключительным хитрецом, ничтоже сумняшеся выдал даочжану с потрохами. Многократно.
Даочжан помолчал, раздумывая, потом сказал:
— В прошлый раз мы с тобой стали причиной ужасных событий. Это не должно повториться. Ты же сможешь?
— Нет, я лопну от жажды злодействовать и забрызгаю кровью стены, — закатил глаза Сюэ Ян. — Хорошо, даочжан, хорошо. Ни с чем таким ты больше не столкнешься, я же пообещал.
Больше нет. Я сделаю так, что твоих полупрозрачных ушей не достигнет ни одно сомнительное слово. Оставь всю грязь мира мне. Ты будешь жить в доме у болота такой же белый и незапятнанный, как сегодня. У тебя всего будет достаточно, и все будут с тобой обходительнее, чем с верховным заклинателем. Иначе...
— И не обманывай меня больше. Пожалуйста.
А вот это было сложнее.
— И насчет жасмина нельзя? — попытался отшутиться Сюэ Ян. — Ненавижу жасмин. Не хотел тебя огорчать, но ты меня вынуждаешь.
— Пожалуйста, — не меняя тона, собственным эхом повторил даочжан.
— Ну ладно, — вздохнул Сюэ Ян. — Но тебе на будущее: обещать не врать — это абсурд.
— Знаю, — даочжан криво, болезненно улыбнулся, раньше он так не умел. — Я решил рискнуть.

Chapter 20: 20.

Chapter Text

А потом луна ушла за гору, и над болотом немо повисли звезды, знаменуя зимнюю ночь, черную и бескрайнюю, как океан. Дом плыл в ней тихо и невесомо, как старый щербатый корабль, и казалось, вокруг его схваченных теменью стен нет ничего, кроме многоглазой пустоты. У борта корабля слабо светился притухший костер — забота Сюэ Яна, о которой он благополучно забыл.
Сяо Синчэнь казался вымотанным, но удивительно нормальным, не отнимал руки, которую Сюэ Ян нагло и неумолимо взял. Они шли по подернутому льдистой коркой болоту молча, только Сюэ Ян периодически коротко и едко комментировал недостатки местности и драматическую склонность некоторых слепых даочжанов носиться в мороз и ветер по трясине, без шеста, рискуя ухнуть в рытвину и переломать себе ноги.
Добравшись до дома, Сюэ Ян занялся добычей углей для остывшей жаровни. Когда он закончил, в кухне уже грелась вода, а даочжан зажигал в их комнате свечи, света которых видеть не мог, — на алтаре Гуаньинь, у окна, на столике, все царапины на котором помнились как выученное в детстве стихотворение. Было тихо и светло, и дом казался убежищем, затерянным в бесконечной мировой темноте.
Сюэ Ян извлек небольшой запас вина, добытый еще до болезни.
— Давай выпьем, даочжан, — сказал он, когда Сяо Синчэнь опустился на кровать, и сел у его ног на циновку. — Не знаю как тебе, а мне хочется чуток расслабиться. Ты мне сегодня чуть ли не в горло влез.
В ответ даочжан аккуратно положил на Сюэ Яна одно из своих одеял и накинул себе на плечи другое. От алкоголя он отказался.
Где-то залаяла собака, и теперь казалось, что она, испуганно заливаясь, барахтается в океане ночи вместе с домом.
— Давай перевяжем тебе глаза, — Сюэ Ян глотнул вина и отставил его в сторону. — Ты выглядишь жутко.
Он потянулся было за лентой, но даочжан перехватил его руку и мягко ее отвел.
— Я сам.
— Да брось, — пользуясь случаем, Сюэ Ян положил ладонь даочжану на колено. — Чего я там не видел. Ты же понимаешь, что я не раз тебя перевязывал? И переодевал. И чего только с тобой не делал. — Даочжан приподнял брови вопросительно, и Сюэ Ян довольно усмехнулся. — Ничего неприличного, не пугайся. Вкус у меня, конечно, своеобразный, но не до такой степени. Видел бы ты себя тогда. Холодный, синий и непривлекательный. Не делай так больше. Вот сейчас ты красивый.
Даочжан хмыкнул.
— Ты минуту назад сказал, что я жуткий.
— И красивый.
— Не смеши меня, — улыбнулся даочжан.
— Я буду молчать, как гнилая рыбина, если дашь перевязать себе глаза.
Даочжан покачал головой.
— Делай что хочешь.
— Ты такое уже говорил, и это звучит непристойно, — пропел Сюэ Ян, ухмыльнувшись. — И как тебя воспитывали на твоей горе?
В результате даочжан согласился и терпеливо, смиренно, но напряженно сидел, пока Сюэ Ян осторожно обмывал его кровавые глазницы смоченной в теплой воде тканью. Вода в тазу быстро стала красной, зато очистились туманно-белое лицо, сумеречно-голубые прожилки вен, тенистые провалы под резкими штрихами бровей. Даочжан казался таким красивым, открытым и ранимым, что хотелось отвлекать его шутками, тормошить и целовать.
Этим, кроме последнего, Сюэ Ян и занимался.
Когда посвежевшее лицо даочжана было заново перетянуто белоснежной лентой, а плечи наконец расслабились, тот с заметным облегчением уселся, скрестив ноги, на кровати и согласился немного выпить. Сюэ Ян подтащил жаровню поближе и устроился в пожертвованном ему одеяле на полу, закинув локоть на белый даочжанов подол.
— И как ты вернулся? — решился он.
— Я не знаю, — даочжан отпил немного вина и отдал бутыль Сюэ Яну. — Этой весной я очнулся в гробу в доме, в котором когда-то гостил у шисюна Сун Цзычэня. В запертом чулане. Никого не было рядом. В общем, это был странный день, а за ним пришел другой странный день. Я еще долго ничего не понимал.
— Вот мерзавец! — недобро усмехнулся Сюэ Ян, имея в виду Сун Ланя.
В свое время тому удалось обставить все так, будто он сжег тело Сяо Синчэня, а душу отпустил. Сюэ Ян нашел в могиле с именем Сяо Синчэня прах — и забрал его. Чтобы теперь убедиться, что это была горстка бесполезного пепла. Высокомерный засранец оказался предусмотрительней и ироничней, чем можно было ожидать.
А ведь урна до сих пор лежит где-то в вещах. Сюэ Ян совершенно перестал о ней думать с тех пор, как встретил даочжана. Надо выбросить ее и забыть о том, что она существовала, — ничего кроме омерзения Сюэ Ян к ней теперь не испытывал.
— И у тебя нет догадок? — полюбопытствовал он, глотнув резковатого пойла.
Было приятно, что теперь его Сяо Синчэнь не только самый чудной, но и самый загадочный человек в Поднебесной.
— Сначала я решил, что это было чудо, — пожал плечами даочжан, смыкая на коленях белые руки. Сюэ Ян уже некоторое время лениво следил за их движениями, как кот за клубком. — Моя наставница говорила, что иногда, очень редко, случаются вещи, которым нет и не может быть объяснения. Но теперь у меня есть другое предположение. Ты что-то делал, чтобы меня воскресить, прошлой весной?
— Я... Да в общем-то много чего.
— Видимо, что-то сработало... — прошептал даочжан.
Сюэ Ян замер.
— Ты думаешь... — проговорил он с сомнением, пытаясь уразуметь услышанное. И приподнялся, насторожившись. — Погоди. Когда именно, ты сказал, это все произошло?
...К утру пошел снег, накрывая землю и дом хрупкой невесомой белизной, стирающей грубые отметины прошлого, несущей перерождение. Сюэ Ян лежал, разомлевший, уткнувшись лицом в такую же белизну даочжанова подола, и изучал краем глаза его рукав, по краю которого плыл бледный рыбный узор, а Сяо Синчэнь нес какую-то даосскую галиматью про карму, неслучайность чудес и про то, что ему и Сюэ Яну суждено было снова встретиться, но пока до конца не ясно, зачем.
— И какие у тебя идеи? — лениво поинтересовался Сюэ Ян.
— Мне кажется, возможно, я что-то должен сделать... с тобой.
— Это опять звучит непристойно, даочжан, — рассмеялся Сюэ Ян, поворачиваясь лицом вверх. — Ладно, сделать со мной что? Я не стану сопротивляться. Начинай.
— Вот не шути, — даочжан, вопреки собственным словам, фыркнул. — Ты ведь тоже делаешь что-то со мной. Мне не всегда это нравится, но, очевидно, такова судьба.
Пока Сюэ Ян глазел на него снизу вверх и в подробностях представлял, что именно хотел бы с ним сделать и как сильно постарался бы, чтобы ему понравилось, рука даочжана, прохладная и тонкая, сама легла ему на щеку, коснулась уха, ненавязчиво и нежно провела по растрепанным волосам.
Знакомо, симптомом привычного недуга, сжалось пустившееся вскачь сердце. Сюэ Ян замер, уставившись на Сяо Синчэня. Золотой свет догорающих свечей скользил по его распущенным волосам и белой шее, на нижней губе все еще алела трещинка, и так легко было представить на языке ее ржавый вкус. Сюэ Ян облизнул пересохшие губы, хмыкнул и потерся лбом о руку даочжана, стараясь не сделать чего-нибудь глупого и импульсивного. Он нюхом чуял: еще рано.
Нужно было продолжать быть паинькой, раз уж это доставляет даочжану удовольствие. К тому же стоило присмотреться к ведьме. Сюэ Ян чувствовал: здесь кроется и общественная польза, о которой радел Сяо Синчэнь, и личный интерес.
Когда-то, когда он, ошарашенный, потрясенный, пошел за даочжаном, его единственным страстным желанием было не упустить — и вот у него есть так много. Но он всегда был жадным. Еще в детстве он мечтал, что заполучит однажды даже самое сладкое, самое чистое.
Время придет.

Chapter 21: 21.

Chapter Text

На столе, подтекая белесой сукровицей, оплывала свеча. Но тьмы ей было не разогнать, и в комнате толпились многоголовые тени, жались друг к другу и подступали ближе, будто в жадной рыночной очереди. Все виднелось неясно, зыбко: деревянные стены, покрытые паутиной трещин, по углам сушатся травы, висит на ведре грязное полотенце, бурое, пропахшее железом. В центре комнаты гроб, набитый соломой. Тихо — ни мышиной возни в подполе, ни присвиста ветра за окном.
Замерев у стены, будто дикий зверь, Сюэ Ян силился понять: с какой стати ему так страшно? Казалось, если он увидит то, что лежит в гробу, что-то в нем порвется, сломается непоправимо. Смешно: он ведь точно знал, что там. Он мог ясно это представить. Даже запах легко вспыхивал в памяти. Когда-то он любил спать, обхватив это руками — твердое, холодное, молчаливое. Свое. Так почему проще было выколоть себе глаза, чем посмотреть?
Нужно было уйти — найти другой дом, другую комнату, которая, он знал, ждёт его где-то вовне. Он оглянулся, крутанулся вокруг своей оси, ощупывая цепким взглядом стены, пытаясь отыскать дверь.
Но двери не было.
Не было и окон.
И вдруг Сюэ Ян с сокрушительной ясностью понял — никакого внешнего мира тоже нет. Внешний мир — это сон, выдумка, ложь, фантазия отчаявшегося идиота. Единственная реальность — здесь, в этой комнате с её пересушенными травами, ведром и окровавленным полотенцем.
Эта комната — тоже гроб. Душа Сюэ Яна упокоится здесь навеки.
Сюэ Ян покачнулся, как от удара. Все закружилось, задергалось перед глазами, и как будто ниже стал потолок, как будто сгустился удушливый, тяжелый воздух. Врезавшись спиной в стену, Сюэ Ян взвился, будто ужаленный, нелепо заметался по комнате, что-то опрокидывая, чем-то гремя. Остановился — и захохотал.
Чего ему бояться? Разве не случилось уже все, что могло бы его напугать?
Он метнулся к гробу. Там — вот неожиданность — белело мертвое, источавшее сладковатый дух смерти тело Сяо Синчэня: серые руки уложены на груди, горло пересекает уродливый шрам, глазницы, не скрытые повязкой, чернеют пустотой. Веки сухие и серые, похожие на осенние листочки, схваченные первым морозом.
И, глядя в это неподвижное, окаменевшее лицо, Сюэ Ян вспомнил то, что давно знал и чего не хотел, не умел знать: Сяо Синчэнь никогда не вернется. Он всегда будет лежать здесь, перед Сюэ Яном, в комнате, кроме которой ничего, ничего нет. Они двое вечно пребудут вместе: Сюэ Ян и смерть Сяо Синчэня.
Вцепившись в волосы, в бессильном ужасе Сюэ Ян закричал. А потом все поплыло, померкло, исчезло...
Сюэ Ян проснулся.
Вскочив, он одним движением зажег свечу у изголовья и бросился к соседней кровати. Даочжан лежал на спине, слегка повернув голову на бок, скулы порозовели, распущенные волосы рассыпались по подушке, лента на глазах сбилась. Он шевельнулся и еле слышно спросил:
— Это ты?
Потрясенный, завороженный этой благословенной картиной, Сюэ Ян низко склонился над даочжаном, разглядывая его широко открытыми глазами и вдыхая мягкий травяной запах. Даочжан недоуменно поднял руку, слепо коснулся волос Сюэ Яна, провел по подбородку, задел дрогнувшую нижнюю губу. Пальцы у него были тонкие, но твердые.
— Что такое? — сонно прошелестел даочжан. — Что с тобой?
Сюэ Ян не ответил, не помня не только слов, но и самой концепции говорения, и между бровей даочжана легла тревожная складка. Он опустил руку и, прислушиваясь, приподнялся на локте, оставив между ними только короткий фрагмент замершей в ожидании тишины. Чересчур близко. Нужно было совсем мало, чтобы преодолеть это последнее расстояние, и слишком много, чтобы этого не сделать.
Сердце все еще колотилось заполошным барабанным боем, когда Сюэ Ян в каком-то оглушенном безмыслии совсем чуть-чуть наклонился и коснулся губ даочжана.
Они были сухие и теплые, как вечер в середине лета.

Chapter 22: 22.

Chapter Text

На мгновение мир исчез в солнечном жаре — нежном, влажном, немножко шершавом — все потонуло в лихорадочном тепле и перестало иметь значение. А потом что-то грохнуло, стало темно — и в ту же секунду Сяо Синчэнь дернулся назад, отталкивая Сюэ Яна, так что тот покачнулся и едва устоял, уперевшись ногой в пол.
— Подожди... — пробормотал даочжан. — Что ты...
Осознание реальности впечаталось в Сюэ Яна резко, как оплеуха. Только что из его руки упала свеча. Он был опасно близок к тому, чтобы сделать что-то, что ему не простят.
Сюэ Ян исчез из комнаты мгновенно и бесшумно, как тень.
Надо же быть таким идиотом, злобно думал он, ныкаясь за углом дома с его пыльными пустыми комнатами, прячась в темноте, точно дикая тварь. Он не помнил, чтобы был когда-то так ярко и мучительно возбужден — и как же до смешного мало для этого оказалось нужно. Он целовался не раз — без особого удовольствия, в качестве подготовки к более активным действиям. Но в даочжане была какая-то магия — от недолгого, почти целомудренного соприкосновения губ все в Сюэ Яне было вздернуто, все горело и хотело больше.
Привалившись больным плечом к стене, он с силой сжал себя через ткань штанов и зашипел от дикой смеси удовольствия, стыда и злости.
Почему даочжан не хочет? Когда-то Сюэ Яну часто говорили, что он привлекателен, и даже после всех мытарств, измученный и безрукий, он набрел в Илине на девицу, что не давала ему проходу, жалась к нему грудью и шептала, что он красивый. Для даочжана, выходит, нет? Или дело в том, что Сюэ Ян низок, грязен и по горло замаран в чужой крови? Не то что тот индюк с метелкой — вот он был возвышен до тошноты, одна незадача — мёртв.
Пахло сырой древесиной и снегом. Сюэ Ян прижался к стене лопатками, привычно слившись с тьмой. Глядя на нависший над болотами купол звезд, высокий и холодный, прорезанный, будто рекой, Млечным путем, на черный силуэт далекой, поросшей лесом горы, он с какой-то глухой обреченностью спустил штаны и сжал себя, кусая губы, чтобы не застонать.
А ведь он мог бы и заставить. Он пытался сделать все по-хорошему, но ничье терпение не безгранично. Он не был сильнее даочжана, но был хитрее, он нашел бы способ, заманил бы его в ловушку. Уже завтра. От мысли о том, что он мог бы делать с даочжаном уже завтра, кружилась голова.
Ягодицы неприятно терлись о холодную неровность бревен, и Сюэ Ян дернул бедрами вперед, откидывая голову на стену.
Но заставлять не хотелось. Хотелось, чтобы сам. Чтобы обнимал белыми руками, сорванно дышал в губы. Чтобы запрокидывал голову, подставляя шею. Чтобы прижимался, и можно было его ласкать, слушая стоны и просьбы не останавливаться. Хотелось сделать так, чтобы безупречный, такой воспитанный и умеренный Сяо Синчэнь выгибался и кричал, как никогда, как ни с кем другим.
Прокусив губу до крови, Сюэ Ян зарычал, и на минуту мир померк в тяжёлой дымке удовлетворения.
Потом он с брезгливостью вытер ладонь о снег и поправил штаны. Ноги заледенели до бесчувствия, в теле звенела усталость, но в голове прояснилось. На улице была ночь, все молчало, укрытое снегом, ветер гнал по болоту поземку. Вдали что-то встявкивало — птица или гуль. Сюэ Ян зачерпнул снега с ветки притаившейся рядом бузины и протер им пылающее лицо.
Ничего. Даочжан все равно будет его. Последние две недели Сюэ Ян подбирался к Сяо Синчэню, как кот к птице, медленно, мягколапо, неумолимо. Он даже спас какого-то тупоголового ребенка, рухнувшего в колодец, и даочжан был так ласков и улыбчив в тот вечер, что Сюэ Ян задумался, не столкнуть ли в тот же колодец еще пару человек. Тонули в этой деревне обескураживающе редко.
Эта ночь не станет помехой. Может быть, она даже будет подспорьем. Нужно только грамотно ее использовать.
— Сюэ Ян! Где ты? — позвал вдруг даочжан со двора, и Сюэ Ян вздрогнул. — Вернись домой.
Голос звучал беззлобно и обеспокоенно. Сюэ Ян прикрыл глаза, выдыхая, и улыбнулся.
...Они прошли в комнату впотьмах, и Сюэ Ян скинул влажную от снега одежду и, нагишом замотавшись в одеяло, лег. Было холодно, в голове искрилась черная ясность, не давала сну ни единого шанса. Сюэ Ян спрятал лицо в шершавые одеяльные складки, отбросил со щек мерзкие мокрые пряди, слизнул с ноющей губы железистый вкус. Комната пахла углями и деревом, волосами даочжана и немножко, на грани восприятия, сыростью и землей.
На секунду Сюэ Яна посетило тянущее чувство, будто он всю жизнь петляющей дорожкой шел в эту дряхлую комнату на краю мира, одну из спален какой-то мертвой семьи — домой.
Мысли толпились в голове, наступая одна на другую. Настойчиво всплывали подробности того нечаянного поцелуя — каждое движение, каждая грань запаха и вкуса, и думалось, вот если бы не упала проклятая свеча, может быть, он тянулся бы и тянулся, как золотой закат над колосящимся лугом. Как знать? Не так уж быстро отпрянул даочжан. Совсем не сразу. Сюэ Ян готов был поклясться: на короткое время Сяо Синчэнь тоже почувствовал тот медовый солнечный жар.
Сюэ Ян повернулся на спину и положил руку за голову, вглядываясь в темень. С кровати даочжана не доносилось ни звука, и это было немножко язвяще и весело — даочжан не спал. Его беспокойные думы витали в комнате так осязаемо, что казалось, Сюэ Ян мог в один прыжок поймать пару и съесть, как жирных мышей.
И вдруг решительно прошуршало одеяло, вспыхнула свеча, зажженная даочжаном не для себя, и Сюэ Ян уставился на его порозовевшее лицо и мятые со сна волосы, на кое-как накинутое ханьфу, в горловине которого белела кожа. Сюэ Ян остро вспомнил, как она пахнет.
— Я заметил, тебе часто снится что-то плохое, — сказал даочжан примирительно, тихо, будто вода пробежала по камням. Он подошел, прикрывая ладонью огонек, и контуры его руки казались прозрачными, сотканными из света. — О чем оно? Давай поговорим. Не запирайся от меня, мы же...
Он не договорил, и Сюэ Ян, приподнявшись на локте, насмешливо взглянул на его озадаченное лицо. Даочжан сам не знал, кто они. Сюэ Ян не без злорадства дал ему поразмышлять над наименованием их связи, а потом обреченно вздохнул — не отстанет ведь — и сказал с досадой:
— Мне снится, что ты мертв, даочжан. И что я должен всегда смотреть на твою смерть. Без надежды.
Даочжан выдохнул, побледнев. А потом поставил свечу на пол, сел рядом и опустил руку Сюэ Яну на плечо, коснувшись спутанных волос, еще влажных от снега.
— Я тебя обидел? — Сюэ Ян старался звучать легкомысленно и небрежно, будто речь шла о мелкой бытовой неурядице. Но отказывать себе в удовольствии пожирать даочжана взглядом не было причин.
Тонкое лицо Сяо Синчэня отразило сложную работу мысли.
— Ты меня... смутил. Не будем об этом. Я уже не смущен.
— Смутить тебя еще раз? — с вызовом пропел Сюэ Ян, усмехнувшись, но сердце позорно затрепыхалось в груди.
Даочжан замер, потом криво улыбнулся.
— Не надо. Знаешь... — он чуть подвинулся, соприкасаясь с Сюэ Яном. — Мне ведь тоже иногда снятся плохие вещи. О том, что случилось с Сун Цзычэнем и А-Цин. Но, наверное, так правильно. Это заслуженная боль, и в чем-то она очищает. В чем-то делает следующий день более честным и выносимым.
Он умолк. Узкая кисть легко и тепло лежала на обрубленном плече: присутствие, близость. Слышно было, как где-то далеко за окном продолжает постанывать зловещая птица-гуль. Пахло углями, сыростью и Сяо Синчэнем — травы и вода. В голову пришла бредовая и в то же время необходимая идея взяться утешать даочжана по поводу смерти людей, которых убил сам Сюэ Ян. Вот этими руками. Точнее, рукой, одна из его обагренных кровью конечностей уже превратилась в перегной. Интересно, если он отрубит вторую, даочжан станет снова смеяться сколько положено?
— Мы разве еще не договорились? — Сюэ Ян сел, отбросил со лба волосы, чувствуя себя дураком. — Ты не виноват. Я виноват. Сойдемся на этом.
— Мы оба виноваты, — строго сказал даочжан, смешной в криво повязанном ханьфу. — Ты пойдешь со мной по тропе покаяния?
Предложение прозвучало до нелепости серьезно, и Сюэ Ян рассмеялся.
— Да какое мне дело, как называется эта сраная тропа. Я с тобой везде пойду. Что по тропе, что без тропы. Плевать. Через ежевичник покаяния. И самое смешное, что это, похоже, не шутка. Не очень она такая, тропа твоя. Заросла, нет дураков ходить. Но я пойду. Я же сказал. Ты иногда как глухой, даочжан.
Сюэ Ян закусил и без того израненную губу, чтобы не добавить: "А с виду вроде слепой" — но даочжан фыркнул.
— Я знаю финал твоей шутки.
— Какой шутки? — с деланным возмущением поднял брови Сюэ Ян. — Я серьезен, как второй Лань. Хорошо, что ты не видишь моих вытянутых щек.
Даочжан улыбнулся.
— Ты слишком выразительно промолчал.
— Цени мою деликатность, чудовище, смотри, как ты меня запугал. Слово боюсь сказать.
— А в том месте, что тебе снится, есть свет?
— Свеча на столе, — не сразу ответил Сюэ Ян, сбитый с толку резкой переменой темы.
— Свеча... — задумчиво повторил даочжан. — Что, если поджечь ею что-нибудь? Что если сжечь все? Тебе всегда хорошо удавались такие вещи.
— Я не могу выйти из комнаты, даочжан, — усмехнулся Сюэ Ян, внутренне присвистнув от мрачной даочжановой радикальности. — Я тогда тоже сгорю.
— Во сне. А потом проснешься здесь, невредимый. Без этой комнаты внутри, — Сяо Синчэнь коснулся костяшками пальцев одеяла там, где билось сердце Сюэ Яна. — Я слышал, что далеко на западе есть легенда о птице, которая обновляется в огне. Она сгорает и из пепла рождается снова.
...Небо над болотами светлело, темнота истончалась, разбавляемая невидимым присутствием солнца, перетекала в густую синь. Кругом ширился мир, в котором сновали призраки, копошились в тине речные гули, мирно спали в согласии с правилами Облачные Глубины, танцевал в золоте и огнях веселый Ланьлин; где Сун Лань был благополучно упокоен, мир праху его, в игре под названием жизнь кто-то неизбежно проигрывает.
В этом мире Сяо Синчэнь был жив.
Иногда делалось жутко: как легко даочжану затеряться среди и лесов и гор, исчезнуть в многолюдье, как цветку в поле сорной травы. А ведь он оставался единственным явным исключением из законов мироустройства, с детства хорошо усвоенных Сюэ Яном, единственным, рядом с кем Сюэ Ян почему-то не был прав. И это раздражало, как свора взбесившихся блох, смешило, вызывало желание немедленно поставить на место. И это сбивало с толку, и обезоруживало, и привязывало странной нездешней нитью, протянутой сквозь жизнь, и смерть, и бессмертие.
И пусть Сюэ Ян был зло — именно он восстановил в мире эту хрупкую исключительность. Не для мира, конечно, — тот ее упустил, едва заметил, забыл о ней, стоило ей потухнуть.
Только для себя.

Chapter 23: Экстра 1. 1.

Chapter Text

Всю зиму ведьма почти не попадалась Сюэ Яну на глаза, что было с ее стороны и умно, и подозрительно. Но даочжан не скрывал, что продолжает с нею видеться: они подолгу беседовали о травах и вместе навещали больных. "Мэй Юн передала чай". "Мэй Юн так необычно использует тысячелистник, только послушай..."
Сюэ Ян закатывал глаза и едко шутил в ответ — слишком красивое у девицы было лицо, слишком горячим самоуверенным взглядом смотрела она на даочжана, слишком навязчиво жужжала об опасности интуиция, — но запретить Сяо Синчэню видеться с кем тот пожелает было нельзя.
Жизнь без насилия оказалась раздражающе сложной.
Сюэ Ян расспросил о ведьме деревенских, потом исследовал лес и болото в поисках следов ритуалов, знакомых любому некроманту. Долго он бродил по пустынным окрестностям, осматривал припорошенную снегом землю, деревья и речное дно, как-то наткнулся на пару мертвецов, что растерянно мычали, тараща на него мутные влюбленные глаза, — безрезультатно. Но чутье пощипывало нервы, требовало не бросать попыток. Сюэ Ян привык доверять ему — и вот однажды наткнулся в чаще на привидение, которое отказалось подчиниться.
Изловить непочтительную нечисть и заставить ее говорить стоило усилий, но, когда дело было сделано, Сюэ Ян знал все.
Тем же днем за супом он рассказал даочжану, что тот снова подружился с убийцей.
— Видно, судьба у тебя такая, даочжан, — усмехнулся он, доедая наваристый бульон. — Медом ты для нас намазан или что.
Сяо Синчэнь нахмурился и отвернул бледное лицо к окну, будто мог видеть сереющий за ним день.
— Что будем делать? — поинтересовался Сюэ Ян, отодвигая пустую миску.
— Пока не знаю, — задумчиво проговорил даочжан. — Дай мне немного времени.
Поднявшись, он стал убирать со стола. Сюэ Ян наблюдал за его плавными точными движениями, за спокойными тонкими руками с голубыми прожилками вен — будто тихое море за белой туманной поволокой — и от протяжного жадного чувства в груди хотелось вырвать себе сердце и прополоскать его в тазу вместе с тарелками — может, остынет. В пальцах — к счастью, их осталось всего четыре, неизвестно, как бы он это терпел, будь десять, — кололо от желания коснуться.
Сюэ Ян уже сжился с этой тягой, научился сосуществовать с ней, не впадая в бешенство, даже получая какое-то извращенное удовольствие от этого грызущего чувства и находя утешение в мелких ласках, на которые даочжан стал так щедр. Сюэ Яну некуда было торопиться. Даочжан уже был безраздельно его — именно его, не какого-то безымянного друга — каждый день, каждую ночь, по своей воле. Физическая близость на фоне этого была, в сущности, ерундой.
Может быть, Сяо Синчэнь и вовсе дал обет целомудрия? С него бы сталось.
...Вечер был ясен и ветрен, когда в деревне не досчитались девушки. Сюэ Ян, закончив домашние дела, сидел на крыльце, ел яблоко и смотрел, как даочжан развешивает во дворе свежепостиранное белье, что-то тихо напевая: взлетают и опускаются тонкие руки, покрасневшие от холода, бьется на ветру влажная белая ткань, шелест локв сплетается с мягким голосом в странный древний узор — то ли колыбельную, то ли заклинание.
Мир казался хрупким, как крыло зимней бабочки, и хотелось не моргать, стеречь его, ни на секунду не отводя глаз.
И вот во двор, едва не сдернув с петель новую калитку, влетел лохматый дед, местный сплетник, и принялся голосить: беда, мол, в семейство Хо не вернулась с реки старшая дочка. Сюэ Ян вздохнул — хотелось врезать старикану за то, что вопит, заглушая песню даочжана, что не дает смотреть, как тот путается в летящей белизне простыней, — но Сяо Синчэнь уже бросил свое занятие и шел к ним с явным намерением помочь всем, кто в этом нуждается.
Балбес, с нежностью и даже восхищением подумал Сюэ Ян, хрустя яблоком. Ничто его не берет.
Пришлось расспрашивать деда о подробностях.
— Что ж, обшарим кусты, — вздохнул Сюэ Ян, когда старик понес весть дальше, и швырнул огрызок за забор. — Может, свалилась куда или в болоте утонула.
Но даочжан покачал головой, задумчивый, и вдруг положил руку Сюэ Яну на предплечье.
— Надо узнать, дома ли Мэй Юн, — едва слышно произнес он.

Chapter 24: Экстра 1. 2.

Chapter Text

В это время суток Сюэ Ян привык сидеть с даочжаном в их комнатке с видом на болота и читать сказки: потрескивает жаровня, Сяо Синчэнь, укутанный в одеяло, разливает чай, его полупрозрачные уши под черным шелком волос внимают сюэянову голосу, а губы улыбаются ловкачествам какого-нибудь крестьянина. Даочжану, как оказалось, тоже не читали в детстве сказок.
Вместо этого они брели впотьмах через лес. Мэй Юн хотелось задушить за такое неуважение к соседским привычкам. Могла бы съехать с катушек в какой-нибудь более подходящий момент.
Под сапогами шуршала мертвая листва. В небе плыла ясная холодная луна — первая луна весны. Деревья, еще беспомощно голые, но уже проснувшиеся, бормотали, шептались под порывами ветра, будто придворные в ожидании нового императора.
— Думаю, это ловушка, — проговорил даочжан, смахнув с лица трепыхавшуюся на ветру прядь волос. — У Мэй Юн есть причины меня ненавидеть. Скорей всего, она нас ждет.
Сюэ Ян приподнял брови.
— Правда? И что ж это за причины?
— Я не могу сказать, — покачал головой даочжан.
С тех пор как даочжан заговорил о Мэй Юн, будто зная что-то, скрытое от других, Сюэ Яна терзало ядовитое беспокойство, неясные подозрения грызли сознание, как осы. Что-то в нем, что долго спало, опоянное даочжановыми травами, ворочалось, черное, озиралось беспокойно, принюхивалось, готовое драться.
И этих четырех слов хватило Сюэ Яну, чтобы его терпение лопнуло.
— Да ну? — протянул он, резко шагая наперерез даочжану и хватая его за перевязь Шуанхуа. — Это почему же? У тебя завелись от меня тайны, даочжан? И не жмет тебе твоя незапятнанная добродетель, с которой я ношусь как с писаной торбой?! — Голос огненным всполохом взметнулся к верхушкам деревьев и потух. Сюэ Ян придвинулся ближе и зашипел прямо в посвежевшее от холода, озаренное луной даочжаново лицо: — Это ты требовал от меня честности! Это ты установил правила! Так что же сам? Или ты меня за собаку приблудную держишь?
Сяо Синчэнь заметно оторопел.
— Что ты такое говоришь?
— Я говорю, — усмехнулся Сюэ Ян едко, крепче сжимая кулак, — что ты мне сейчас же расскажешь, что у тебя за тайны с этой стервой, иначе я придумаю сам. А фантазия у меня богатая и сердце слабое. Кто знает, что я сделаю.
Даочжан молчал, всем собой выражая непонимание и тревогу: брови сдвинуты, губы сжаты. Сюэ Ян вздрогнул, глянув на эти губы, и уже не смог отвести глаз. Потерять Сяо Синчэня, отдать его, поделиться им — все это было невозможно, немыслимо. Даочжан принадлежал Сюэ Яну, никто и дышать на него не смел. А ведь как просто можно решить проблему: вырезать крестьянам глаза, чтоб не таращились на Сяо Синчэня почем зря, и оставить репу выращивать, а самого даочжана повалить на дощатый пол и молча трахнуть. И делать это каждый раз, когда захочется. И пусть только попробует рыпнуться — заложников полная деревня.
Сюэ Ян не понимал, почему вместо восторга и предвкушения эта мысль вызывала только тошноту, будто что-то внутри корежилось и горело, и в горле оседал пепел.
Он дернулся, как недоверчивое животное, когда даочжан мягко положил руки ему на плечи.
— Послушай. Я никогда не утаивал от тебя ничего, что касается меня. И не стану, — голос Сяо Синчэня прозвучал спокойно. — Даю тебе слово.
Шумел ветер, стонали сухие стволы, трепетали волосы, выбившиеся из пучка. Сюэ Ян пожирал взглядом знакомое до мельчайшей черточки лицо, на которое лес бросал свои танцующие тени. Даочжан казался терпеливым, как будда, прекрасным, как весенняя ночь, открытым и чистым, как полуденный водный цветок.
И злость в Сюэ Яне вдруг захлебнулась им, как морской волной, захрипела задушенно — и издохла.
Бесполезно было яриться. Крючок в груди сидел крепко, разрастался корнями, пускал побеги в каждую вену, оплетал кости и вспарывал мозг. Сюэ Ян весь уже был этот крючок. Смешная непреодолимость: он скорее отгрызет себе последнюю руку, чем обидит Сяо Синчэня.
— Ну, идем, — сказал даочжан тихо. — Времени нет.
И Сюэ Ян отступил.
...В пути даочжан рассказал, что накануне виделся с Мэй Юн. И не стал скрывать от нее, что знает о ее преступлениях. И пообещал сохранить ее тайну и поддержать ее, если она не станет больше покушаться на чью-то жизнь. Она согласилась. Охотно. Уверила даочжана, что сама давно решила покончить с прошлым.
На этом месте рассказ даочжана прервался. Он отвернулся, будто подбирая слова.
— А дальше? — Сюэ Ян обнажил Цзянцзай и развлекался тем, что рубил ветки, преграждавшие даочжану путь — еще поцарапается о них сослепу.
— Дальше... мы не поняли друг друга, — сказал Сяо Синчэнь. — Кажется, я её оскорбил. Когда я уходил, она была очень рассержена.
— Как оскорбил?
— Чтобы рассказать тебе это, мне пришлось бы выдать чужую тайну.
Сюэ Ян умел складывать два и два — не многие тайны могли спровоцировать оскорбленность, к тому же были вещи, очевидные с первого взгляда на Мэй Юн.
— Хочешь, я тебе расскажу? — криво усмехнулся он. — Под предлогом своей пропащести и нужды в спасении она попыталась затащить тебя в постель.
— Сюэ Ян! — даочжан покачал головой.
И не возразил.
Сюэ Ян закатил глаза, радуясь, что ведьмы нет рядом и он не может схватить её за волосы и разбить ей голову о ближайшее дерево. Разве не так поступают с теми, кто тянет руки к чужому сокровищу?
К счастью, между стволами уже замаячило первое привидение.

Chapter 25: Экстра 1. 3.

Chapter Text

Чаща была пропитана смертью. Что здесь произошло — о том знали только седые народные сказания, полные угрозы и барабанного боя, — но земля была обильно напоена кровью, и разлитая под жухлыми травами темная энергия порождала все новую и новую нечисть. Именно поэтому местные не наведывались сюда уже лет двести, окрестив этот участок леса проклятым.
Достаточно сумасбродной, чтобы прийти сюда, — и достаточно сообразительной, чтобы уйти, — оказалась только ведьма. Здесь она черпала силу, способную залечить раны и унять жар, вернуть молодость и восстановить красоту, даже отогнать паводок. А еще — защитить. Взамен — редко, осторожно, так, чтобы не заподозрили, — она пополняла армию нечисти с помощью жертвоприношений.
Поначалу Сюэ Ян питал к этому месту своего рода научный интерес. Но длилось это недолго: слишком бесконечным было количество тварей, выходящих навстречу, слишком часто та или другая, подконтрольная ведьме, не чуяла в Сюэ Яне хозяина. Предприятие затягивалось. К тому же рядом сражался даочжан — быстрый, легкий, с отпечатком грязи на скуле — и осознание, что все это может быть для него опасно, дергало и без того раздраконенные нервы и вырывалось вспышками ярости.
Что-то черное внутри все не засыпало, бродило туда-сюда, как полуночная стража, втягивало носом воздух, выискивая угрозу.
Оказалось достаточно краем глаза увидеть, как рукав Сяо Синчэня расползается под гнилыми когтями, как мир потонул в пузырящейся кровавой пене. В следующий осознанный момент кишки твари, которая когда-то была, видимо, медведем, уже свисали с веток, влажно поблескивая в лунном свете.
Улыбка Сюэ Яна была светла.
— Я справился бы сам, — раздался за спиной задумчивый голос.
Сюэ Ян обернулся. Опустив Шуанхуа, Сяо Синчэнь озадаченной статуей стоял у медвежьих останков. Ветер трепал его волосы, рваный рукав повис лохмотьями, рядом зловеще качался лохматый куст. Над белой повязкой расправили крылья брови — и было в их положении что-то мягкое и вопросительно-ироничное.
— Может быть. Но справился я, — Сюэ Ян подошел — медведь под ногами противно захлюпал — спрятал Цзянцзай и бесцеремонно ощупал гладкую даочжанову кожу в прорехе рукава. Она была цела. — Прими этого медведя как мой маленький взнос в хозяйство. Ты стирал.
— Какой именно из кусков медведя я должен принять? — улыбнулся даочжан.
— Вот не придирайся, — фыркнул Сюэ Ян. — Привередливый какой. Дареному медведю шкуру не делят. И слушай, девку эту деревенскую, как ее, все равно уже кто-нибудь сожрал. Может, пойдем отсюда? — Он улыбнулся, забыв, что даочжан этого не увидит. — Пусть Мэй Юн насладится гулянкой без нас.
Хотелось забрать даочжана домой. Хотелось откусить Мэй Юн голову, умыться в ее крови, втоптать ее тело в землю, а потом поднять то, что осталось, и заставить танцевать. Вот было бы зрелище.
— Я не уйду, пока не найду Хо Джи, — сказал даочжан просто.
— У меня нервов на тебя не хватает, хтонь ты бессердечная, — вздохнул Сюэ Ян.
Бессердечная хтонь фыркнула. И собралась было что-то сказать, но тут в темноте справа треснула ветка — и на звук тут же метнулся Шуанхуа. Через секунду что-то закряхтело, мягко бухнуло и затихло, и меч вернулся в ладонь хозяина. И тут же треск раздался снова.
Новая партия мертвецов прибыла развлекать гостей.
Рассеянно рубя тварей, Сюэ Ян думал: ладно, вероятно, девчонка еще жива. Темная энергия жрет не столько смерть, сколько страх и отчаяние, поэтому обычно ритуальную жертву убивают не сразу. И Сюэ Ян мог ее найти. В потоках тьмы он ориентировался лучше, чем в родных подворотнях. Спасать дуреху, конечно, не было никакого желания — мало ли девчонок на свете, одной больше, одной меньше. Всем умирать, когда-нибудь придет и твоя очередь, и никто тебя не спасет.
Вот только даочжан... Можно было обмануть его. Воспользоваться тем, что он плохо ориентируется, и увести в безопасное место.
Сюэ Ян понятия не имел, что на него нашло, когда, разделавшись с очередным мертвецом, сказал:
— Ладно. Иди за мной. — И брезгливо скривился, потрясенный собственной слабостью. И добавил с усмешкой: — Вот только если ты случайно умрешь, я тебя опять с того света достану и своими руками придушу. И буду воскрешать и душить, пока мне не надоест. Запомни.
Прежде чем развернуться и направиться к центру темных потоков — не оглядываясь — Сюэ Ян успел заметить на губах даочжана улыбку.

Chapter 26: Экстра 1. 4.

Notes:

(See the end of the chapter for notes.)

Chapter Text

По земле тысячью змей ползла сырость, сапоги тонули в мягком и мертвом — мох, перегной, прошлогодняя листва. Из-под ее сухих скорлупок, как ростки по весне, пробивались червивые руки. Из-за деревьев появлялись твари, что-то растерянно мычали — и отступали. Только иногда приходилось пускать в ход Цзянцзай, и Сюэ Ян с наслаждением протыкал болванам сердца. Слава богам, хотя бы мертвых можно было убивать сколько вздумается.
Даочжан оставался рядом: Сюэ Ян слышал его легкие шаги и звук свистящей в воздухе, вспарывающей плоть стали.
Становилось холодней, дыхание вырывалось изо рта облачками тумана. Где-то в чаще нарастал барабанный бой — и каждый удар ширился, распускался в темноте, как ядовитый цветок. Сюэ Ян улыбался — какое легкомысленное приглашение, какой самоуверенный вызов. Валежник будто сам уходил из-под ног, а кусты раздвигались призывно, будто женские ноги.
Сюэ Ян чувствовал: сила, что жила здесь, могла бы дать ему сотню рук — обнимать его белое солнце. Она могла бы дать ему власть положить весь мир к чужим ногам свадебным подарком.
Сюэ Ян знал: она лживая сука.
Вот между стволами замерцали рыжие пятнышки, робкие огоньки. И вдруг грохочущий звук исчез. Лес не изменился: все то же причудливое переплетение теней на посеребренной земле, все та же листва под сапогами, грибная труха, птичьи косточки, все так же от острого запаха сырости вздрагивают ноздри. Но — тишина страшная. Противоестественная, иномирная тишина.
Девица, как ее там, лежала в наскоро вырытой яме — намек на могилу, довольно неубедительный — в окружении свечей. Она была обнажена и мертвенно бледна, даже губы бесцветны, но Сюэ Ян чуял — она жива. У смерти и умирания разный запах. Он присел у ямы на корточки и склонил голову к плечу, оценивая искусно выстроенную композицию: белое тело тонет в черной земле, перекрещенные щиколотки связаны лентой, в сложенных на груди руках трогательный белый цветок.
Не ведьма, а Гу Кайчжи* какой-то. Мастер эстетического высказывания.
— Не подходи, — сказал Сюэ Ян, заслышав мягкие шаги за спиной. — Стой где стоишь. Я нас привел, ты выводить будешь.
Даочжан послушно замер.
Сюэ Яну страшно хотелось посмотреть на него — чтобы плеснуло в глаза знакомым светом, проникающим до самых недр, — но в этой игре любая слабость отравляла. Было бы неприятно нечаянно слететь с катушек в эту ясную весеннюю ночь. Поэтому он только коротко глянул вверх, туда, где в верхушках деревьев путались звезды — осколки той же беспримесной чистоты, порождение которой слепо топталось сзади.
Нарушать целостность картинки, кропотливо созданной Мэй Юн, было даже жаль, но делать нечего. Спрыгнув в яму, Сюэ Ян достал из рук девицы цветок — белый, почти свежий — и сунул его за ухо. Потом перехватил тело за талию и потащил наверх. Полупереваренное, весило оно как десять девиц. Ожидаемо вспыхнули в памяти образы обид, злобы и ненависти, брезгливость и отвращение, грубые, похабные лица, бурое от крови полотенце в углу похоронного дома, темно-алая, почти черная лужа во дворе... И тусклый старый гроб, набитый соломой. Каждому злодею положен сундук с сокровищем, и свой Сюэ Ян не променял бы на все золото Ланьлина.
Надо перестать себе врать. Разве Сяо Синчэнь жив? Разве можно вымолить, выцарапать из глотки вселенной человеческую жизнь? Только идиот в это поверит. Существо, что стоит сейчас за спиной, обнажив Шуанхуа, стоило бы уничтожить — не позволить и дальше пользоваться этой совершенной оболочкой. Даочжан не вернется. Мир пуст, гнил и мерзок, и хочет отыметь тебя, как краснолицый сапожник из Куйджоу.
Ты — ветер, омывающий чащу.
Ты — земля, таящая сок прошлых жизней.
Ты — вся их боль, вся их ярость.
— Сюэ Ян! — слышится сквозь гул в разом отяжелевшей голове тревожный даочжанов голос. — А-Ян!
Сюэ Ян бьет себя по щеке, отгоняя морок. Девчонка падает в яму, как белая гусеница. Сюэ Ян закатывает глаза, ругается сквозь зубы и берется за дело снова.
Когда он выбирается из ямы с телом в руке, все вокруг стонет, осатаневшее, и звенит в воздухе Шуанхуа. За елками едва различимо белеет юбка — проклятущая ведьма здесь. И пальцем не шевелит — место делает все за неё — только смотрит глазами-колодцами, одновременно жадными и отчаянными, злыми и ищущими. Не совсем ясно, чего она хочет: их смерти или своей.
Дура. Хоть и неожиданно сильная для такой-то глуши.
Даочжан прорубает им путь, когда они уходят. Даочжан зовет: "Мэй Юн!" — ему все еще есть дело до ведьмы. Прерванный ритуал дело паршивое — ревут и скрежещут твари, вспыхивают золотом талисманы, лунный свет прерывается и гаснет, пожранный тучами. Держать мешком повисшую девку одной рукой неудобно, и Сюэ Ян щелкает пальцами, перехватывая контроль над каким-то мертвецом, и сует ее ему. И тут же достает Цзянцзай — от этого приключения тошнит, а драться хотя бы весело.
Дальнейшее он помнит с трудом: все силы уходят на движение, управление человеческим чучелом и на то, чтобы не терять из виду тонкую белую фигуру с разящим мечом.

Notes:

*Гу Кайчжи — художник, основатель китайской живописи.

Chapter 27: Экстра 1. 5.

Chapter Text

Сюэ Ян открывает глаза и видит сквозь слипшиеся ресницы свое бледное, туманное солнце. Даочжан кажется сосредоточенным и уставшим, на скуле темнеет грязный след, складка между бровей глубока. Пальцы касаются лба Сюэ Яна, на их кончиках жар, свет и сила.
— Что такое, даочжан? — хрипло спрашивает Сюэ Ян, обводя взглядом комнату.
Он дома. Кругом тусклая сумеречная синь. Сюэ Ян сидит в бочке, привалясь тяжелой головой к плечу даочжана, вода исходит паром, ткань нижнего ханьфу липнет к груди и полощется где-то внизу мрачными черными водорослями — будто сквозь водное преломление проглядывает истинная сюэянова суть. Измятый и жалкий, у бортика бочки колышется хрупкий белый цветок. За окном льет, ровно и неотступно, — в деревню пришла весна.
— Ты упал и не приходил в себя. Напугал меня, — даочжан облегченно вздыхает, отнимая пальцы от сюэянова лба, его рукав топорщится, рваный, в прорехе мелькает бледная кожа. — Был весь холодный.
Сюэ Ян довольно усмехается — не все же ему бояться за даочжана, будто тот спица, на которую нанизано мироздание, пусть и Сяо Синчэнь попугается малость.
— Как ты себя чувствуешь? — даочжан касается его щеки костяшками пальцев, и Сюэ Ян прикрывает глаза от удовольствия.
— Задолбанным, — лениво роняет он, чувствуя только слабость, словно по венам растеклась болотная тина. — А где наша горемычная?
— Хо Джи забрали родители. Надеюсь, она поправится.
— А ведьма?
Даочжан вздыхает и отворачивается.
— Осталась в лесу. Я поищу ее позже.
Сюэ Ян не думает, что это имеет смысл. Прерванный ритуал требует расплаты, Мэй Юн вряд ли еще увидят живой. Но говорить об этом даочжану нет надобности — он знает сам, и он огорчен, ему жаль стерву. Не удумал ли, что виноват? Сюэ Ян вглядывается в даочжаново лицо — и видит только тонкую, как облачная дымка весной, озабоченность и дурацкое пятно на скуле.
Он с тщанием стирает этот след мокрыми пальцами. Даочжан вопросительно вскидывает брови-крылья — и улыбается.
Уронив руку в воду, Сюэ Ян тычется носом в его плечо, в намокший рукав, укладываясь удобнее. Дождь шумит, ровно, сонно, сумрачно. В бочке тепло, пропахший дубом пар влажно и горячо касается кожи, и Сюэ Ян едва не засыпает снова, когда чувствует, что его приподнимают, тянут из воды, как тряпичную куклу.
— Я сам, даочжан, — шепчет он, проникаясь вдруг жгучей жалостью к тонкому, как лезвие Шуанхуа, Сяо Синчэню, который после ночи тяжелой охоты вынужден таскать на себе половозрелых босяков, пусть и урезанных на конечность. Не для того воскрешали. — Дай только пару минут. Одну минутку, даочжан.
Даочжан тихо фыркает над ухом.
— Спи, — говорит он, и почему-то это действует как заклинание.
"Что ж я как девка какая-то", — успевает подумать Сюэ Ян — с наслаждением — прежде чем провалиться в сон.
Во сне он видит, как что-то ослепительно белое склоняется над ним и зовет, шепчет, и слова падают в него, как капли дождя в море, и тают, неясные и совершенные, смешиваясь с его естеством.
Таких хороших снов Сюэ Ян не видел даже в детстве.
...Когда он просыпается, дождь все так же мерно шумит за окном, сплетаясь с дремотной тишиной дома, свет все так же сер и сумрачен. Сюэ Ян укутан в несколько слоев одеял и запахи — сырости, мяты, жаровенного угольного тепла и даочжановых волос.
Он не сразу понимает, что горячая тяжесть поперек груди — это чужая рука.
Кровать узковата для двоих, и даочжан спит, припав к Сюэ Яну длинным телом, обернутый в тонкую белую одежду — она мнется и пенится, как утренняя дымка над рекой. В сизом свете хмурого дня его лицо кажется измученным, слишком бледным, под повязкой проступает синева, волосы тяжело падают на щеку — черное на белом — и стекают на шею.
Сюэ Ян растерянно смотрит на это лицо, тонкокожее, ошеломительно близкое, и гадает, что пропустил. Даочжан в припадке непреодолимого благородства решил согреть его собой? Или просто не нашел в себе сил дойти до своей кровати и уснул, где был? Предварительно, очевидно, сняв с Сюэ Яна мокрую одежду; и убрав бочку; и растопив жаровню. Что вообще здесь произошло, пока Сюэ Ян спал, и какого черта ему понадобилось уснуть в такой интересный момент?
А еще: может ли человеку быть так оглушительно хорошо?
В принципе, ничего больше и не хочется — то ли от усталости, то ли от затопленности каким-то слишком резким, мешающим дышать чувством, — тепла, тишины, драгоценности живого расслабленного тела рядом с собой. Сюэ Ян на секунду вспоминает, как вот так же прижимался к даочжану, как теперь даочжан к нему, в другом доме, при других обстоятельствах, и его передергивает от застарелого ужаса. Даочжан в ответ на это движение вздыхает, и Сюэ Ян чуть придвигается к нему, касаясь лбом повязки, осторожно кладет руку поверх даочжановой и думает о том, кого надо убить, чтобы вот так было всегда.
Потом вспоминает, что нельзя никого убивать. Надо, наоборот, спасать побольше народу, которому не хватает ума заботиться о себе самостоятельно.
Ну и пожалуйста.

Chapter 28: Экстра 2. 1.

Chapter Text

Вода была холодной, в ней ещё струился покусывающий пальцы талый лёд. Но стоило извлечь руку из тела ручья, как кисть омывало лимонно-медовым теплом весны. Было безветрено, и мир казался наполненным тишиной, поплескивающей по камням, на которую вязью, как письмо на бумагу, ложился хрипловатый скучающий голос за левым плечом.
Пахло первыми травами, водой и чем-то горьковато-мятным — Сюэ Яном, который за неимением нормальных конфет в больших количествах поглощал мятные леденцы синчэнева экспериментального производства.
Синчэнь повернул кисть ладонью вверх и обратил лицо туда, где, ясное, еще прохладное, светило солнце. За время, проведённое в темноте, он научился безошибочно находить свет — по прикосновению к коже и струящемуся току ци внутри и вовне.
— Чего ты там, чудовище? — спросил ленивый голос за левым плечом. — Ты меня вообще слушаешь?
— Прости, я отвлекся, — улыбнулся Синчэнь, оборачиваясь.
— Я, между прочим, ради тебя стараюсь и читаю всякую белиберду про чертополох колючий, — усмехнулся Сюэ Ян. — Как вообще со мной это случилось, какой колючий чертополох судьбы укусил меня за жопу, прости, за мою упругую ягодицу, ума не приложу.
Синчэнь рассмеялся, а Сюэ Ян, помолчав, спросил:
— Тебя развлекают ощущения?
Голос прозвучал как обычно, но Синчэнь уже научился различать за этой непринужденной интонацией скрытое напряженное любопытство, густой до болезненности интерес.
— Наверное, можно и так сказать, — пожал он плечами.
С каждым годом, что он проводил в темноте, оставшиеся у него чувства становились все острее: все ярче отражались в сознании запахи и звуки, все восприимчивей делалась кожа. Что-то перестраивалось в нем, ища возможности компенсировать потерянное.
И ощущения порой... развлекали.
Раньше в оцепенелую завороженность (Сун Цзычэнь говорил: "Поэтический ступор") он впадал только от созерцания — закатов, росной травы, протестующе ярких, бросающих вызов смерти осенних листьев на фоне уходящего в серь неба. Теперь его тело могло откликнуться так же ярко на ощущение быстрого, кристально холодного течения воды между пальцев. Или — на звучание голоса. Сколько нюансов, как много всеобъемлющей красоты можно было найти в паре ничего не значащих слов.
Правда, в восприятие теперь всегда примешивался горьковатый привкус вины и скорби по тем, с кем уже нельзя было разделить радость. Но тем острее оно было, оттененное: за что и зачем ему эта невозможная возможность, надолго ли она и как отблагодарить за нее мир?
Дохнуло в ухо мятой, и Синчэнь вздрогнул.
— Я ж могу и подсобить, — рассмеялся лукавый голос, — ощущениям-то.
Как же тихо Сюэ Ян умел подбираться — как кошка.
Синчэнь усмехнулся и легко плеснул на голос водой. Сюэ Ян охнул и зашипел.
— О, какой подлый шаг... — протянул он вкрадчиво через мгновение. — Ты же понимаешь, что не можешь намочить человека и надеяться уйти ненамоченным. Берегись, даочжан.

Chapter 29: Экстра 2. 2.

Chapter Text

Минут через десять Сюэ Ян, основательно промокший, упал на траву, звякнув Цзянцзаем.
— Жуткий ты человек, — смеясь, сказал он. — Не уверен, что даочжанам разрешено быть такими кошмарными. Пользуешься тем, что у тебя две руки, это разве честно?
— У всех две руки, — улыбнулся Синчэнь, убирая Шуанхуа в ножны и садясь рядом. — Придётся тебе учитывать это в бою.
— А благородство?
— Я бы не стал на него надеяться.
— Что я слышу, даочжан, ты ли это? — притворно изумился Сюэ Ян. — Какая муха тебя укусила?
Синчэнь фыркнул.
— Чертополох колючий?
Сюэ Ян низко и счастливо расхохотался в траве.
Не стоило ему лежать там — волосы и одежда промокли, земля оставалась холодной, а духовные силы, еще недавно напоминавшие догорающие во внутреннем пожаре руины, восстанавливались медленно. Иногда Синчэнь думал, что искажение ци Сюэ Ян не заработал только потому, что всегда был на его пороге и как будто адаптировался к его дуновению, даже научился черпать с той стороны поддержку, наполнять обтрепанные паруса ветром хаоса и разрушения.
Не раздумывая, Синчэнь потянулся на звук и одним движением переложил Сюэ Яна себе на колени. Смеяться тот мгновенно перестал и замер, как дикое животное в руках человека, таращась Синчэню в подбородок, — этот взгляд в его темной интенсивности ощущался почти так же хорошо, как свет.
В отличие от света, он обжигал.
Сюэ Ян все ещё вызывал у Синчэня множество противоречивых чувств. Он был опасным, вспыльчивым, чудовищно ревнивым и потрясающе жестоким — тёмная вода, горький урок. Он же был смешным и колким, изобретательным, обладал острой поэтической наблюдательностью и упрямой, твердолобой волей к жизни: сквозь любой мрак он жил как ни в чем ни бывало, с нахальной улыбкой смахивая кровь с разбитой о мирозданческие стены головы.
При этом где-то в тщательно скрываемой глубине этой темной воды сквозили потоки отчаяния такого горького и нужды такой страстной, что Синчэнь вздрагивал от ужаса, сожаления и непонятного волнения каждый раз, когда перед ним открывалась на мгновение эта бездна.
Она будто обращалась к чему-то в самом центре синчэнева существа — душа говорила с душой на неслышном языке.
Зима была долгой, снег сменялся топью, и в сердце Синчэня мешались стылая горечь и такой необходимый жаровенный покой, сомнения и надежда. Иногда Сюэ Ян вспыхивал, безжалостно и равнодушно высмеивал чужие страдания, врал, и у Синчэня сжималось сердце. Что если это и есть единственная правда, а все остальное — его новые нелепые попытки увидеть свет в слепой темноте?
А иногда в редкие вечерние минуты, когда Сюэ Ян думал, что Синчэнь спит, и не прятался за завесой шуток и нарочитой самоуверенности, он прижимался к его руке щекой, как нелюбимый ребенок в поисках ласки, как умирающее от холода животное к источнику спасительного тепла, и Синчэнь не шевелился, следил за неизменностью ритма дыхания, оберегая гордость этого странного темного существа.
И сердце сжималось уже от сожаления и непонятной надежды.

Chapter 30: Экстра 2. 3.

Chapter Text

Весна была мокрой, за окном то и дело шумел дождь, захлестывал под крышу крыльца, тарабанил о подгнившее дерево. После исчезновения Мэй Юн Синчэнь счёл своим долгом подробнее изучить лекарское дело и заменить её для деревни, отрезанной от ближайшего городка болотом и горным перевалом. Не без сопротивления Сюэ Ян согласился читать вслух медицинские книги, одолженные в монастыре. Покорно, голосом, полным нарочитой скуки, он бормотал что-то о свойствах растений, позевывая, только иногда забываясь и позволяя услышать свою увлеченность.
Он был необычайно любознателен и умудрялся во всем находить смешное.
— Хвощ полевой изгоняет... — хихикал он, и его сапоги поскрипывали один о другой, водруженные на перила крыльца. — Какое странное слово — хвощ. На главу Цзян похоже. Так вот, изгоняет из тела застойную воду и очищает кровь, кто бы мог ожидать этого от хвоща, даочжан.
Резко, как пчелиный укус, обжигало сожаление: как иначе все, наверное, могло бы сложиться, если бы кто-то помог Сюэ Яну в детстве, если бы тот, к примеру, оказался под присмотром наставницы Баошань, как сам Синчэнь. Он даже позволил себе фантазию о том, как они вместе взрослели бы на свободе, среди длинных надгорных галерей и шумных водопадов, и не случилось бы всего того, о чем он никогда не сможет — и не захочет — забыть.
Это были, конечно, слабовольные мысли. Он не бежал от правды. Еще в детстве мудрые учили его не защищаться от нее, стоять, опустив руки, и смотреть ей в лицо смиренно, постигая все ее уроки, какой бы страшной она ни была. Синчэнь смотрел, и за неимением глаз ее лицо было единственным, что он видел.
Оно было черным.
Во снах кровь мешалась с туманом, стук посоха продырявливал пространство, как звезды темноту безлунной ночи. Во снах голоса молчали, но словами, именами говорил металл, и Синчэнь выныривал из удушающей бело-красной воды во всеобъемлющую черноту, что пахла ветром с болот и домом.
Он дышал, будто снова привыкая к движению возуха в теле, и слушал далекое встявкивание какой-то птицы.
Днем Синчэнь навещал больных. Сюэ Ян то предпочитал оставаться дома, то со скуки увязывался следом и наблюдал за действиями Синчэня из-за спины. Люди инстинктивно опасались его, кружащего во дворе, как сова в поисках мышей, фыркающего ехидно, облизывающего алые губы от сладкого сока мятных конфет — Синчэнь помнил, как это выглядит, — и тревожно шептались по углам.
Синчэнь вздыхал и уводил сову от чужих нор, подхватив под локоть, соблазняя ужином.
Сюэ Ян всегда будет опасен. Это его природа. Но что-то заставляло Синчэня верить в обещание, данное на болотах. Может быть, то, как Сюэ Ян замирал под прикосновением, на пару секунд переставая дышать.

Chapter 31: Экстра 2. 4.

Chapter Text

Что-то разбудило Синчэня среди ночи. Комната пахла сухими травами и жаровенной духотой, теплом, которое Сюэ Ян каждый день выжимал из огня, как сок, и приносил в дом. Хотелось встать, прислушаться к тишине, покрытой тонкими трещинками шорохов и поскрипываний. Знакомое с детства чувство: часто на горе наставницы Синчэнь пробирался из ученических спален на улицу и подолгу смотрел на звезды, дрожащие над спящей землей, таинственные — будто небо смотрело на него тоже, и его черные глаза внимательно поблескивали.
Потом, на утренних тренировках, он много зевал и сам над собой смеялся.
Он накинул ханьфу, босые ноги омыло холодом пола. Где-то в углу, под алтарем Гуаньинь, скреблась мышь — маленькое беспокойное соседство, с которым приходилось делиться крохами хлеба и зерна.
Стараясь не разбудить чутко спящего Сюэ Яна, Синчэнь подошел к окну. Скрипнула старая ставня. Ночь за окном хлынула в ноздри тревожной апрельской свежестью, предвкушающим вздохом. Духовным взглядом Синчэнь угадывал перед собой долгое темное пространство, почти лишенное жизни, но наполненное свистящей ветреной пустотой, сырой и промозглой: дожди и туманы весны, вгрызаясь в землю, тянули из нее травы.
Над болотом, Синчэнь знал, густо и тихо висели звезды — тот же изучающий, невозмутимый взгляд. Он напоминал Синчэню о смерти.
Когда он добрался до монастыря, где они с Сун Цзычэнем как-то провели несколько дней за тренировками и разговорами, наставник Инь Шэн взял его руки в свои — сухие старческие ладони были теплы, испещренные морщинистой вязью прожитых лет, — и сказал одно: "Невозможно". Синчэнь и сам думал бы так, если бы возможность вернуться из мертвых не доказывал ему каждый его вздох.
О Сюэ Яне он не упомянул. Это могло быть опасно и обязательно вылилось бы в разговор, который не хотелось вести. Даже самому себе Синчэнь объяснял их с Сюэ Яном связь не без труда — она не желала укладываться в границы слов. Сюэ Яном, казалось, выражал себя тот огромный мир, ради которого Синчэнь спустился когда-то из-за облаков, — с его несправедливостью и бессмысленной жестокостью, с его свободой, неодолимой иронией и упрямой волей к жизни. Мир, который его мучил, и испытывал на прочность, и ясно продемонстрировал, что прочности в нем недостаточно. Мир, который он любил.
Было в Сюэ Яне что-то, что обрушивало в Синчэне какие-то стены, и они падали больно, но необходимо, позволяя ему стать шире и глубже, уловить какую-то сложную истину о механизмах мироздания.
Из размышлений его вырвал еле слышный жалобный звук. Синчэнь обернулся, осторожно прикрыл окно. Пару мгновений в комнате было тихо, а потом то ли вздох, то ли всхлип прозвучал снова. Покачав головой, Синчэнь подошел и опустился на сюэянову кровать.
— Ну что ты... — зашептал он, склонясь над Сюэ Яном и сжав его плечи. — Проснись. А-Ян, проснись.
Сюэ Ян вскрикнул, как от резкой боли, вскинулся, хватаясь за Синчэня единственной рукой, и тот приподнял его и обнял, прижал к себе. Сюэ Ян тяжело задышал ему в шею. У него было тонкое и сильное тело дикой кошки, с сухим переплетением мышц, и сейчас все оно впилось, будто влилось в Синчэня, как расплавленный металл. Сюэ Ян крупно дрожал и казался неестественно холодным, его сердце быстро билось под ладонью, что опустилась ему на лопатку.
На секунду Синчэню показалось, будто он держит это сердце в руке.
— Все хорошо, — прошептал он, уткнувшись Сюэ Яну в волосы. — Тише, все хорошо.
Тот что-то неразборчиво прохрипел, будто сон еще душил его. А потом, прошелестев: "Даочжан..." — с той душераздирающей молитвенной интонацией, что позволял себе, когда думал, что его не слышат, — прижался губами к синчэневой шее за ухом.
Синчэнь вздрогнул, с головы до пят пробитый ярким ощущением. Сюэ Ян замер, не дыша. Он все еще дрожал, но кожа становилась все горячей, дыхание обжигало шею и сердце, волосы лезли в нос и едва уловимо пахли мятой.
Надо было отпустить его. Не было ни единого повода продолжать объятие. Был повод прервать его — недвусмысленный, он ощущался бедром. Синчэнь зарылся пальцами в спутанные сюэяновы волосы и растерянно подумал, не впервые: "Неужели я его люблю?"
У судьбы было странное чувство юмора.
Он отстранился. Сюэ Ян глубоко вздохнул и фыркнул, явно намереваясь отшучиваться. Но прежде чем он заговорил, Синчэнь коротко провел пальцами от его скулы к подбородку, узнавая, рассматривая. А потом коснулся губами раскрытых горячих губ.

Chapter 32: Экстра 2. 5.

Chapter Text

Губы Сюэ Яна ощущались полными и нежными, как у девушки, нижняя была по-детски обкусана. Неслучайно, подумалось, он то и дело смеялся, демонстрируя скрытые за этой обманчиво уязвимой картиной острые, опасные клычки. Отводил непрошеные взгляды. Предупреждал.
Но сейчас, когда Синчэнь целовал его, он был непривычно серьезен. На мгновение он перестал дышать, а потом рывком подался навстречу, толкнулся языком Синчэню в рот с жалобным, умоляющим всхлипом, который в последнюю очередь можно было ждать от этой насмешливой хищной птицы.
Все, что было и будет, исчезло в этом звуке, растворилось, как капли дождя в реке. Сердце больно ударилось о ребра и сжалось от нежности. Тягучие влажные прикосновения обжигали губы. Синчэнь опрокинул Сюэ Яна на кровать — и тот упал на спину даже слишком покорно, дрожа, вцепившись в Синчэня судорожно, будто в последнюю опору над зияющей пропастью.
Их губы разъединились, и Сюэ Ян прошептал, хрипло, быстро, будто мольбу, от которой зависела его жизнь:
— Даочжан, даочжан, пожалуйста...
— Тшшш... — нависнув над Сюэ Яном, ловя губами его сбитое дыхание, Синчэнь провел кончиками пальцев по его пылающей щеке, коснулся уголка глаза, где трепетали ресницы. Заметил, как заострилось это лицо с тех пор, когда он мог еще видеть, как резче проступили скулы. — Все хорошо.
Сюэ Ян в ответ дернулся, беспомощно зашипел. Сквозь несколько слоев разделявшей их ткани ощущалась твердость его желания. Синчэнь обхватил коленями его тело и мягко сжал, беззвучно прося подождать, — и упал в поцелуй снова.
Оказалось вдруг, что нет ничего восхитительней, чем целовать этот влажный рот, чутко прислушиваясь к звукам, что из него исходят, оглаживая грудь в проеме рубашки, задевая соски. Губы Сюэ Яна были мягкими и сладкими, их хотелось облизывать и посасывать вечно, исследовать трещинки, проникать в жар рта. Сколько в этом было властной красоты жизни, ее могучего непобедимого дыхания.
Сюэ Ян задушенно стонал под Синчэнем, прижимался теснее, вздрагивал. Его рука то зарывалась в волосы, то опускалась к пояснице, оглаживая спину. Все его тело ощущалось как сплошной нерв, сердце безумно колотилось под ребрами. Вот он дернул синчэнево ханьфу так, что затрещала ткань, прижался ладонью к обнаженной груди над сердцем — и застонал в поцелуй, будто получал от этого простого прикосновения нестерпимое удовольствие.
Синчэнь чувствовал отголоски его ци — темные, как ночь, обжигающие, они казались языками пламени над гибнущим в пожаре городом.
Когда поцелуй прервался, Сюэ Ян скользнул губами под синчэнев подбородок и жадно впился в шею, прикусил кожу под ухом, а потом толкнулся языком, зализывая след, и Синчэнь вздрогнул, ахнул, потрясенный вспышкой незнакомого удовольствия, острого, как удар меча, и одновременно тягучего, как мед.
И все стало как в бреду. Язык и губы вплавлялись в кожу Сюэ Яна, и сам Синчэнь тонул и растворялся в нем. Казалось, нет в мире ничего, кроме него — он заполнил сознание Синчэня до краев, не оставив места ни на что другое, и хотелось только добиться большего единения, полностью уничтожить границы между ними.
...Вот он нашел в себе силы приподняться, сдвинуть ткань сюэяновых штанов и обхватить твердое, горячее, нежное, и услышал хриплый вскрик, хлестнувший по коже, как прикосновение. А потом, склонившись над Сюэ Яном и проведя свободной рукой по его лицу, поймал горячую каплю, спешившую скрыться в волосах.
...Вот он вновь припал к губам Сюэ Яна, пока рука двигалась меж их тел, соединяя и лаская. И поймал его ладонь, что беспорядочно путешествовала по груди, и прижал к кровати, раскрываясь и прося раскрыться в ответ — как в поцелуе. И ци Сюэ Яна поддалась ему мгновенно, без ноты сомнения, вошла в него лавой и ветром, бушующим ночным пожаром, и ушей коснулся отчаянный рык, переходящий в стон, — а потом Сюэ Ян под ним вскинулся, прижимаясь, впечатываясь кожей, и зарыдал ему в рот, захлебываясь, и это было слишком много, и...

Chapter 33: Экстра 3. 1.

Chapter Text

Занимался рассвет, тусклым сизым свечением просачивался в окно, невесомо полз по даочжановой коже: от длинных белых ног по бедрам к груди, трогал бледные скулы и потемневший, неприлично яркий рот. Мысль о том, почему он такой, ошпаривала сердце в безрассветной темноте за ребрами, дергала внизу живота, и хотелось...
Но Сюэ Ян только облизывал саднящие губы, не сводя глаз с тающего в сумерках лица напротив.
Так они лежали рядом, кожа к коже, в развороченных одеялах, отшвырнув измазанные штаны на пол. Сюэ Ян осторожно взял даочжанову руку, что была зажата меж их тел, и, дурея от вседозволенности, скользнул языком между пальцев, облизал нежный подрагивающий мизинец. Даочжан не сопротивлялся, устало улыбался, хмыкал от щекочущих прикосновений, дышал глубоко, прятал обнаженные бедра в кольце сюэяновых ног — ощущение, что он наг, ему не нравилось.
Сюэ Яну нравилось, что даочжан наг, а укрывать его собой, пряча от нескромного, любопытного мира, что хотел облапать его взглядом, от статуэтки Гуаньинь, что таращилась из угла, — еще больше.
В голове было пусто и странно, в груди горячо и больно, как будто кто-то всадил туда раскаленный клинок, и Сюэ Ян не сводил с даочжана цепкого немигающего взгляда, не отрывал от него настойчивой мысли — чутко стерег. Никто и ничто не войдет сюда. Ни человек, ни воспоминание, ни непрошеная дума. Ничто не отнимет это у Сюэ Яна.
Он выпустил мизинец изо рта, скользнул языком по ладони, прижался губами к дымно-голубым венным прожилкам на запястье. Даочжан слабо шевельнулся, фыркнул — раздулись и опали крылья носа — а потом ласково погладил Сюэ Яна по щеке.
Сюэ Ян замер.
— Даочжан, — прошептал он сдавленно, сквозь разом сжавшееся горло.
— Мхм... — отозвался даочжан.
Он казался усталым и сонным. Лицо, утратившее горячечный румянец, снова стало голубовато-белым, и Сюэ Ян вдруг подумал, что эта их близость, наверное, стоила даочжану душевных сил. Стремление скрывать неудобные для окружающих чувства было одной из самых раздражающих черт в Сяо Синчэне. Сюэ Ян жадно хотел его себе целиком, полностью, и это утаивание раздражало его, будто обкрадывало.
— Все хорошо, А-Ян? — спросил еле слышно даочжан. Костяшками пальцев он поглаживал сюэянову щеку, словно пытаясь успокоить.
Сюэ Ян не знал, что ответить. "Хорошо" осталось где-то далеко, далеко внизу, он был внутри чего-то громадного и неизвестного, не выразимого словами.
— Я не спросил тебя, — с сомнением продолжил даочжан, — могу ли соединить наши ци. Я... увлекся. Прости.
— Соединить ци? — переспросил Сюэ Ян хрипло.
Его больше заинтересовало движение губ, чем слова. Но то нестерпимое удовольствие, то оглушительное золотистое тепло в самом конце могло быть, наверное...
— Это древняя даосская любовная практика, — даочжан переложил руку на живот Сюэ Яна, туда, где было ядро, будто пытаясь что-то почувствовать сквозь кожу.
Сюэ Ян поймал его кисть и прижал крепче.
— Это должно быть так хорошо? — осторожно поинтересовался он.
— Теоретически, — даочжан улыбнулся, его скулы слегка порозовели. — Если ци входит в резонанс.
— А ты... — что-то черное дернулось внутри Сюэ Яна, рванулось, и изо рта вырвалось: — Как было у тебя раньше?..
Он тут же пожалел о вопросе, окаменел, одновременно нетерплеливо ожидая ответа и не желая его слышать, и даочжан спокойно сказал:
— Раньше я этого не делал.
Раньше он этого не делал... Раскаленный меч в груди как будто провернули и всадили глубже.
Свет из окна зрел, становясь яснее, и вместо того чтобы слизать даочжана с сюэяновой кровати и превратить в сон, только ярче, острее обозначал его реальность, с его снежной белизны шеей, как будто вспоротой тут и там кровавым сюэяновым ртом, с выступающими бедренными косточками, с темными волосками внизу живота, и если чуть сдвинуться, можно почувствовать...
Сюэ Яна повело вперед — и он с полуобморочной нежностью коснулся губами красных следов от укусов на шее, мягко, пытаясь не причинить боль, испытывая предельно странное и противоречивое чувство: одновременно жажду укусить снова, пометить, присвоить, напиться живительной крови, облизывать, мять и терзать, пока это гибкое длинное тело не станет его безраздельной вотчиной, его собственностью — самое чистое, самое сладкое — и неумолимо господствующее, идущее из самого центра души, властное желание спрятать, сохранить неприкосновенным, защитить от всего мира и самого себя.
Он зажмурился, потянулся и накинул на них одеяло — становилось холодно.

Chapter 34: Экстра 3. 2.

Chapter Text

Это был странный день — тонкое белое полотно, протянутое где-то за пределами времени.
Утром затарабанили в дверь, завопили о заболевшем ребенке, и даочжаново тепло выскользнуло из объятий Сюэ Яна. С трудом подняв отяжелевшие веки, он обвел рассеянным взглядом комнату. Тусклый серый свет скупо струился в окно, занавешенное мягким покрывалом тумана, и пеплом опадал на пол. Сяо Синчэнь одевался, едва заметно покачиваясь, протягивая перед собой руки — спросонья он плохо чувствовал пространство. Сюэ Ян предложил было пойти с ним, но даочжан с улыбкой сказал: "Спи", — и исчез.
Так в тумане исчезают призраки.
Спать Сюэ Ян не смог. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок, и размышлял о том, с какой стати в этой маленькой деревеньке кто-то постоянно бестолково болеет. Потом осторожно, с опаской ощупал губы и шею, убедился, что они саднят. И вдруг рассмеялся — восторженный и тревожный звук брызнул и рассеялся в сонной тишине дома.
В голове было пусто и легко, будто сознание прополоскали в реке вместе с бельем, тело казалось полным сил, свежих и веселых, как трава у крыльца. Но без даочжана одолевало беспокойство, и Сюэ Ян, одевшись, вышел в промозглый двор. Туман лез в нос, пах сыростью, болотными гулями, набитыми соломой гробами. Сюэ Ян обнажил Цзянцзай, крутанул его пару раз в руке, ощущая себя единственным черным пятном в белесом мире, кляксой туши на новорожденном листе.
Что будет на нем написано? Нужно было хорошенько все обдумать, и, чтобы разогнать мысли, Сюэ Ян занялся тренировкой. В первую очередь стоило бы сделать даочжану подарок. В конце концов, именно так, если он верно понял, было принято выражать привязанность у людей воспитанных и изящных, таких как даочжан. Напрасно он не спрашивал у Мэн Яо о подробностях. Но прежде у Сюэ Яна не было необходимости интересоваться подобной ерундой — в его мире достаточным проявлением симпатии считалось отсутствие намерения навредить.
Проблема заключалась в том, что даочжан был разочаровывающе неприхотлив. Он не проявлял интереса к вещам — и, стоило им появиться, начинал задавать неудобные вопросы о том, как они были получены. Он не особенно радовался еде — но улыбался, когда Сюэ Яну удавалось добыть какой-нибудь деликатес очередным утомительно честным способом. Заметное удовольствие даочжану приносили только тренировки, книги и свет. Последнего он не видел, но поворачивался к нему безошибочно, как цветок.
Тряхнув головой, Сюэ Ян отбросил пряди, что лезли в лицо. Цзянцзай пел в руке, счастливый, мечтающий о крови. Сюэ Ян давно понимал, что лучшего подарка, чем возможность видеть, для даочжана не сыщешь. Оставалось придумать, как именно ее для него организовать.
От чужих глаз — и добровольно отданных, и насильно отнятых, и даже позаимствованных у мертвых — даочжан отказывался категорически. И хмурился, и просил больше не возвращаться к этой теме. Сяо Синчэнь был до отвращения щепетилен. Возможно, думал Сюэ Ян, даочжан послан в его жизнь для того, чтобы задавать достаточно сложные задачки, не позволяя скучать, тупеть и искать развлечений.
Сяо Синчэнь сам был развлечение, которого Сюэ Яну, пожалуй, хватит на всю жизнь.
Сюэ Ян даже замер, потрясенный, когда его озарила идея о зрении вообще без глаз — во всяком случае биологических. У призраков и духов не было тела — а значит, и глаз тоже — однако, будучи скоплениями темной ци, они прекрасно ориентировались в пространстве. Не все. Призрак Слепышки, к примеру, не видел ни шиша. Но Сюэ Ян подозревал, что проблема девчонки была нервного свойства.
Скривившись, Сюэ Ян разрезал Цзянцзаем белую мглу и усилием воли прекратил думать об А-Цин и ее переживаниях — кому они теперь интересны. Может быть, девчонка и вовсе уже переродилась и сейчас доставала своей болтливостью заботливых родителей. Если на этот раз ей повезло.
Сюэ Ян не знал, сколько времени прошло, когда заметил тонкую белую фигуру, что таяла, беззвучная, в тумане у калитки. Он расплылся в улыбке, крутанулся — и прыгнул. И тут же блеснул в тусклом воздухе серебристый Шуанхуа, встречая Цзянцзай строгим и нежным звоном. Сердце остановилось, отказываясь иметь дело с наглостью своего хозяина, когда Сюэ Ян потянулся и припал к прохладным даочжановым губам над скрещением мечей.
Теперь ведь можно?

Chapter 35: Экстра 3. 3.

Chapter Text

Весь день даочжан вел себя почти как обычно, но мягче и невесомее, говорил о соседской девчонке, которую в утренних росах укусила змея, о свойствах трав, что всходили в огороде, брал за руку, протягивая кисть через стол. Он казался задумчивым и бледным, но легким, будто паутинная нить, дрожащая на осеннем ветру. Сюэ Ян сжимал прохладные пальцы, поглаживал стягивающую запястье ленту, застряв в вихрящейся, отнимающей дыхание пустоте неизвестности и страстной надежды.
Вечером Сюэ Ян по обыкновению занялся костром для жаровни. Оставшись один, он смотрел в огонь, лениво возил палкой в рассыпающейся на алый и черный древесине и старался не задумываться о том, что будет, когда они с даочжаном останутся одни в замкнутой темноте. Можно ли теперь касаться его — или то, что случилось прошлой ночью, было случайностью, мимолетной слабостью, и даочжан не хочет продолжения?
Даже если так — Сюэ Ян увлечет его, заманит, соблазнит. Теперь, когда была уверенность, что Сяо Синчэнь не лишен желаний, не отшатнется с отвращением, не распадется на туман и затухающий в облаках голос от одного неверного прикосновения... Теперь, когда то и дело вспоминалось, каким он может быть теплым, задыхающимся, о тяжести его тела на бедрах, о влажных прикосновениях губ в темноте... От этих воспоминаний все вспыхивало внутри, занималось пламенем не хуже того, что горело перед глазами.
Теперь, если Сюэ Ян не поторопится и не наломает дров, однажды... Скоро.
Сюэ Ян подбросил в костер пару поленьев — жар опалил лицо, свет полыхнул в зрачках — и усилием воли вернул себя к размышлениям о некротическом зрении. Не может быть, чтобы эта простая идея не приходила в голову мудрецам древности. Следовало перевернуть монастырскую библиотеку, поискать способы структурировать темную ци и безопасно присоединять ее к живой материи. Что до источника такой ци, то у Сюэ Яна имелась вещица, которая могла сгодиться.
...Когда он вернулся в дом, раскаленные угли, казалось, наполняли не только ведерко в руке, но и грудь. Сердце яростно колотилось под ребрами. На столе горела свеча, ее маленькое рыжее пламя скупо освещало комнату. Было тихо. Даочжан, неловко закутанный в одеяло, лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, и, кажется, спал.
Наполнив жаровню, Сюэ Ян подтащил ее к нему поближе, чтобы не мерз. И низко над ним склонился. Тонкий белый профиль тонул в полумраке, повязка сбилась, обнажая сизую тень под правым глазом. По щеке темной рекой струились волосы, тяжело стекали под подбородок. Сюэ Ян коснулся кончиками пальцев их шелковой гладкости. Внутри все болело, взрезанное и изодранное рывками той невидимой цепи, которая тянулась из его груди прямо в даочжановы руки. Она влекла его вниз — рухнуть на Сяо Синчэня, сжать расслабленное тело до хруста, вцепиться зубами, втереться бедрами.
Сюэ Ян отдернул руку, будто обжегшись. Отступил.
Вскоре он разделся, задул свечу и лег. Но заснуть не удавалось долго. Вглядываясь бессонными глазами во мрак, Сюэ Ян улыбался.

Chapter 36: Экстра 3. 4.

Chapter Text

На следующее утро даочжан засобирался в монастырь — нужны, мол, новые книги, — и Сюэ Ян, лелея идею о подарке, мысленно с ним согласился. Уже к полудню они сошли с мечей к широким монастырским воротам, за которыми возвышались тонущие в цветущем кустарнике остроухие здания. Солнце золотилось в даочжановых волосах и подчеркивало фарфоровую бледность кожи, и Сюэ Ян припомнил, что всего полгода назад это место казалось ему неприступным бастионом, который проглотит Сяо Синчэня и переварит в своем чреве, как кит.
Теперь все было иначе. Сюэ Ян вскинул голову, улыбнулся краем рта — он победил.
Даочжан тут же направился к монастырскому настоятелю, чтобы беседовать и медитировать, а Сюэ Ян пошел в библиотеку — якобы в поисках книг для вечернего чтения, в действительности строя планы проникновения в запретный отсек. В книгохранилище было безлюдно, только малолетний монашек, приставленный к книгам, возился неподалеку, время от времени поглядывая на Сюэ Яна, как на диковинку. Окна опрокидывались на пол белыми трапециями света, пыльную тишину нарушал только неспешный шаг сюэяновых сапог да поскрипывание старой древесины под ногами. Все-таки хорошо, что они не добрались сюда осенью. Тишина и запах пыли, вышколенные монашки, медитирующие по полдня, большие светлые комнаты под высокими сводами, — неприятно было сознавать, что все это пошло бы даочжану куда больше, чем сырой полумрак их ветхого дома.
Впрочем, еще больше даочжану пойдет возможность видеть. Вот он обрадуется.
Удача, как обычно, пришла в руки сама, как щенок в поисках ласки. Забравшись на лестницу, ученик библиотекаря потянулся за книгой — и прежде скрытое рукавом запястье на мгновение обнажилось. Сюэ Яну не понадобилось вглядываться, чтобы узнать темномагический след, слегка задевавший кисть.
Он усмехнулся. Подошёл ближе, делая вид, что рассматривает книги, и тихо, доверительно спросил:
— Балуешься некромантией?
Мальчонка замер. Сюэ Ян, изучая случайные корешки книг, неторопливо досчитал до трех — и ребенок, скатившись с лестницы, едва ли не сломался в поклоне.
— Господин, не выдавайте меня, прошу! — зачастил он; его голос вздрагивал и прерывался. — Я только разок попробовал! Один раз! Пожалуйста, меня выгонят, если узнают. Мне совсем некуда идти...
Сюэ Ян закатил глаза, ощутив легкий укол сожаления, — в конце концов, он лучше многих знал, что такое быть ребенком, которому некуда податься. Но это была не его проблема. Его проблема — необходимость бестолково шнырять по монастырской библиотеке, гадая, как проникнуть в тайный отсек.
— Не вой, — велел Сюэ Ян резко и, противореча собственной интонации, ангельски улыбнулся. Монашек выпрямился и отступил, в глазах промелькнул страх. — Допустим, я никому ничего не скажу, — Сюэ Ян склонил голову к плечу и мягко шагнул вперед, не позволяя жертве почувствовать себя в безопасности. — Но, знаешь, я бы на твоем месте поскорее избавился от этой штуки. Если она и не притянет какую-нибудь тварь, то распространится и отравит кровь. Умрешь, уверяю, в корчах.
Сюэ Ян пожал плечами, мол, жизнь несправедлива.
— Но... Что же мне делать?... — прошелестел ребенок, лишившись вдруг голоса.
— Как насчет баш на баш? — дружелюбно предложил Сюэ Ян.
Через минуту договор был заключен. Так просто, что даже неинтересно.

Chapter 37: Экстра 3. 5.

Chapter Text

Усадив мальчонку в дальнем конце зала, за пергаментной ширмой с цаплями, Сюэ Ян велел ему отвернуть рукав. Все те немногие, кто жил в монастыре, в этот час были заняты тренировками или хозяйственной работой, поэтому шансов оказаться застигнутыми врасплох почти не оставалось.
Сюэ Ян вздернул бровь, когда ему открылась рука, черная почти до плеча.
— Ничего себе первый раз у тебя, малой, — хмыкнул он одобрительно, щупая чернильную кожу. — Талант, природное дарование. Как звать?
— Лю Вэй... — пробормотал монашек сипло.
— Замри, Лю Вэй, держать мне тебя, как видишь, нечем.
На столы и полки падал ясный белый свет, пахло талой водой и бумагой, когда Сюэ Ян прищурился и одним быстрым движением вогнал иголку в черное запястье. Мальчик ойкнул и закусил губу, но не дернулся, на смуглой коже выступила пузырящаяся кровь.
Через пару минут рука монашка очистилась. Сюэ Ян вынул иголку из ранки и с любопытством посмотрел на опасно блеснувший в пальцах предмет. В нем хранилось, смешивалось и бродило проклятий двадцать, если у него не отшибло память. При неосторожном обращении иголка грозила мгновенной смертью.
— Знаешь, что это за штука? — хмыкнул Сюэ Ян, заметив завороженный взгляд Лю Вэя.
Мальчик покачал головой.
— Это... что-то вроде шкафа, — Сюэ Ян мечтательно улыбнулся. — Открывать который — плохая идея.
...Иголка хранилась у Сюэ Яна уже года три. Он нашел ее в доме человека, которому поставлял некромантские заклинания и амулеты. Как-то этот грузный боров с глазами узкими, как щели в рассохшейся древесине, пообещал Сюэ Яну немалую сумму, если тот поможет спасти его дочь. Сюэ Ян не знал, почему толстяк не вызвал лекарей из Юньмэн Цзян, на территории которого находился городок, — то ли боялся, что дочь не дождется их прибытия, то ли был связан не самыми простыми отношениями с кланом. Сюэ Ян специализировался скорее на создании проклятий, чем на избавлении от них, но деньги на организацию нового ритуала воскрешения были нужны позарез, и он не стал пренебрегать возможностью срубить хороший куш.
С помощью иголки, как оказалось, девчонку и пытались извести. По ее руке красноречиво расползалось черное пятно. Но жизнь еще теплилась в теле, и шанс был. Сюэ Ян не долго думая взял уколотый пальчик в рот и обстоятельно высосал темную энергию до капли.
Не самый приятный способ, учитывая последствия, но единственный, что пришел в голову в тот момент.
На этом, как оказалось, проблемы не исчерпались: проклятие успело затронуть душу, и девушка, физически полностью здоровая, никак не желала просыпаться. У Сюэ Яна кружилась голова и заканчивалось терпение, виски взмокли от пота — пришла пора позаботиться о себе. И он, взбесившись, схватил девчонку за ворот, приподнял и грубо поцеловал. Та мгновенно очнулась и влепила Сюэ Яну пощечину. Возмущение оставалось одним из сильнейших средств против душевных ран.
Жаль, что с даочжаном не сработало.
Впоследствии Сюэ Ян слегка переделал иголку, приспособив ее не только выпускать, но и всасывать темную ци. Пользовался вещицей он нечасто, но она успела уже кое-чего насосаться и приобрести определенную мощь.
И вот настал ее час.

Chapter 38: Экстра 3. 6.

Notes:

(See the end of the chapter for notes.)

Chapter Text

После возвращения они пили чай на крыльце. Опустились сумерки, и Сюэ Ян, растянувшись на прогретых за день досках, рассказал Сяо Синчэню об опасно остром серпике луны в темнеющем небе — того и гляди проделает в облаке пару дырок — и о толстой, как бидон света, Тай-бо*, что поблескивала над изломом горы. Было тихо, только ветер шелестел в локвовых ветвях, продувал даочжановы рукава с гаснущим в полумраке рисунком рыб, щекотно шевелил волосы у лица. Пахло болотной тиной и сырой древесной корой. Даочжан сидел, покачивая в руках чашку, безупречно прямой и незапятнанно белый, поднимал голову, обращая задумчивое лицо к луне, и Сюэ Ян гадал, каково это: ощущать свет, но не видеть даже тусклого отблеска сквозь веки.
Что ж, осталось недолго.
— Я одного не понимаю: почему нельзя вернуться на гору к старухе Баошань? — лениво поинтересовался Сюэ Ян, скосив на даочжана заинтересованный взгляд. — Что это за правило идиотское? Вы же вроде бы за добро, разве вам не полагается трогательно заботиться друг о друге и вечно ждать, бросая вдаль грустные взгляды?
— Дело не в том, что меня прогонят, — даочжан вздохнул, опустил голову, и тонкая прядь волос змеисто скользнула по плечу, приковывая сюэянов взгляд. — Дело в том, что я не смогу вернуться сам. Это... Все равно что вернуться в невинность. Твое сердце меняется, и пути обратно нет.
Сюэ Ян находил эту философскую галиматью дешевой и неубедительной: добрячков хлебом не корми дай найти помпезное оправдание для низости. Доверчивость даочжана раздражала. Что ж, зато теперь, пусть он жил не под высокими сводами горных монастырей, а в ветхом домишке на краю болота, он всегда мог вернуться домой, куда бы ни пошёл.
Стоило прояснить некоторые вопросы о функционировании даочжанов, и Сюэ Ян, прищурившись, как можно более наивным тоном спросил.
— То есть на этой горе трахаться нельзя, что ли?
— Нет, — легко рассмеялся Сяо Синчэнь. — Я имел в виду невинность в более общем смысле.
— А трахаться можно? — уточнил Сюэ Ян, вздернув бровь.
— Можно, — улыбнулся даочжан.
— Ага… — уронил Сюэ Ян задумчиво.
И поймал прядь даочжановых волос, которую ветер будто нарочно бросил ему в руку. Пропустил ее меж пальцев, прохладную, гладкую, понюхал: пахло травами, ветром и чем-то трудноуловимым, личным. А потом потянул, наматывая локон на палец. Даочжан, насмешливо приподняв темные брови, медленно склонился, притянутый за волосы, — и оказался совсем близко, так близко, что его теплое дыхание коснулось кожи.
Повязка — чистый лист, снежное поле — прятала фрагмент его лица, и хотелось ее сдернуть.
Cердце забилось в горле, ослабла рука. Мгновение перед поцелуем — звенящее, неподвижное, как солнце над пустыней. И вот даочжан сам провел по скуле Сюэ Яна, твердые подушечки нежно пробежались по губам, открывая, узнавая — таков был, заторможенно подумал Сюэ Ян, даочжанов взгляд, — а потом вздохнул и припал к его губам, мягко, будто изучая и спрашивая.
И только Сюэ Ян нырнул в эту солнечную реку, забыв дышать, как даочжан выскользнул из рук, будто насмешливый угорь, поднялся, уходя от прикосновения, и сказал:
— Я приготовлю ужин, А-Ян.

Notes:

* Древнекитайское название Венеры

Chapter 39: Экстра 3. 7.

Chapter Text

Деревню проглотила ночь: прохладная, продырявленная звездной дробью. Сюэ Ян запер дом, с наслаждением отделив себя и даочжана от мира, и неслышно прокрался по коридору к тускло освещенному дверному проему. Там он ненадолго замер, любуясь тем, как даочжан, омытый подрагивающим свечным светом, сидит на кровати в нижнем ханьфу и неторопливо латает прохудившийся подол верхнего. Его силуэт казался неестественно белым, томительно чистым на фоне почерневшей стены, руки ловко управлялись с иглой.
Эта обыкновенная, бытовая картинка едва не лопалась от переполнявшего ее чуда, как слива от сока. Чудо принадлежало Сюэ Яну, и он улыбнулся довольно — тень в темноте, рубцом косяка отделенная от света.
— Почитаешь мне? — рассеянно спросил вдруг Сяо Синчэнь.
Сюэ Ян от неожиданности вздрогнул.
И закатил глаза.
— Тебе не кажется, чудовище, — он вошел в комнату и стал кружить по ней в поисках книг, которые сунул куда-то с дороги, — что своей жутковатой ощущательностью ты лишаешь людей личного пространства?
— Прости, — улыбнулся даочжан, приподнялась лукавая бровь над равнодушной белизной повязки. — Если хочешь, постой еще немножко в коридоре. Я сделаю вид, что совершенно тебя не замечаю.
— Ну нет, — фыркнул Сюэ Ян — и извлек связку книг из-под стола. — Ушло настроение. Нельзя стоять там без вдохновения, это же как стихи. Сам попробуй.
Даочжан рассмеялся.
В комнате было жарко, будто Сюэ Ян переборщил с углями. С кухни пахло мятой. Скинув верхние одежды, он сел, привалившись спиной к даочжановой кровати и скрестив ноги в лодыжках. Остались только они двое — и свеча на столе, маяк для мерзких созданий ночи, что сдуру рвались к свету, и пустынное болото за окном, темень, ощетинившаяся кустами.
Хотелось продолжать шутить, провоцировать, но босая ступня даочжана, тонкокостная, изящная, выглядывала из-под белого подола ханьфу, и взгляд лип к ней, будто она была мед. Едва одолев пару предложений заплетающимся языком, Сюэ Ян умолк. И спросил:
— Можно я тебя потрогаю?
Дурацкий вопрос — смешной и беспомощный — вырвался изо рта сам собой.
Даочжан, вздохнув, завязал нить узелком и отложил шитье.
— Конечно, — сказал он. — Иди сюда.
И потянулся к Сюэ Яну сам. Его ладонь мягко скользнула по шее, замерла в изгибе плеча — теплое, чуть щекочущее прикосновение, от которого поднимались волоски на загривке. Сюэ Ян ткнулся в него лицом, скользнул губами к обнаженному запястью в непристойно широком зеве рукава. Когда-то уличный попрошайка, вор, господин заброшенных подвалов, теперь он был богаче всех в Поднебесной.
Путаясь подрагивающими пальцами в узлах, нетерпеливо дергая непослушную ткань, шипя, он избавил Сяо Синчэня от бесполезных тряпок, что прятали его тело, будто оно не принадлежало Сюэ Яну, будто не было отвоевано им у мира и иномирья. Даочжан под одеждой был головокружительно гладким, сильным, бледным, будто сотканным из тумана, пах травами, ветром, чем-то едва уловимым и одурманивающим. Хотелось облизать его с головы до ног. Когда на нем оставалась только повязка, Сюэ Ян потянулся, чтобы избавится и от нее, но Сяо Синчэнь перехватил его руку и мягко отвел, отрицательно качнул головой.
Даочжанова скрытность была нелепой и досадной.
Но время придет.
И Сюэ Ян действительно потрогал — везде, от высокого белого лба, увенчанного резкими штрихами бровей, до стоп с просвечивающими сквозь кожу голубыми венами и по-птичьи изящными косточками щиколоток. Низко склонясь над длинным телом, он вел по нему рукой и волосами, опадавшими густой чернотой на бледную кожу, вглядывался в каждую родинку жадными, обожженными глазами, втягивал запах в ноздри. Он видел все это так же близко прежде, когда мыл Сяо Синчэня, но тогда...
Тогда все было иначе.
Теперь даочжан был отзывчиво жив и совершенен. Он фыркал, когда было щекотно, вздыхал, когда было приятно, облизывал губы и вздрагивал, и Сюэ Ян с полубезумным восторгом наблюдал, как в полумраке комнаты темнеют его соски и напрягается плоть в паху.
Сяо Синчэнь был создан для того, чтобы вызывать жажду осквернить его самыми чудовищными способами, на которые только хватит воображения. И Сюэ Ян хотел... Но даже он не был настолько вандалом. Он взял на открытую ладонь даочжанову плоть, восхитительную, полностью соразмерную даочжану, чтобы ощутить ее вес. Хотелось лизнуть, взять в рот и пососать, как конфету, и от этой идеи вспыхнули скулы и дернулся член. Он прикрыл глаза и понюхал головку, едва не теряя сознание от жгучей переплетенности униженности и восторга, и даочжан вздрогнул, судорожно вздохнув.
И, дернув Сюэ Яна на себя, ткнулся губами ему в лицо, скользнул языком в рот. Быстрые руки рванули завязку сюэяновых штанов — и тот забыл, потерял себя в шорохах и всхлипах, то ли требованиях, то ли мольбах.

Chapter 40: Экстра 3. 8.

Chapter Text

Жизнь в доме у болот шла спокойно и неторопливо. Всходило из-за горы и, мерно прокатываясь по небу, уходило за другую гору солнце, зрелое, затянутое влажной дымкой; зеленела ряской и гнилью болотная ширь; ветер шумел в распускающихся локвах у дома, трепал занавески в открытых окнах; накатывали и откатывали, как волны, деревенские и залетные городские, ища даочжановых заботливых рук.
Сяо Синчэнь увлекся садоводством: склонялся над посадками, подоткнув белые рукава, и длинные пряди волос, скользя, падали с плеч в землю. Сюэ Ян, присев рядом на корточки и сунув в рот травинку, следил за ним неотрывно, жмурясь то ли от света, то ли от удовольствия.
И забывал о трупной твердости тела под ладонями, о том, какова на ощупь горячая кровь, хлещущая из сонной артерии в истоптанный песок. Ветер, солнце и Сяо Синчэнь с его мягким голосом и плавными движениями — в мире существовало, казалось, только это.
Хотелось часами лежать в траве под посвистывание, постанывание птиц, украдкой следя за тихой даочжановой возней.
— Подержи вот здесь, — просил Сяо Синчэнь.
И, стоило Сюэ Яну поднести руку, оплетал ее перепачканными пальцами и прикладывал к нужному месту у саженца. И поднимал голову к Сюэ Яну, обрушивая на его радужку свою тонкую кожу с голубыми венными прожилками, свои темные, как тучи над туманным пейзажем, брови и трещинки на губах. Хотелось схватить его за волосы и укусить, повалить в траву, протолкнуть язык в улыбчивый рот, уткнуться лицом в запах, тепло, живое биение крови.
Сюэ Ян облизывал губы, которые сами собой растягивались в улыбке, и лениво спрашивал о свойствах растения, следя за тем, как трепещет на ветру выбившаяся из даочжановой прически прядь волос, такая взволнованная на контрасте с безмятежным лицом. Даочжан шел на сближение медленно, но неизбежно, и так же неизбежно ждал, склонив голову к плечу, Сюэ Ян — как хищник в засаде.
...Книги, раздобытые мальчонкой, хоть и обнаружили некоторое количество способов плетения ци, но помогли мало, мудрецы древности не впервые демонстрировали прискорбное отсутствие фантазии. То ли дело старейшина Илина — с ним стоило бы посоветоваться. Но он был бог знает где и не всегда расположен к диалогу. К тому же рядом с ним постоянно дежурил, как цербер, кислый господин Лань, должный Сюэ Яну руку (господ Ланей Сюэ Ян делил на кислого, сладкого и с идиотской бородкой).
Приходилось работать по наитию.
Вечерами, когда двор и болото накрывали долгие закатные тени, когда низко гудел на ветру сгустившийся, зазеленевший лес, а небо расчерчивали высокие облака — фиолетовые, алые, оранжевые, Сюэ Ян садился у костра, разводил огонь и тратил час-другой на свою пряжу.
Он чувствовал себя героиней сказки, что терпеливо прядет для жениха волшебное одеяние, — и усмехался, пока огонь обдавал его лицо жаром. Нити тёмной энергии скручивались в жгуты, сплетались туго и гладко, ложились в узоры, превращались в полотно. Древесина страдальчески скрипела в нежных объятиях рыжего пламени. С неба на Сюэ Яна смотрели звезды, проливались тихим бессмертным светом. На земле стояла тьма, и только огонь да слабое свечение из оконца, за которым скрывался даочжан, освещали мир.
Обостренные до предела чувства говорили о скорой грозе, о том, что соседи пахали днем землю. Темные волокна протягивались и переплетались вокруг. Иногда в густых сумерках у огня появлялся даочжан, вырывая Сюэ Яна из медитации, поводил носом и хмурился.
— Я чую тёмную ци, — говорил он.
— Почему я не удивлен? Вся деревня ей пропиталась, как половая тряпка, — усмехался Сюэ Ян, невинный, как свежий локвовый цветок. — Думаешь, я тайно жарю тут гуля и решил с тобой не поделиться?
И в сказках девицы, что плели одежды героям, нуждались в молчании. Слова разрушали колдовство.
Даочжан качал головой, умолкал и, казалось, весь превращался во взгляд: вместо глаз на Сюэ Яна будто смотрело все его тонкое тело, взрезающее ночь белизной. Бог знает, что он думал. Голова даочжана оставалась для Сюэ Яна слепым — ничего смешного — пятном.
Даочжан — чуткий, внимательный к мифотворческим законам даочжан — не задавал вопросов.

Chapter 41: Экстра 3. 9.

Chapter Text

Время шло. Изыскивая минуты уединенности за домом, Сюэ Ян плел свою пряжу. Здесь он чувствовал себя на своём месте: у грубо сколоченных старых стен, бастионом застывших на границе топи — на стыке миров, между теплом и светом даочжана и долгой, протяжной тьмой, пропахшей волглой гнилью и отчуждением.
Работа забирала силы, но несла воодушевление. А в минуты отдыха можно было ловить даочжана за талию и целовать в шею, прикусывать мочку уха — он только вздыхал и смеялся, вздрагивал плечами, а однажды, запрокинув голову и приоткрыв рот, даже выронил корзинку с травами, которые нёс сушить.
Сюэ Ян долго праздновал этот выплеснувшийся из соломенного плена базилик.
Как-то в серых сумерках из брюха тучи, вспоротого горой, хлынул протяжный зыбкий дождь, накрыл деревню водной пеной. Они возвращались от Хо Чжи, которая после эпизода в лесу заболевала от всего подряд, и к моменту, когда оказались дома, были насквозь мокрые, пропитавшиеся хмарью и запахом болот.
В комнате было сумрачно. По крыше и стенам отчаянно тарабанил дождь, пытаясь добраться до чего-нибудь живого, но здесь, дома, живое было защищено надежно.
— А я-то надеялся, что проклятие вечной мокрости, которое обрушилось на меня прошлой осенью, истощилось, — усмехаясь, Сюэ Ян сдернул верхнее ханьфу и бросил на стул тяжелой мокрой тряпкой. — Признавайся, это ты, изуверина. Опять на меня за что-то обозлился и нагнал туч.
Даочжан фыркнул, улыбнулся, выжимая волосы у окна. Из-за его спины в дом заглядывала тусклая зелень болота, подернутая водной пеной, но коснуться его не могла. В сумеречном свете Сяо Синчэнь казался особенно красивым, свежий и бледный — прохладный цветок, речная белая лилия. Одежда липла к его гибкому, стройному телу, подчёркивала выступы и впадинки, и Сюэ Ян, содрогаясь от холода, содрогнулся и от другого.
И облизал мокрые губы.
Он точно знал, чего хочет. И не нашел ни единой причины медлить. На носках он шагнул к даочжану, подкрадываясь, кружа. Обхватил за талию, и когда даочжан улыбнулся и начал: "Ты ужасно...", прильнул к его так удачно приоткрывшемуся рту. Губы даочжана были холодными и мокрыми, а дыхание горячим, он вздохнул и подался ближе, обнял за плечи.
Сюэ Ян уже знал, что Сяо Синчэнь любит целоваться, может долго и томительно облизывать и покусывать губы, становясь серьёзным и дымчато-плавным.
Вот только у Сюэ Яна с терпением было не очень.
Он зашипел, кусая даочжанов рот, впился в длинную шею, облизал, поймал губами изумленное "ах", когда они впечатались, кажется, в стену: пространство вдруг перестало существовать. Существовал только даочжан, его тонкое и твердое тело, легкий и быстрый бой сердца под ребрами, его развороченный ворот, влажные истерзанные губы и руки — ужасные руки, одна из которых впечаталась в сюэянову талию, проникая под пояс, а другая нежно и внимательно исследовала плечо и спину. Даочжан пах дождем, кожа была влажной и прохладной в мокром проеме воротника, и было восхитительно слизывать этот запах с пульсирующих жизнью вен.
Сюэ Ян дернул за узелок даочжанова ханьфу, развязал. Сяо Синчэнь дышал сорванно и все не улыбался, серьезный, будто в битве, натянутый как струна. И вот тяжелая от воды балахида полетела на пол. Тонкая одежда, что оставалась, не могла скрыть ни изящество, ни силу, ни желание.
Ноги дрожали, когда Сюэ Ян опустился на колени, почти смеясь прочувствованной религиозности этого жеста.
— Что ты делаешь?.. — пробормотал даочжан, склонив к нему серьезное, прислушивающееся лицо, и темные волосы потекли к Сюэ Яну слипшимися прядями.
В ответ Сюэ Ян распустил завязки даочжановых штанов и вжался лицом ему в пах. Темные завитки волос обрамляли аккуратную плоть, розовую и нежную, уже наливающуюся жизнью. Сюэ Ян прижался к ней щекой и прикрыл глаза.
Даочжан вздрогнул, судорожно вздохнул.
— Твои ресницы, — прошептал он. — Такие длинные.
Сюэ Ян нервно хмыкнул. Доставлять удовольствие ресницами не приходило ему в голову. Но он был готов использовать к радости даочжана все, что осталось от его тела. Его вело, голова кружилась, и он чувствовал себя оглушительно свободным, будто летел в пропасть, способным на все.
Прикрыв глаза, он повел носом по члену даочжана, принюхался к головке. Сяо Синчэнь задышал чаще и положил прохладную руку ему на щеку — хотел видеть. Пусть смотрит. Гордость и стыд остались где-то в другой вселенной, там, где даочжан никогда не стоял перед ним, воскресший, позволяя касаться себя в таких местах.
Сюэ Ян одновременно чувствовал себя жрецом во время богослужения и бесстыжей бордельной шлюхой.
Он поцеловал головку, широко облизал, и даочжан застонал, его ласковая ладонь задрожала на щеке Сюэ Яна. Член дернулся и стал совсем твердым.
— Красиво... — пробормотал Сюэ Ян, дурея от этой картины.
И решительно взял в рот, стараясь сразу заглотить поглубже. Все поплыло перед глазами от изумленно-восторженного, болезненного звука, который сорвался с даочжановых губ. Рука на щеке дернулась, переместилась в волосы и мягко сжала. Где-то над домом треснул и рассыпался на щепки-раскаты гром. Становилось жарко. Плоть даочжана была солоноватой и твердой, Сюэ Ян задохнулся, ища нужный ритм, пропустил в горло больше, чем мог выдержать, и глаза налились слезами.
Даочжан дрожал и громко, судорожно дышал, постанывал, запрокидывая голову в сгущающийся сумрак, обнажая шею. Сюэ Ян глянул на него снизу вверх сквозь мутную пелену слез: скульптурные скулы потемнели, зацелованные губы раскрылись, и Сюэ Ян жадно подумал, что смотрел бы на это вечно.
Он повидал тех, кто делал такие вещи за деньги, и тех, кого вынудили. И привык считать этих людей напрочь лишенными гордости. И у него ее больше не было, он ее отдал, он отдал бы и больше. Тело горело, стянутое тяжелым хлопком, собственное возбуждение тяжело упиралось в ткань штанов и при каждом движении терлось об их шершавость.
На внутренней стороне бедра, совсем близко к волоскам в паху, у Сяо Синчэня была родинка — и Сюэ Яна тряхнуло от этого зрелища.
Он видел ее раньше.
Даочжан коснулся пальцами его влажного лица, будто хотел посмотреть, и, задыхаясь, прошептал:
— А-Ян... Что же ты делаешь. Как же хорошо...
И толкнулся в рот сам.
Сюэ Ян нервно хмыкнул, гадая, что быстрее у него разорвётся, сердце или член, неосторожно выпустил изо рта темное и блестящее и с причмокиванием словил губами снова. Даожчан дернулся и протяжно застонал, проходясь кончиками пальцев по сюэяновой щеке, касаясь слипшихся влажных ресниц, сбивчиво зашептал "я больше не могу", и "невозможно", и "пожалуйста".
И вдруг Сюэ Яну показалось, будто сама суть его существа горит и переплавляется, омываемая чем-то невыносимо нужным, но таким, что пока не встретишь, не узнаешь, не поймешь, что именно этого всегда хотел, именно об этом всю жизнь мечтал, заменяешь это неведомое, невыразимое простыми вещами — конфетами, деньгами, властью, но все не то, всего недостаточно, и только одно это, оно единственное стоит того, чтобы прийти в этот дурацкий мир и чем-то тут заниматься.
Наконец даочжан выгнулся, душа Сюэ Яна собой, и низко вскрикнул.
Потом он бессильно осел на пол, хватаясь за плечи Сюэ Яна, и тот обнял его, поддерживая, уткнулся в сгиб его шеи, во влажный мрак волос. Даочжан тяжело дышал, содрогаясь. А потом принялся шарить по телу Сюэ Яна, оглаживая спину.
Сюэ Ян зашипел. Ему было надо так мало.
— Ты можешь делать со мной что хочешь, — сказал он, неверяще глядя, как даочжан, путаясь в слоях ткани, извлекает его изнывающий член, обхватывает, гладит длинными белыми пальцами. — Даочжан... Все будет как ты скажешь.
То, что делала эта рука, было слишком остро, слишком хорошо, и сквозь шум в ушах Сюэ Ян едва услышал полупрозрачное:
— Я тоже тебя люблю.

Chapter 42: Экстра 3. 10.

Chapter Text

Сюэ Ян долго лежал на полу, в развороченной ткани одежд, оглушенный, и даочжан был рядом, положив голову ему на грудь. Его спутанные волосы падали в черноту сюэяновой рубахи, мешались с ней, как река, впадающая в море, обрамляли и подчеркивали белеющее в полумраке слепое лицо.
За окном все так же лил дождь, опускалась ночь. Обнаженный пах обдавало холодом, но двигаться не хотелось. Что-то скреблось за алтарем Гуаньинь, и Сюэ Ян лениво напомнил себе поймать и убить тварь, как только его отпустит то тяжелое и мягкое, что растеклось по телу, как только даочжанова голова перестанет давить на сердце, ослабляя вечно дергающий и тянущий узел в груди.
— Никогда не думал, что это так, — сказал даочжан тихо.
— Хм? — переспросил Сюэ Ян.
— Все намного ярче, чем я представлял.
Сюэ Ян сжал руку на даочжановом плече.
— Ты мой, — отрезал, обозначил он, глядя в шурщащий, погромыхивающий по крыше полумрак.
Даочжан фыркнул:
— Как скажешь.
— Я схватил тебя и утащил в нору.
— Технически в эту нору тащил тебя я, — заметил внимательный к деталям даочжан.
Сюэ Ян усмехнулся:
— Опять твоя раздражающая дотошность.
Даочжан пошевелился, со вздохом приподнялся, утягивая за собой тьму волос, взрезанную белой змейкой повязки, и потянул Сюэ Яна за собой.
— Встань, ты замерзнешь, — сказал он. — Не смей болеть, я и так целыми днями кого-то лечу. Опять похудел.
— Ты будто толстый, — хмыкнул Сюэ Ян, но послушно поднялся.
Они разделись и укутались в одеяла, обнаженные. Шероховатость ткани скользила по коже, царапали ребра края заплат. Даочжан пах туманом, теплым воздухом после дождя, гладкость его тела обвила Сюэ Яна, заключила в блаженный и болезненный кокон — нутро горело и ликовало, как конечность, отходящая от окоченения.
— У этой деревни нет названия, — сказал вдруг даочжан, и его дыхание коснулось щеки. — Странно. Маленький мирок, будто изъятый из всеобщих законов. Гора на западе и гора на востоке. Болото и речушка. Свет тускл, но и тьма жидкая, как суп, который мы варили в городе И. Что-то промежуточное, зависшее в нигде. Серь. Отдых. Очищение.
Сюэ Ян закатил глаза — взгляд переместился из темноты в темноту.
— Назовем ее как захочешь. Несогласных я убью. Шучу, даочжан, шучу, — он рассмеялся, когда даочжановы пальцы впились в спину. — Не буду убивать. Просто наплюю на их мнение.
Сюэ Ян чувствовал себя добрейшей, счастливейшей из сов, воцарившейся в мышином гнезде.

Chapter 43: Экстра 3. 11.

Chapter Text

Дело двигалось на удивление быстро. Но больше ожидаемого расходовалось сил, и Сюэ Ян подолгу спал, укачиваемый звуком даочжановых шагов и шелестом трав, что развешивались сушиться. В его снах темную комнатку похоронного дома заливал бледный свет, обнажающий пыльную серость стен и щербатые щели в древесине. Сюэ Ян не знал, откуда он исходит.
И вот темная ци в иголке закончилась. Не хватило всего чуть: достаточно было бы выпотрошить пять-шесть низкоуровневых тварей. Сюэ Ян сомневался недолго: он соорудил из полуразрушенного сарая, который они с даочжаном не использовали, своего рода лабораторию и, дождавшись, пока Сяо Синчэнь уснет, выскользнул из дома.
Первая ночь была тихой и лунной, и Сюэ Ян быстро поймал на болотах гуля. «Это же не ты у нас тявкаешь?» — озабоченно подумал он, заглядывая в прогнившее безносое лицо. Гуль издал растерянный стон. «Нет, не похож голос», — успокоился Сюэ Ян и поволок гуля к деревне.
Второй ночью шел дождь. Пришлось вымокнуть и замерзнуть, но цель была достигнута, и, кутаясь в шершавое одеяло, морщась от прикосновения мокрых волос к коже, Сюэ Ян посмеивался и предвкушал.
Третья, тёмная и ветреная ночь, прошитая, как шрамами, молниями, не задалась. Склонившись над наспех сбитым столом среди старых тряпок, Сюэ Ян ловил тонкую нить энергии и наматывал на иголку, обесточивая очередную тварь. Оплывшая свеча слабо освещала дряхлое, захламленное пространство, пахло мокрым сеном и крысами. И тут из-за спины спросили:
— Что и зачем ты делаешь?
Сюэ Ян замер. Потом обернулся. Даочжан белой тенью стоял у входа, склонив внимательную голову, похожий на узкий разрыв в ткани ночи. Его распущенные волосы были растрепаны спросонья, ханьфу наброшено как попало, выражение лица невозможно разглядеть.
Ситуация получилась неловкая.
— Ты не мог бы не вырастать у меня за спиной, как чересчур красивый сонный гриб? — Сюэ Ян, усмехнувшись, попытался переменить тему. — А то я чуточку нервный и слегка вооруженный.
— Я тоже чуточку нервный, А-Ян, что ты делаешь? — не отреагировал на шутку даочжан.
— Мастерю кое-что, — в конце концов, у Сюэ Яна не было намерения врать. Просто сюрпризом проект казался надежнее. — Потом покажу. Тебе понравится.
В ветвях локв стонал ветер, поскрипывала отворенная сарайная дверь, лязгала щеколда замка. Белая фигура на пороге оставалась зловеще неподвижна. Сюэ Ян хотел было отпустить пару колкостей по поводу драматических пауз, когда даочжан покачал головой:
— Нет. Ты давно уже делаешь что-то втайне от меня, и я отчётливо чувствую здесь большое количество тёмной энергии. Скажи, что происходит.
Под ногами у даочжана, тускло-рыжая в свете свечи, топорщилась солома.
Внезапно Сюэ Яну стало мерзко, душно, тяжело, будто жирный призрак опустился на плечи. Он часто мечтал, как преподнесет свой дар — и лицо Сяо Синчэня вспыхнет от изумления, радости, даже, может быть, восхищения. Теперь эта фантазия не осуществится. Тени Слепышки, индюка, еще кого-то опять застыли рядом, невидимые, но осязаемые, создающие живую — мертвую — непреодолимую стену между ним и тем единственным, чего он хотел.
Это было обидно.
— Не веришь мне? — усмехнулся он, и что-то в нем как-будто раскололось надвое: одна часть беззвучно умоляла «заткнись, объяснись, попроси прощения», а другая говорила, говорила неумолкая. — Считаешь, я проектирую очередную тигриную печать? Выращиваю армию мертвецов? Трахаюсь с гулями? И зачем только ты со мной здесь торчишь, даочжан? — он склонил голову к плечу. — Решил положить жизнь на моё спасение, как модно на вашей святой горе? Вот уж не стоит! Мода дело переменчивое, а жизнь у тебя одна. С половиной.
Он хмыкнул: хорошая получилась шутка.
— Я не знаю, что думать... — растерянно произнес даочжан, тревожный и какой-то чужой. — Ты же нарушил обещание.
— И что ты будешь делать? — вздернул брови Сюэ Ян. Та внутренняя его часть сжалась от ужаса, а внешняя торжествовала: он видел путь к победе, знал, что уже победил. — И вот мы снова там же, где когда-то расстались, да, даочжан? — Отпихнув труп, он присел на стол. — Но знаешь что, прошло двенадцать лет, и ты, может, и был мёртв, а я прожил их всем собой, каждым миллиметром своего тела, ну, кроме руки. Так что как раньше не будет. У тебя всего два варианта. Не хочешь сделать усилие и поверить мне? Тогда убей меня, — он развел рукой. — Хочешь?
Даочжан нахмурился, бледный, как полотно.
— Я уйду, — сказал он.
— А вот и нет, — усмехнувшись, Сюэ Ян пожал плечами и покачал ногой. — Ты не бросишь меня в этой деревне без присмотра. Ты знаешь, что я сделаю.
Ветер выл, трогая полы белых одежд. Подрагивали распущенные волосы, в которые так недавно Сюэ Ян зарывался лицом. На повязке проступили бурые пятна.
И вдруг та вторая часть на секунду завладела Сюэ Яном — и он разом рванулся к даочжану, мечтая вцепиться в него и все объяснить, за мгновение преодолел полумрак сарая. Но даочжан отступил, вскинув упрямую, глупую голову.
Он молчал.
Сюэ Ян застыл в чи от него. Вторая часть исчезла, как листок в пасти костра.
— А знаешь что, — тихий голос кровавым узором лег на черный рев ветра. — Думай что хочешь. Мне плевать. Ты мой — и ничего не можешь с этим поделать. Попробуй уйти — я буду преследовать тебя, как злобный призрак, и натворю такого, что ты сам попросишься обратно. Так что убей меня — или иди в дом и ложись спать. И тогда, клянусь, я ничего никому не сделаю. Это ведь и есть наша договорённость, переведенная с твоего деликатного на простой человеческий, так, даочжан?
В повисшей тишине Сюэ Ян ждал сопротивления.
Но Сяо Синчэнь не стал возражать.
Молча он развернулся и побрел к дому. Сюэ Ян смотрел на него, не отводя глаз, и только когда даочжан скрылся из виду, вдруг подумал: так вот как люди перерезают себе горло.

Chapter 44: Экстра 3. 12.

Chapter Text

Повинуясь дребезжащему беспокойству и смехотворному инстинкту к ритуальности, Сюэ Ян трижды обошел вокруг дома — спящего, тихого. В небе над крышей ползла низкая хмарь, шла ослепительными трещинами и вновь срасталась в единую, нерушимую громаду тьмы. Казалось, в этом можно найти то ли поэтический, то ли иронический смысл, но мысль обрывалась, как ветхая нить, не дотягиваясь до формулирования. Разрушалась, как и любая мысль в соседстве с той идиотской, что набухала в голове и норовила разорвать череп.
Хорошая новость была такой: Сюэ Ян победил беспрекословно. Сяо Синчэнь никуда не денется, не станет рисковать чужими жизнями, а вступать в личное противостояние не захочет из сентиментальных соображений. Принесет себя в жертву. И это более чем кстати.
Но была и плохая новость. Сюэ Ян чувствовал абсурдную тягу своими руками (рукой, спасибо кислому господину Ланю) разрушить достигнутое, неодолимую потребность совершить бестолковый поступок, противоречащий всем его желаниям и инстинктам.
Казалось, он заразился у даочжана блаженностью. Организм ее отторгал.
Закончив третий круг, Сюэ Ян сел на крыльце, глядя в темное волнение локв. Ветер трепал волосы, раздражал. Небо будто давило на грудь, отзывалось в голове низким гулом. Вспомнилось, как прямо здесь они с даочжаном множество раз пили чай: каждый глазок в старых досках был знаком и изучен, каждая трещина казалась собственностью, такой же естественной, как висящий на поясе кинжал. Сюэ Ян кусал губу, пытаясь содрать с нее шелушинку, и в конце концов только расцарапал кожу до крови. Во рту вспыхнул успокаивающий железистый вкус.
Когда-то он засыпал, сунув в рот изувеченный мизинец, — так боль становилась выносимой.
В дом Сюэ Ян вошел раздерганный. На контрасте с сухой ветреной грозой, громыхавшей на улице, здесь было зловеще тихо. Даочжан не спал, сидел на кухне, не запалив свечу, и только натренированное сюэяново зрение могло разобрать черты его бледного лица: задумчивого, хмурого. Руки сжались в замок на столе, повязка чернела в темноте, и казалась, у даочжана вместо глаз провалы в ночное небо.
— И что ж мы с тобой постоянно по ночам ругаемся? — протянул Сюэ Ян, подперев плечом дверной косяк. Голос прозвучал скрежещуще, глухо, будто идея отрезать себе голову была на каком-то уровне осуществлена. — Я от этого не высыпаюсь.
Даочжан не пошевелился. Сюэ Ян не видел его таким с прошлой осени: с тех пор, как он шел следом за Сяо Синчэнем по горам и лесам, боясь отвести взгляд. Каждая секунда той осени все еще жила в нем, спала, когда даочжан бодрствовал, и просыпалась, когда он засыпал, повернувшись лицом к стене, оставив Сюэ Яну только тонкий изгиб лопатки и белую протяженность шеи.
Узел в груди дергал и раздражал.
— Не глупи, — Сюэ Ян потрогал языком ранку на губе. — Я пошутил. Ничего я никому не сделаю. Неинтересно и лень, наскучило. Так что заканчивай переживать за своих драгоценных крестьянушек.
Даочжан наконец сподобился отреагировать — поднял голову, очевидно, пытаясь нащупать Сюэ Яна локаторами своих духовных сил. Бледный, потусторонний, с бесконечно знакомым и болезненно красивым лицом, детали которого ускользали в темноте, как бы Сюэ Ян ни напрягал зрение: хотелось его укусить — то ли со злости, то ли от той странной смеси жадности и ужаса, которую он умел и не стеснялся пробуждать.
— Хорошо, — разомкнул наконец губы даочжан. — Скажи мне, что ты делаешь.
— Потом, — Сюэ Ян дернул плечом. — Все увидишь.
И усмехнулся. Не исправился.
Даочжан отвернулся. На сетчатке Сюэ Яна монетой отпечатался его туманный профиль. Темнота в комнате была тесно сплетена с тишиной, и только маленькая тварь в стене вела с ней упрямую, похрустывающую борьбу.
— Ты как знаешь, а я спать, — сказал Сюэ Ян.
И хотел было выйти, но даочжан позвал:
— А-Ян… — и припечатал Сюэ Яну в спину: — Я тебе верю.
Ну что за человек?
…Через час, дождавшись, когда Сяо Синчэнь уснет, Сюэ Ян вышел из дома. Кругом была бушующая черная невесомость, та же, что и в Сюэ Яне, который сам себе не верил и от всей души считал себя недоумком. Зайдя в лабораторию, он взял недовыпотрошенного мертвеца и поволок за собой. Тот свернулся клубком и порыкивал, довольный, что его не забыли.
Закрыв калитку, которую недавно чинил, Сюэ Ян обернулся.
Ветер, казалось, еле заметно покачивает дом, вделанный в землю, как зуб.

Chapter 45: Экстра 3. 13.

Chapter Text

Отодрав от ветхого подола клок ткани, Сюэ Ян накрепко перевязал глаза и взглянул вверх, к свету. Убедившись в надежности повязки, он щелкнул пальцами.
Сначала ничего не произошло. Потом он почувствовал прикосновение прохлады: немного сырости, немного осени, льнущей к щекам, омывающей веки. И вот чернота перед глазами стала светлеть, как ноябрьское небо утром: глухой мрак поредел, стал сизым, прорезался темными стволами деревьев, дрожащими влажными ветками в пене свежей листвы, истончился в мягкую серость. Сюэ Ян знал, что стоит посреди торжествующей, пышной лесной весны, но сейчас она казалась затененной, завуаленной, потускневшей.
Что ж. Искажений было не избежать.
Сюэ Ян тряхнул головой и отправился ловить зайца. До жути хотелось есть. Весенние леса не богаты снедью, а людских поселений Сюэ Ян избегал: раздражали, да и лишнее внимание было ему без надобности.
Когда заяц был пойман, выпотрошен и зажарен — кровь, что интересно, выглядела через сюэяново изобретение черной и чуть светящейся, — разболелась голова. Сюэ Ян с досадой вздохнул и снова щелкнул пальцами, а когда картинка померкла, стащил повязку — и тут же зашипел, зажмурился от яркого света, брызнувшего в глаза, как едкий дым. Штука работала хорошо, но нуждалась в чистке.
Придется еще повозиться.
Прошла неделя с момента сюэянова ухода из деревни. За это время он успел пропитаться прошлогодними листьями и быть трижды укушен наглыми насекомыми, не дорожившими своей крошечной жизнью. Но лес не вызывал у Сюэ Яна неприязни: цвел, благоухал и тявкал лисами, погружался в уютный вязкий мрак по ночам, к тому же имел неиссякаемый запас кабанов для убийств, если хотелось погоняться за кем-нибудь с кинжалом. Напрасно Сюэ Ян в свое время польстился на богатства Ланьлина. Тогда, в детстве, ему казалось, что власть и свобода покупаются за деньги. На самом деле власть берется силой, а свобода за деньги только продается. За искусственным благоуханием Ланьлина таился все тот же тухлый смрад, что и в выгребных ямах Куйджоу.
Глушь. Кабаны. Воскресший даочжан. Вот все, что нужно человеку. Так думал Сюэ Ян, сидя у костра и вгрызаясь в мясо с кинжала. Носком сапога он подпихивал недогоревшие ветки в пасть пламени и жутко, до гула в ушах хотел жить, жить. Он снова был один, впервые с момента новой встречи с Сяо Синчэнем, но теперь одиночество было другое на вкус, как будто само существование даочжана, даже где-то далеко, меняло тональность мира.
Он так и не смог объяснить себе, почему из деревни нужно было уйти, и просто выбросил это из головы, занял разум более полезными мыслями. Хотелось доработать зрительный инструмент для даочжана — это как-будто что-то завершит, станет рубежом, противоположным тому, который случился в Байсюэ.
Это создаст необходимость вернуться.
Вернуться тянуло, тупой болью пульсировал крючок в груди, думалось: вот бы просто посмотреть одним глазком — а там... Мысли о том, что там, Сюэ Ян лениво давил на подлете, как надоедливых насекомых.
Еще через неделю, углубившись в рамках эксперимента в заболоченную чащу, Сюэ Ян встретил Мэй Юн. Девчонка не уцелела, проросла черностволой осиной, и зрительный инструмент позволил увидеть ее хмурый взгляд из-под нависших век коры. Сюэ Ян ее не тронул. Зачем? Она больше не была для него опасна. А что втрескалась в даочжана, так это дело нехитрое.
Ночами он сворачивался клубком в яме под каким-нибудь дубом и поглядывал сквозь ресницы вверх, туда, где волновались черные листья, а над ними дрожали сладкие капли звезд. Он чувствовал бессмертие травы, что медленно и упрямо росла под ним, ломая хрупкий настил прошлогодних листьев, слышал тяжелое движение соков в корнях деревьев: будто потягивалось и разминало лапы животное после долгого сна. Он думал о даочжане: как тот теперь? Спит ли, накрывшись заштопанным одеялом, или сидит на кухне за чашкой чая? А может, заготавливает лекарства, растирая и смешивая пахучие корешки: перепачканные пальцы, строгая сосредоточенность бровей? Или он ушел в монастырь, как и собирался, бросил дом и травы — и теперь часами медитирует, белоснежный и неподвижный, как снежная статуя, воображаемым образом отмаливая воображаемые грехи?
Сюэ Ян засыпал, и лес обнимал его и укрывал шелестящей тьмой.

Chapter 46: Экстра 3. 14.

Chapter Text

В злом нетерпении, выносимом только благодаря работе, прошло еще две недели. Штука была очищена, испытана, готова. Солнце за кронами деревьев оседало на запад, когда Сюэ Ян, в сотый раз все перепроверив, снял повязку и сел на покрытую мхом землю, потрясенный и полный зудящей тяги: пора домой.
Через пару часов он уже спустился с горы, нахватав в волосы веток и порвав подол ханьфу о ежевичник. Вместе с ним спустилась ночь, тихая, бледная, будто затонувшая в морских глубинах и поросшая илом, как корабль.
Выплыл из-за деревьев дом, знакомый до последней трещины. Перебравшись через забор, Сюэ Ян прокрался сквозь сонную темень двора к темным окнам, как лисица к курятнику. Все кругом было погружено в бледное безветрие, в стоячий подводный сумрак, из-за горы всплывала в сизом небе тусклая лунная лодка, ее бледный свет облизывал радужку сюэяновых глаз. Слабо, холодно пахло болотом и ночными цветами.
Деревья во дворе отцвели, наступило лето.
Проведя рукой по стене дома, словно приласкав животное, Сюэ Ян заглянул в разверстое кухонное окно. Там спала темнота, сперва показавшаяся тревожно пустой — и тут же открывшая свою обжитость, теплоту, травяную душистость. Стало легче дышать: Сяо Синчэнь не ушел, не пропал, был здесь, рядом.
Под ребрами разгоралось ожидание, предчувствие. Сюэ Ян хотел было обойти дом, чтобы проинспектировать окно в комнату, как вдруг еле слышно зашуршала трава, и он едва успел сделать шаг к стене, когда из-за угла выплыл, как большая белая рыба, даочжан — усталый, серьезный, отряхивающий запачканные руки. Он прошел мимо, как когда-то в том безымянном городе, где впервые после воскрешения нашелся. Слегка неустойчивый, расфокусированный, незрячий — это бывало с ним от усталости или спросонья, — он поднялся на крыльцо и, тяжело оперевшись о перила, остановился.
Между бровей прорезалась знакомая складка. Едва заметно дрогнули ноздри. Он спросил:
— Это ты?
Звуки упали в тишину, как камешки в воду.
Сюэ Ян молчал, только глядел так, будто мог проглотить даочжана вязкой чернотой зрачков. Вбирал его глазами от макушки, увенчанной узлом волос, до скрытых грязными сапогами стоп, чтобы хотя бы так не отпустить. Сяо Синчэнь плотнее сжал ладонь на перилах и обернулся, чуткий, безошибочно определив направление.
— Это ты, — уверенно сказал он. И добавил шелестящим выдохом: — Слава богам, ты дома...
И Сюэ Яна вдруг качнуло, как под порывом ветра. В то же мгновенье, сам не поняв как, он упал в белые складки одежды, уткнулся лицом в затянутый хлопком живот, задохнулся запахом — как когда-то в том безымянном городе.
Мир опрокинулся в даочжана, как в воду — и пошел ко дну.
А Сяо Синчэнь, вместо того чтобы окаменело застыть, скользнул ладонями по сюэяновым плечам. Коснулся шеи. Провел пальцем по краю ушной раковины, то ли лаская, то ли проверяя целостность того, что к нему вернулось.
Так они стояли, пока на землю мягким брюхом укладывалась ночь, на пороге тенистого дома на отшибе, две живущие на отшибе мира тени. От одежды даочжана пахло ветром и травами, чем-то жженым и гнилостным, больным. Вжимаясь лицом в жесткую материю, Сюэ Ян думал о том, что напрасно, конечно, помешался и решил отпустить даочжана; что, тем не менее, никак нельзя его не отпустить; что, если Сяо Синчэнь не примет его обратно, он никуда больше не уйдет, будет таиться поблизости в тенях и подворотнях, красться по следам этих вот белых сапог, носить которые на болотах редкий идиотизм, следить за плавным течением таинственного даочжанового существования, ловить исподтишка запахи и вспоминать прикосновения, и, видит с высокой горы зоркая Баошань, из этого получится неплохая, неплохая жизнь.
На время Сюэ Ян забылся, пожелав всему миру распасться на даочжановы гребешки для волос. Потом с большой неохотой вспомнил себя. Вокруг стояла подводная тишина, будто мир, наполненный лунным светом, прислушивался в ожидании. Легкое прикосновение даочжановой руки ощущалось макушкой.
Вот Сяо Синчэнь сказал:
— Я виноват, прости, — звуки его голоса не были больше камнями, мягко струились во влажном воздухе. — Не знаю, что на меня нашло. Мне стало страшно. Я словно очутился в старом кошмаре.
Сюэ Яна вело, как будто покачивало в водной толще, в запахе даочжановой одежды, и он не до конца понял значение обращенных к нему слов, но, как животное, уловил интонацию и общий смысл: даочжанский, нелепый. Дающий обманчивое чувство безопасности. Краем глаза, бездумно он заметил, что белая лента, туго обхватывающая запястье ласкавшей его руки, перепачкана черным.
Кровь. Откуда?
Вдруг Сяо Синчэнь мягко, но настойчиво отстранился и присел на колено. Напротив оказалось его туманное лицо, вычерченное ночными тенями, голубой сумрак под сводом повязки, темные летящие брови. Он был бледным, измотанным — это первое, что бросалось в глаза. Он был вызывающе, провокационно красивым — какой-то усталой, ломкой красотой, которую так хотелось до хруста сжать зубами — это второе.
— А-Ян... — выдохнул он, коснувшись лбом сюэянова лба. — Я так рад, что ты вернулся.
В следующее мгновение он уже лежал на блеклых досках крыльца, волосы черным половодьем растекались по древесным плоскостям и выщербинам, а Сюэ Ян нависал сверху, облизывая губы.
Даже если это в последний раз... Даже если. Тем более.
Сяо Синчэнь хмыкнул. И покорно — как-то слишком покорно — откинул голову, открыв белую, длинную шею, по которой нервно прокатился кадык. Если бы лебедь вздумал превратиться в человека, он выглядел бы примерно так, успел подумать Сюэ Ян, прежде чем приник к ней ртом, вонзился зубами, дурея от знакомого запаха, опасно балансируя между жаждой хлебнуть крови и странной потребностью не допустить даже царапины на даочжановой коже.
Если это в последний раз, то он будет незабываемым.
...Над крыльцом криво нависала крыша, в проеме столбов плыл месяц. На серых досках ясный лунный свет мешался с густыми ночными тенями.

Chapter 47: Экстра 3. 15.

Chapter Text

Для лета ночь была удивительно долгой. Солнце все не вставало. Сюэ Ян бродил по дому в темноте, накинув халат на голое тело, и с колючим удовольствием обнаруживал то, что осталось прежним, и то, что изменились. За окном, например, болото поросло темной зеленью и обрело относительно живописный вид. Но оставалось опасным. Сюэ Ян улыбнулся, услышав вдали знакомое гулье тявканье.
Совершенно не хотелось убивать эту тварь. Хоть на цепь сажай.
Даочжан спал — глубоко и спокойно — в складках одеяла, которое Сюэ Ян купил для него в городе еще весной, выручив немного денег на деревянных поделках.
— Тебе оно больше нужно, — сказал тогда даочжан, с заметным удовольствием проводя ладонью по мягкой ткани. Слепой Сяо Синчэнь был падок на осязательные впечатления. — Я почти не чувствую холода.
— Ты что, обидеть меня хочешь? — пропел Сюэ Ян, вздергивая брови в притворном разочаровании. — Я тебе покупал. Не нравится? Так я отнесу обратно...
— Очень нравится, — мгновенно пошел на попятную даочжан и, фыркнув, любовно прижал одеяло к себе. — Ладно, будь по-твоему. Спасибо, А-Ян.
Сюэ Ян удовлетворенно усмехнулся. Хорошо, что при всей даочжановой чудаковатости в некоторых вопросах он был ясен и предсказуем, как исхоженная тропинка.
И вот теперь он спал, погруженный в одеяло всей своей длинной белизной. Его лицо, утратившее горячечный румянец, снова стало голубовато-бледным — цвет мартовского льда, тумана города И. Волосы вязкой чернотой струились по подушке, обнажая мраморный выступ плеча. Губы припухли, нижняя казалась черной там, где Сюэ Ян поцарапал ее клычком.
Случится ли опять увидеть его таким? Сюэ Ян вздрогнул и раздавил эту мысль, как яблоко в кулаке.
Темнота в комнате была ровной, мягкой. Тишина нарушалась только еле слышным звуком даочжанова дыхания. Сюэ Ян сел у кровати, скрестив замерзшие ноги, и осторожно потянулся к Сяо Синчэню, такому таинственному во сне — тревожно далекому, почти как когда-то, но упоительно живому. Из-под одеяла выпросталась его рука, и Сюэ Ян обхватил запястье, в котором ровно, обнадеживающе стучало — будто часы, отмеряющие время мира. Наклонившись, он легко — будить даочжана не входило в его планы — коснулся щекой тыльной стороны ладони.
Совсем недавно, еще прошлой осенью, он вот так же сидел у кровати Сяо Синчэня, но теперь казалось, что это было по ту сторону времени. Внутри Сюэ Яна с тех пор все сгорело, обсыпалось трухой и проросло заново. Что-то новое, он чувствовал, все ширилось, ширилось в нем, как дерево, давило на ребра и лезло в горло щекочущими стеблями.
"Я тоже тебя люблю", — так сказал даочжан однажды. Сюэ Ян привык считать такого рода откровения лицемерием или идиотской сентиментальностью. Любви не существовало. Были похоть, расчет, чья-то от кого-то зависимость, случалось понятная прихоть к чужой заботе. Но даочжан не нуждался в заботе и был раздражающе независим, про похоть с его даосскими делами и думать было смешно. Что он имел в виду?
"Тоже люблю". Сюэ Ян хмыкнул.
Вспомнилось, как долго он целовал Сяо Синчэня этой ночью: влажные губы, мягкие, чуть шероховатые там, где потрескались, острые прикосновения зубов, тягучие движения языка. Может быть, древние не со скуки придумали эту их любовь. Просто люди, как с ними часто бывает, стали называть так то да се, не вникая в суть. Может быть, это слово что-то значило — что-то намного более острое и опасное, чем было принято думать.
Может быть, Сюэ Ян неосторожно в это влип, как шершень в шелковую паутину.
Он скользнул на кровать и, обхватив даочжана поперек талии, вжался в его тепло, зарылся лицом в волосы. И почувствовал себя драконом, улегшимся на сундук с сокровищами. Лучший человек из всех был надежно спрятан на краю мира, живой, здоровый и благополучный, укутанный в хорошее одеяло, и никто, кроме Сюэ Яна, о том не знал.
Самое чистое, самое сладкое — он заполучил все, о чем смутно, но страстно мечтал в детстве, засыпая по подворотням и глядя на холодные капли звезд меж остроухими крышами. Долгие годы он дрался за это с законами мироздания и добыл-таки — чтобы просто так теперь отпустить? Надо же, какая ирония.
Завтра он скажет, что дурацкая договоренность больше не имеет силы.
Завтра он отдаст подарок — и что-то наконец закруглится, змея укусит себя за чешуйчатый хвост.
Завтра...

Chapter 48: Экстра 3. 16.

Chapter Text

Небо казалось присыпанным солью.
Сначала его белесый свет хлынул в темноту, годами жившую внутри Синчэня. Потом заскользил по траве и деревьям, пролился на сердитую дряхлость дома, щербатость его крепких, массивных стен. Синчэнь протянул руку, любовно провел кончиками пальцев по вязи трещин, пытаясь объединить ошеломляющие визуальные впечатления с привычными осязательными: умиротворяющая прохлада, морщинистая шероховатость.
Трещины казались зашифрованным текстом: рассказом о тех, кто жил здесь раньше. Теперь эти люди исчезли, а на их место пришли два бродячих заклинателя. Когда-нибудь дом промолчит и о них, храня жадную память в червивой глубине стен.
— Ну что? — осведомились рядом.
Синчэнь взглянул на Сюэ Яна. Тот выжидательно застыл в дверном проеме, привалившись плечом к косяку: почти вдвое старше, чем помнилось, тонкий бледный шрам под скулой, острой, как горный хребет, чернющие глаза, будто внутри только сажа и ветер. Сапоги грязные, словно он только что носился по болоту за цаплями, как черная кошка. А рот такой же, как прежде, сочный, улыбчивый, вызывающе алый, меж губ иногда мелькает наглый быстрый язык.
— Хорошо видишь? — Сюэ Ян склонил голову к плечу, и волосы поползли по пыльной черноте его ханьфу. — Все нормально работает?
Он казался самодовольным, и за этим, как его худое сильное тело за потертым хлопком, проглядывала тревога, острое, как Цзянцзай, внимание в чуть прищуренных глазах.
— Замечательно, — выдохнул Синчэнь, осознав, что, начав видеть, позабыл говорить.
— И что скажешь? — глаза прищурились пуще прежнего.
Синчэнь улыбнулся.
— Ты еще красивей, чем я помнил.
Сюэ Ян моргнул и на мгновение показался совсем юным, растерянным и нежным, даже кожа будто стала прозрачнее, а под ней — кровь и недоверие. Потом все исчезло, и прежний насмешливый Сюэ Ян дернул бровью, нахально улыбнувшись.
— Это я одет. Разденусь — вовсе ослепнешь.
Синчэнь рассмеялся.
— Не хотелось бы.
Странно было ощущать, как темная энергия вплетается в нервные волокна, но Синчэню без труда удавалось уравновешивать потоки ци. Видеть было хуже: восхитительно, до боли хорошо — и как будто неправильно. Так он понял, что привык ощущать слепоту своего рода расплатой, ценой, притом невысокой, за совершенные ошибки.
Ему не пришло бы в голову искать исцеления. Но отказываться от него — добытого чужими руками, порожденного чужим эксцентричным умом — было бы неблагодарно. Он получил самый ценный и благословенный дар после новой жизни — и мог видеть так же, как жить: с осознанием его незаслуженности, пытаясь хоть как-то компенсировать ее миру.
Хотелось больше цветов и форм, и они пошли гулять по окрестностям прочь от деревни.
— От чужих глаз, — прокомментировал выбор направления Синчэнь.
И Сюэ Ян рассмеялся:
— Еще бы, зачем нам чужие. У нас своих навалом.
И пнул носком сапога камешек. Зеленоватый от мха, щербатый, он укатился в высокую траву, росшую у тропинки.
Поднимался ветер, гнал облака по небу меж горами — будто воду по перевернутому руслу реки. Трава шла волнами, в ней мелькали синими, желтыми вспышками головки цветков. Пахло гнилостным болотным духом, лесной прелью. Волосы щекотали лицо. Синчэнь дышал, прикрывая сухие веки — странно, что он не разучился ими пользоваться — и ему казалось, будто воздух обрел вкус: водянистый, сочный.
Сюэ Ян был непривычно молчалив, только указывал периодически на самые красивые птичьи гнезда и необычные цветы: смотри, мол, не отлынивай. Наперстянку ты видел? Не зевай. Малиновку тебе словить? Вижу ведь, что понравилась. Ладно-ладно, шучу. И смотрел неотрывно черным пожаром глаз.
Синчэнь видел его, касался его и любил его, от шрама под скулой до грязных сапог, всю его худую черную напряженность, злую насмешливость. Конечно, это не всегда было безболезненно. Иногда его грызли воспоминания, шевелилась в душе горечь — так старая рана ноет на погоду.
Но больше и сильнее горечи была надежда, тонкая, как далекий звук на грани слышимости, но парадоксально несокрушимая.
* * *
К полудню они вернулись домой. Но, когда Синчэнь вошел за калитку, Сюэ Ян за ним не последовал. Синчэнь обернулся. Шумел под порывами ветра сад, на проселочной дороге поднималась пыль. Вздымался подол сюэянова ханьфу, развевались, путаясь, волосы, и казалось, будто черная птица расправляет крыло.
— Ну я пошел? — полувопросительно уронил Сюэ Ян.
И улыбнулся.
Поначалу Синчэнь не понял смысла его слов.
— Куда? — нахмурившись, переспросил он.
Сюэ Ян многозначительно мотнул головой куда-то вдаль, к темной громаде леса, ползущего по склону горы. Выражение его лица было странным: он легкомысленно улыбался, но глаза горели каким-то отчаянным, звериным огнем. Лицо в извивах бьющихся на ветру волос было смертельно бледным.
И тогда Синчэнь понял.
— Не надо, — сказал он быстро.
— Здесь мы расстаемся, даочжан, — как-то механически сообщил Сюэ Ян. — У меня дела.
— Нет, — сказал Синчэнь и сделал шаг ближе. — Нет.
Сюэ Ян отступил. Его грязный сапог примял маргаритку.
— Не будем спорить, — с его лица все не сходила улыбка. — У нас это довольно хреново получается, согласись. Еще умрет кто-нибудь. Мне кажется, было бы удачно обойтись без трупов в этот раз, да? — он коротко рассмеялся, обнажив хищные зубы.
Синчэнь, глядя на него, вспомнил вдруг юношу, который вот так же улыбался, когда его вели на суд, так же нарочито беспечно вскидывал голову: будто ничто под небесами ему не страшно, ничто не удивительно и все немного смешно. Тогда Синчэнь не умел его понять.
Сюэ Ян сделал еще шаг назад. Калитка скрипнула, закрываясь на ветру, но Синчэнь перехватил ее коротким движением руки.
— Знаешь, я тут подумал, что эти все договоренности — полная чушь. У меня от них с души воротит, — Сюэ Ян скривился, будто выпил горькое лекарство. — Я тебе просто так гарантирую, что никого не стану убивать — мне это до смерти надоело. Ненавижу однообразие. Постоянно приходится придумывать новые способы развлекаться, такая морока... Но смотри, как хорошо у меня получается.
Он хмыкнул.
— Хорошо, — сказал Синчэнь.
— Веришь? — приподнял лукаво брови Сюэ Ян.
— Верю, — предельно искренне кивнул Синчэнь.
Он действительно верил. Впервые с тех пор, как вернулся в мир живых, он не надеялся, а верил твердо, ни секунды не сомневался ни в сюэяновых намерениях, ни в избранном пути.
— В общем, у меня там в лесу дела, кабан недожаренный гниет, — пробормотал Сюэ Ян хрипло, и растянутые в улыбке губы чуть дрогнули. — Есть еще небольшая идея насчет руки...
— Когда разберешься с кабаном, — перебил Синчэнь, — ты ведь вернешься пить чай? Я буду ждать.
Сюэ Ян замер — и улыбка исчезла с его лица. Таращась на Синчэня обжигающей чернотой глаз, с какой-то растерянной, полной надежды серьезностью он попросил:
— Только без жасмина.
— Конечно.
Конечно, конечно, конечно.

Chapter 49: Экстра 3. Эпилог.

Chapter Text

Кто бы мог подумать, что даочжану так к лицу окажется влажная серая дымка под веками? Она, конечно, совсем не похожа на его прежние глаза, спокойные и ясные, как у оленя (из-за них-то Сюэ Ян и перестал охотиться на оленей: когда в таких вот глазах гаснет свет, становится как-то не по себе, душно, холодно, жалко). Новые глаза даочжана были странными, жутковатыми, потусторонними: мягкая облачная серь, осеннее небо смотрело на Сюэ Яна из-под строгих темных бровей. От этого душу скручивало непонятной тоской, острой жаждой целовать, кусать, гладить и мучить, пока эти глаза не закроются от наслаждения, усталости, завершенности.
Вместо этого Сюэ Ян, как дурак, ушел. Посмотрел на Сяо Синчэня, зрячего, озадаченного новыми ощущениями, бледного и прекрасного, как цветок лилии, и поддался порыву. Гуй знает, что на него нашло — любить он не умел, не доводилось, и, столкнувшись с незнакомой задачей, решал ее как попало.
Объявляя о своем уходе, он думал, что сошел с ума. Но даочжан так смотрел на него серым туманом глаз — неотступно, нежно, — что он решил: оно того стоило.
Логично было предположить, что любить кого-то значит хотеть себе — и брать себе всеми возможными способами. Оказалось, страшно приятно еще и дарить что-нибудь. Но что можно было подарить самостоятельному, все умеющему, неприхотливому даочжану, кроме зрения, потерянного самым нелепым образом при сюэяновом непосредственном участии? Разве что свободу от чудовища, причинившего ему кошмарную боль. Даже если это чудовище — ты.
И Сюэ Ян отпустил — зажмурившись, как отпускают край скалы, за который бесконечно долго цеплялись, сдирая ладони в кровь.
С ужасом и облегчением смиряясь с неизбежностью падения.
И тут его руку перехватила чужая рука.
Над лесом шумел ветер, гнал по небу облака, но под деревьями, где черной лужей растекся Сюэ Ян, было тихо. Закинув руку за голову, он мечтательно смотрел на крону дуба, торжественно огромную и глуповато лохматую. Мимо ползли муравьи, птицы копошились в ветвях, пахло корой и сыростью. В кружево листвы лезло, сочилось межоблачное солнце. Сюэ Ян грыз веточку клевера, созерцал краем глаза кустик спеющей земляники — и умирал от счастья. Счастье было огромным, как солнце, Сюэ Ян оставался человеческих размеров — и плыл в нем, как в золотом море, а оно душило, жгло внутренности, щипало глаза.
Вяло, расслабленно он соглашался с тем, что у даочжана есть власть над ним — власть давать ему счастье и отнимать его, если захочет. Так, наверное, и устроена любовь — опасная, злая, но такая манящая сила. Сюэ Ян, может, и чудовище, но не трус, так что пусть даочжан вечно держит в ладонях его душу и делает с ней что вздумается. Не жалко.
Как скоро можно будет пойти пить этот идиотский чай? С кабаном он уже разобрался и мог бы уложить еще пару штук, но был слишком благостно настроен. Даочжан уже ждет? Сюэ Ян закусил губу. Вряд ли. Скорей всего, расплескивает силы на абсурдно нездоровых селян.
Сюэ Ян одним движением встал и направился было во мрак, изучить его на предмет рабочей темной энергии. Но остановился. Земляничный куст соблазнительно пошевелил листком.
* * *
Мазнув по деревне прощальным золотом, закатится за горный пик солнце. Все уснет, и Синчэнь вернется домой после долгого дня: почти вся деревня накануне отравилась несвежей водой, и ему пришлось повозиться. Размышляя о способах очистки сердечной микстуры, он будет идти впотьмах: привычной дорогой еле слышных звуков и ощущений. Ветер — стало ветрено — принесет запах ночных цветов, смешанный с гнилостным духом ряски, бессонным шевелением мертвенного непокоя с болот — как всегда.
Дома Синчэнь заварит чай. И только потом вспомнит, что зрячие люди во время поздних чаепитий зажигают свечи. При их золотистом свете он снимет повязку — он думал больше ею не пользоваться, но жители деревни, глядя на его обнаженное лицо, испытывали заметное беспокойство, и он предпочел не смущать их. Подперев отяжелевшую голову рукой, он откроет книгу о лесных травах. В стынущем чае, как луна в луже, отразится серый туман его левого глаза.
Синчэнь, как и обещал, будет ждать.
За окном тихо, ровно хлынет дождь — быстротечный, летний. Капли станут биться о крышу, слизывая прошлое, колотить и вспахивать землю для новой жизни. Синчэнь взглянет в дышащую, внимательную темноту.
Где ты?
Он видел абсолютный мрак и сможет оценить этот — полный тысяч оттенков и слабых, дразнящих проблесков. Темнота живого мира вовсе не однотонна: в ней битыми осколками таится свет.
Наставница говорила, что мир жесток и милосерден. Несправедлив и благословен. По-лисьи хитроумен и по-детски наивен. Наставница предостерегала: он причинит боль, изменит навсегда. И почему-то от этих слов его хотелось еще больше. Может быть, душа приходит в этот мир именно для того, чтобы измениться. Ради дороги, затянутой туманом неизвестности, но ведущей вперед.
И когда закончится дождь и месяц лениво выберется из-за тучи, цепляясь за ее рыхлые бока усталыми углами, от окна прозвучит:
— Гляди, что я нашел.
Вынырнет из мрака бледность скуластого лица, обрамленная мокрыми волосами, черные глаза, горячие, будто угли, вызывающе яркий насмешливый рот. Облокотившись о подоконник, Сюэ Ян склонит голову к плечу.
На его открытой мокрой ладони обнаружатся четыре спелые земляничные ягоды.
Синчэнь фыркнет:
— Вижу.
Застряв между жизнью и смертью, между горой и болотом, на тернистой тропе покаяния, Синчэнь будет счастлив своим странным чуть горчащим счастьем.
Может быть, душа приходит в этот мир, чтобы лучше научиться любить.