Actions

Work Header

Вместе есть

Summary:

Четыре трапезы Вэй Усянь разделил с попутчиками, и одну – с родственной душой.

Notes:

Chapter 1: Пантао

Notes:

Пантао – известен также как плоский/инжирный персик.

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text

«Лань Чжань, ты не пойдешь со мной?»

Слова еще не успели сорваться с языка, а он уже знает ответ.

Прошло чуть больше месяца с тех пор, как Вэй Усянь странствует по миру. Дорога бесконечной лентой стелется под ноги, маня обещанием неизведанных земель, – и все же, как он ни пытается насладиться обретенной наконец свободой, ему становится все понятней, что чего-то не хватает.

Может, виной всему взгляды, которые он то и дело бросает через плечо, ожидая увидеть того, кого нет рядом. Или, может, то, что он постоянно ждет от кого-то ответа на свои слова, смех или случайный вскрик.

А может быть, когда Вэй Усянь еще только думал о путешествии через холмы и реки под безмятежным голубым небом, то представлял себе лицо по другую сторону костра. Теплое плечо, прижимающееся к его собственному.

Только вот Лань Чжань теперь очень занят, потому что кому-то ведь надо было разбираться с последствиями произошедшего в храме Гуаньинь. Ему пришлось стать негласным главой ордена Гусу Лань, ведь убитый горем Лань Сичэнь отправился в уединение, и мало того – теперь Лань Чжань еще и Верховный Заклинатель, сменивший на посту погибшего страшной смертью Цзинь Гуанъяо. У Лань Чжаня слишком много дел, чтобы бесцельно таскаться по горам и равнинам с темным заклинателем с дурной репутацией.

Поэтому Вэй Усянь очень много времени проводит в одиночестве, но это одиночество несравнимо лучше тех отчаянных времен, когда он из последних сил пытался выжить, брошенный на Могильных Холмах, или тех шестнадцати лет, которые он провел в жуткой, бескрайней темноте, прежде чем его вытащили обратно в мир – тот самый мир, что презирал его, что разорвал его на куски и оставил гнить; мир, который против воли снова поставил его на ноги и бросил на растерзание остервенелым преследователям, жаждущим мести. Теперь же мир вновь изменился, наконец оставив его в покое. И это хорошо.

Вэй Усянь наслаждается покоем, и его все устраивает.

Когда он ночами сидит у потрескивающего костра, он смотрит не сквозь него, а вверх, на оранжевые искры, которые, кружась, поднимаются все выше, уносимые ночным ветерком, и в конце концов растворяются в чернильной темноте. Когда утренняя прохлада царапает открытую кожу – что редко бывает этим знойным летом, – он плотней запахивает плащ и трет руки. А когда дорога начинает казаться ему слишком длинной и бесконечной, он падает на траву, играет на флейте и совсем немножко думает о Лань Чжане.

Однако в данный момент он вынужден признать, что хотел бы, чтобы друг был сейчас рядом хотя бы потому, что властный, несравненный Ханьгуан-цзюнь – единственный в мире человек, способный совладать с глупой и упрямой ослицей Вэй Усяня.

– Яблочко, а Яблочко, ну и почему мы не двигаемся? Какое такое вьючное животное останавливается посреди дороги, пройдя какой-то жалкий час? Ты, жуткое, уродливое создание, можешь даже не надеяться, что я тебя покормлю!

Яблочко недовольно фыркает, дергая своими большими ушами. Вэй Усянь меняет тактику.

– Нет, – воркует он, – я, конечно же, погорячился, ты вовсе не жуткая. Яблочко просто милашка, у нее такие длинные реснички и мягкий носик! Самая красивая наша Яблочко. Гэгэ даст тебе хрустящих красных яблок на обед, гэгэ будет чесать твою шкурку, пока она не засияет серебром, ну пожалуйста, всего разок, сделай как я прошу…

Он осыпает Яблочко соблазнительными обещаниями, но она совсем никак не реагирует на дерганье поводьев и по-прежнему стоит как вкопанная, недвижимая, как та гора, что виднеется на горизонте.

Поглощенный битвой с упрямой попутчицей, Вэй Усянь совсем забывает, что у него за спиной есть слушатели, но о них напоминает неуверенное похлопывание по плечу.

– Господин Вэй, все в порядке! – Если он правильно помнит, ее зовут Лю Цюйфэн. – Вы были так добры и помогли нам довезти наши вещи! Может быть, вашему ослу нужен отдых? Солнце сегодня очень жаркое.

В это мгновение Вэй Усянь понимает, что его черное одеяние промокло от пота и противно липнет к спине. Миловидное лицо Лю Цюйфэн покраснело от жары, и он подозревает, что сам, должно быть, раскраснелся еще сильней.

– Госпожа Лю права, – признает он, почесывая нос. При том, что его нынешний уровень заклинательства куда хуже прежнего, тело его сильно, но даже ему палящий зной кажется невыносимым. Всепроникающая сухая жара, обжигающая будто до самых костей, совсем не похожа на влажное тепло Юньмэна, которое он знал в юности. Собравшиеся в кучку у него за спиной женщины переминаются с ноги на ногу и теребят свои пыльные дорожные плащи – им, должно быть, гораздо тяжелей, чем ему.

– Впереди есть тень, – говорит он, – давайте там остановимся.

Лю Цюйфэн благодарно улыбается ему и ведет остальных на поляну. Вэй Усянь разворачивается к Яблочку, собираясь волоком тащить ее туда же, но внезапно падает на задницу, когда она безо всякого сопротивления рысью устремляется вслед за женщинами.

– Ах ты, мерзкое животное! – Вэй Усянь вскакивает на ноги и яростно отряхивает с себя пыль. Не то чтобы он до падения был очень уж чистый, но это дело принципа.

В ответ Яблочко лишь бросает на него презрительный взгляд и раздраженно хлопает себя хвостом по бокам.

– Погоди у меня, я тебя еще воспитаю! – фыркает Вэй Усянь.

Женщины устраиваются в тени дубов, снимают с себя сумки с поклажей и утирают пот. Самые тяжелые тюки привязаны к спине Яблочка, и она жалобно ревет, пока Вэй Усянь освобождает ее от ноши и ведет к стволу дерева, потому что именно там, в тени, растет самая сочная трава.

Вэй Усянь тоже садится на землю, поджав ноги. Трава, высушенная этим беспощадно-жарким летом, совсем желтая там, где ее касается солнце. Колючие травинки хрустят и цепляются за одежду. По сути, это то самое сено, от которого Яблочко все время воротит нос, когда выпадает шанс переночевать на постоялом дворе и дать отдых ноющему телу.

Вэй Усянь лениво выковыривает из своей одежды застрявшие травинки и бросает их в сторону Яблочка:

– Вот чем я тебя должен кормить, ты, избалованное чудовище.

Та в ответ поворачивается к нему задницей. Ну и ладно.

Закончив насмехаться над своим ослом, Вэй Усянь откидывается на ствол дерева, чувствуя спиной грубую кору и слушая стрекотание цикад. Плечи и шея слегка ноют, наверное, это после ночной охоты в последнем городе. Во рту сухо, губы потрескались. Правый носок прохудился, через дырку торчит большой палец. Он шевелит им, размышляя о том, что в ближайшей деревне надо будет одолжить у кого-нибудь нитку с иголкой. А еще неплохо бы помыться – слишком много времени прошло с тех пор, как он в последний раз полноценно купался.

Ощущать все это непривычно. Просто сидеть и слушать свое тело – непривычно.

Свое тело?

Оно умеет болеть, чувствовать, слушать, обонять. Сейчас, когда больше не окружают враги, – лютые мертвецы, возникающие то тут, то там, не в счет – у Вэй Усяня есть время чувствовать. Просто лежать и осознавать каждое движение, будь оно болезненным или приятным, – слишком большая роскошь, которую он не мог себе позволить уже очень давно, со времен Могильных Холмов, когда не чувствовал ничего, кроме постоянного страха и бесконечной усталости, когда голод был его неизменным спутником. И после тоже было не до того, Низвержение Солнца и его головокружительный триумф принесли слишком много крови. И безумия.

Если же возвращаться ко временам еще более ранним, он помнит только ужасающую пустоту внутри, которую нечем было заполнить, которую он отчаянно старался не замечать. Холодное, непривычно мерзнущее тело, лишенное равновесия, будто расколотое на части, кричало и молило вернуть золотое ядро.

А это тело принадлежит ему?

Сейчас очень жарко, даже в тени. Капли пота струятся по вискам. Гудят цикады. Одна особенно громкая притаилась где-то в ветвях у него над головой.

Если крепче зажмурить глаза и пустить мысли на самотек, можно почти почувствовать прохладный горный ветерок, уносящий удушливую жару. Море облаков клубится у ног, влажным туманом поднимается в воздух, нежной вуалью оседая на коже. Этот туман кажется таким зыбким на фоне громады темных скал и каскада водопадов. Белая вспышка…

– Гэгэ?

Вэй Усянь распахивает глаза – и знойное лето снова укутывает его своим саваном.

В паре шагов от него сидит малыш и с любопытством его разглядывает. Как только он замечает, что Вэй Усянь открыл глаза и смотрит в ответ, малыш смущенно отползает чуть дальше и принимается теребить свой рукав. Вэй Усянь широко улыбается ему – такой милый ребенок!

– Да-да, гэгэ к вашим услугам, – шутливо говорит он и складывает руки для поклона. – Чем я могу помочь молодому господину?

Мальчик ничего не отвечает, продолжая играть с рукавами и вытаскивая своими маленькими пальчиками из потрепанной ткани длинную нитку. Он решительно сжимает губы, отчего щечки смешно надуваются, и Вэй Усянь уже почти протягивает руку, чтобы их потрепать, как вдруг ему прямо в лицо прилетает что-то, завернутое в тряпицу.

– Это для гэгэ!

Прежде чем Вэй Усянь успевает хоть что-то сказать, мальчик вскакивает на ноги и убегает к Лю Цюйфэн – значит, ее сын, – прячась за подолом ее юбки. Она обнимает его, ласково при этом ругая:

– Цин-эр, нельзя так кидаться в людей!

На короткое мгновение Вэй Усянь проваливается в воспоминания. Всего на миг он видит перед глазами другого маленького мальчика, такого же очаровательного и пухлощекого, цепляющегося за небесно-голубое одеяние. И как сам он ругает этого мальчика за то, что тот сует грязные пальцы в рот. Вэй Усянь моргает – и видение пропадает.

Лю Цюйфэн подходит к нему и смотрит виновато.

– Господин Вэй, простите. Цин-эр еще слишком маленький и стесняется незнакомых людей, – она пытается подтолкнуть мальчика вперед, но он только крепче жмется к ее ноге, одним глазом выглядывая из-за юбки.

– Не о чем переживать, – смеется Вэй Усянь и добавляет, совсем не подумав: – Мой А-Юань был таким же.

Проклятье.

Лю Цюйфэн удивленно распахивает глаза, сияя от восторга:

– О, я и не знала, что у господина Вэя есть сын! Если он похож на вас, то я уверена – он вырастет прекрасным молодым человеком!

Объяснять сейчас, как у него может быть почти взрослый сын при том, что сам он слишком молодой, сложно и совершенно неловко, да и вообще Вэй Усянь не в настроении обсуждать тонкости пути совершенствующихся. Стараясь найти правильные слова – а заодно заглушить голос в голове, который радостно напевает: «Твой сын, твой сын, твой сын», он брякает первое, что приходит на ум, в надежде, что ответ получится хоть сколько-нибудь связным:

– Да! Он вырастет молодцом. Он хороший ребенок, да, ребенок, совсем не взрослый. Совсем малыш, мой А-Юань. Такой маленький.

О боги...

Лю Цюйфэн на него странно смотрит, и он решает притвориться, что ему совсем дурно от жары, и для полноты картины слегка сползает вбок. Она взволнованно хмурится и тут же тянется ему помочь, усаживая в прежнее положение с силой, неожиданной для такой маленькой женщины.

– Господин Вэй, вы, должно быть, уж очень давно в пути! – Она развязывает сверток, в котором оказываются пушистые фрукты. – Садитесь-садитесь. Вот так. У меня столько пантао (1), что было бы неправильно ими не поделиться, вот, возьмите.

К ним спешит еще одна женщина, у нее в руках фляга. Когда она ее встряхивает, слышен плеск воды внутри.

– Господин, вы, наверное, хотите пить. Выпейте воды.

Из-за валуна неподалеку слышится:

– Эй, тут у Сюй-цзе есть еще маньтоу (1), возьмите для господина!

Когда сердобольные женщины наконец успокаиваются, у Вэй Усяня оказывается полный бурдюк воды, кучка пантао на коленях и в каждой руке по маньтоу. Сначала он пробует фрукты: розово-желтые, с нежной бархатистой кожицей. Плоский маленький персик идеально ложится в ладонь, и Вэй Усянь складывает стопкой три штуки – так они похожи на тех бродячих акробатов из последнего города, те так же стояли друг у друга на плечах, прыгали и делали сальто под бой барабанов и громкие крики восхищенной публики.

Вэй Усянь уже далеко не ребенок, чтобы играть с едой, но вот Старейшина Илина никогда не был обычным человеком, поэтому он еще немного забавляется с качающейся пирамидкой из персиков, пока они не падают ему обратно на колени.

Он кусает желтую мякоть – она мягкая и сладкая, персик сорван в идеальное время, спелый настолько, что почти лопается, сок льется на язык.

Это его язык? Его тело? Выглядит похоже, ходит похоже, разговаривает похоже – но что-то все равно не так. Вэй Усяню как никому известно, насколько легко спутать кажущееся с действительным. У него теперь ярче румянец и родинки под губой больше нет. Эта плоть и эти кости – может ли он назвать их своими? Или они украдены из тела Мо Сюаньюя и смешаны с его образом в уплату за жуткий ритуал? Кому же принадлежит это трепещущее сердце?

Он не помнит, так ли он ощущал вкус персиков в своем прежнем теле. Был ли их сок слаще, была ли мякоть нежней, так ли ощущался под пальцами легкий пушок кожицы…

Доев персик, он тщательно облизывает твердую косточку и бросает ее на землю. Сбоку раздается тихое ржание. Ослиная голова тычется ему в плечо – прежние обиды явно забыты.

«О горе мне! – говорит грустный взгляд. – Я самое несчастное существо на земле, тружусь весь день на адской жаре, а мой хозяин устраивает роскошный пир и даже не думает поделиться со мной...»

– Нет! Нет, нет, нет, ты, вероломная дьяволица! Ты столько травы сжевала, и до сих пор, между прочим, жуешь!

Но Яблочко совершенно бесстыдно подходит еще ближе, нисколько не заботясь о зеленых уликах, свисающих с ее не прекращающей двигаться челюсти. Она осторожно прихватывает зубами рукав Вэй Усяня, наверняка зная, что это действует безотказно. «У меня живот урчит! – говорят ее глаза. – Будь у меня силы плакать, мои слезы затопили бы это поле!»

– А-а! Поверить не могу! – Но сколько бы Вэй Усянь ни возмущался, он уже разламывает пантао пополам и протягивает Яблочку, которая тут же жадно его зажевывает. Он проводит ладонью по ее мягкому носу – это он просто руку от сока решил вытереть о первую подвернувшуюся поверхность, а вовсе не думал ее гладить.

Ужасно. Однажды он все равно ей покажет, кто тут хозяин.

Даже несмотря на то, что пришлось делиться едой с коварным ослом, пантао должно хватить еще на день или даже на два, поэтому он аккуратно заворачивает их снова в тряпицу и убирает в мешочек цянькунь. Он совсем новый, белоснежный с голубой вышивкой, один из нескольких прощальных даров из Облачных Глубин. Вэй Усянь старается не запачкать его, насколько это вообще возможно в таком путешествии.

Еще у него есть маньтоу, теплые оттого, что лежали на солнце. Они совсем простые – не такие, как он ел в юности, обжаренные до золотистой корочки и со сгущенным молоком или закрученные завитушками с зеленым луком, – но, когда он разламывает одну, она оказывается мягкой и пышной. Он ест, крошки сыплются ему на колени, каждый кусочек он запивает теплой водой.

Вэй Усянь просто ест, наслаждаясь нехитрым удовольствием наполнить собственный живот.

* * *

Закончив с едой, Вэй Усянь смотрит на лежащие на земле персиковые косточки. Интересно, если зарыть их в землю, они вырастут?

Перед мысленным взором встает дерево с распускающимися бутонами среди желтой травы. Вихрь розовых лепестков весной и сочные фрукты на темных ветвях летом. Новая жизнь.

Здесь не было дождя уже несколько месяцев. Почва слишком сухая и бедная, чтобы выросло такое дерево.

Он все же зарывает косточки в землю.

* * *

Сытый и слегка сонный Вэй Усянь все еще сидит под деревом, когда невдалеке слышится детский голос:

– Мама, кто-то сел на персики! Они все сплющились!

Цин-эр держит в своих маленьких ручках открытую сумку с персиками. Его мать спешит к нему.

– Цин-эр, это же пантао, они такие и есть. – После короткой паузы слышится звук, будто что-то мягкое упало на землю. – Погоди, отдай мне, не нужно их бросать!

Вместо мешка с фруктами Лю Цюйфэн дает сыну булочку и сажает его к себе на колени. Вэй Усянь морщится, представив жар чужого потного тела в такой страшный зной. Такое способна выдержать только мать.

Однако даже еда не отвлекает малыша от вопроса:

– Мама, почему пантао плоские?

Лю Цюйфэн мягко улыбается.

– Когда Цин-эр кушает персик, сок течет у него подбородку и по рукам, правда? – спрашивает она, слегка покачивая ребенка. – Твой ротик такой маленький, что весь персик целиком туда не помещается.

Цин-эр кивает с серьезным видом и открывает рот, чтобы показать, какой он маленький. Конечно же, оттуда вываливается наполовину прожеванная маньтоу, и Вэй Усянь прячет улыбку за рукавом. Лю Цюйфэн вытирает детский ротик рукой и протягивает ему пантао.

– Так вот, – продолжает она, – боги увидели, как Цин-эр весь перепачкался в персиковом соке и воскликнули: «О! Никогда еще не было на земле такого липкого малыша!»

В этот момент она начинает щекотать его животик, и Цин-эр заливается смехом, дрыгает ногами и почти роняет свой персик на пыльную землю.

– Осторожно, Цин-эр, держи его крепко. Ведь этот пантао создан богами именно для тебя! Они сделали его таким маленьким и плоским, чтобы он легко помещался в твоем маленьком ротике и чтобы тебе было совсем просто его кушать. Они послали его тебе и точно знали, что тебе понравится!

Губы мальчика складываются в удивленное «О», а большие темные глаза становятся еще больше.

– Они создали его специально для меня?

– Конечно, – улыбается Лю Цюйфэн. – И Цин-эр должен дорожить этим даром и кушать его аккуратно, потому что боги очень огорчатся, если увидят, что их особенный пантао пачкает малыша, а ведь они столько времени потратили, чтобы создать нелипкий персик.

Кажется, Цин-эр в полном восторге от мысли, что фрукт создали специально для него. Теперь он ест его аккуратно, откусывая понемногу и стараясь не испачкать соком одежду. Выглядит ужасно мило.

Хотя, по правде сказать, Вэй Усянь не думает, что капля персикового сока сделает этого малыша более липким, чем он есть.

К тому же он помнит, как оттирал Чэньцин от слюней А-Юаня. Помнит, как раздражало, когда слюни капали на его потрепанную и почти всегда грязную одежду. Как ему хотелось, чтобы А-Юань был счастливым, упитанным и чистым насколько это только возможно, даже несмотря на окружающий их туман темной энергии, вечно урчащие от голода животы и неумолимую грязь могильников, покрывающую все вокруг и толком не поддающуюся стирке.

Поистине, важна каждая мелочь, когда дело касается твоего ребенка.

* * *

Позже, когда время переваливает за полдень и пекло становится чуть менее невыносимым, они собираются с силами, снова нагружаются поклажей и возвращаются на дорогу. Еще позже, когда семья Лю Цюйфэн уговаривает Вэй Усяня остаться у них на ночь в благодарность за помощь, он самым вежливым образом отказывается, но когда Цин-эр смущенно цепляется за его одеяние, ему не остается другого выбора – только согласиться. Вэй Усянь садится за стол, по комнате пляшут длинные тени, рожденные пламенем свечи, роняющей крупные капли воска на грубую деревянную поверхность.

Окутанный полуночной темнотой и освещаемый мерцающим пламенем, Вэй Усянь начинает писать письмо.

* * *

Лань Чжань,
так же, как горы неподвижны, а течение рек непрерывно, верно и то, что мы свидимся снова, а пока – тебе не отвертеться от моих писем! Ха-ха! Лань, Чжань, я столько всего повидал и столько людей встретил, а прошел всего-то месяц!
Я уже скучаю по тебе
Здесь ужасно жарко и мне не хватает прохладных горных ветров Гусу. Твой бедный Вэй Ин
Я таю, Лань Чжань…
Теперь я понимаю, что шестнадцать лет – это много. Мир ужасно огромный и не такой, каким я его помню. А ребенок за шестнадцать лет вырастает во взрослого мужчину! Кстати, с тебя веселые истории из детства А-Юаня! Я, помнится, слышал что-то про кучу кроликов…

Notes:

Вэй Усянь путешествует по северным китайским равнинам, это одна из трех основных областей Китая, где выращивают персики. Лето там гораздо суше, чем в южных регионах.

1. Маньтоу – китайские паровые булочки. Насколько мне известно, сгущенное молоко изобрели в 1800-х, но давайте притворимся, что в древнем Китае оно уже было, чтобы есть с ним жареные маньтоу (потому что это ужасно вкусно!)