Actions

Work Header

Вместе есть

Summary:

Четыре трапезы Вэй Усянь разделил с попутчиками, и одну – с родственной душой.

Notes:

Chapter 1: Пантао

Notes:

Пантао – известен также как плоский/инжирный персик.

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text

«Лань Чжань, ты не пойдешь со мной?»

Слова еще не успели сорваться с языка, а он уже знает ответ.

Прошло чуть больше месяца с тех пор, как Вэй Усянь странствует по миру. Дорога бесконечной лентой стелется под ноги, маня обещанием неизведанных земель, – и все же, как он ни пытается насладиться обретенной наконец свободой, ему становится все понятней, что чего-то не хватает.

Может, виной всему взгляды, которые он то и дело бросает через плечо, ожидая увидеть того, кого нет рядом. Или, может, то, что он постоянно ждет от кого-то ответа на свои слова, смех или случайный вскрик.

А может быть, когда Вэй Усянь еще только думал о путешествии через холмы и реки под безмятежным голубым небом, то представлял себе лицо по другую сторону костра. Теплое плечо, прижимающееся к его собственному.

Только вот Лань Чжань теперь очень занят, потому что кому-то ведь надо было разбираться с последствиями произошедшего в храме Гуаньинь. Ему пришлось стать негласным главой ордена Гусу Лань, ведь убитый горем Лань Сичэнь отправился в уединение, и мало того – теперь Лань Чжань еще и Верховный Заклинатель, сменивший на посту погибшего страшной смертью Цзинь Гуанъяо. У Лань Чжаня слишком много дел, чтобы бесцельно таскаться по горам и равнинам с темным заклинателем с дурной репутацией.

Поэтому Вэй Усянь очень много времени проводит в одиночестве, но это одиночество несравнимо лучше тех отчаянных времен, когда он из последних сил пытался выжить, брошенный на Могильных Холмах, или тех шестнадцати лет, которые он провел в жуткой, бескрайней темноте, прежде чем его вытащили обратно в мир – тот самый мир, что презирал его, что разорвал его на куски и оставил гнить; мир, который против воли снова поставил его на ноги и бросил на растерзание остервенелым преследователям, жаждущим мести. Теперь же мир вновь изменился, наконец оставив его в покое. И это хорошо.

Вэй Усянь наслаждается покоем, и его все устраивает.

Когда он ночами сидит у потрескивающего костра, он смотрит не сквозь него, а вверх, на оранжевые искры, которые, кружась, поднимаются все выше, уносимые ночным ветерком, и в конце концов растворяются в чернильной темноте. Когда утренняя прохлада царапает открытую кожу – что редко бывает этим знойным летом, – он плотней запахивает плащ и трет руки. А когда дорога начинает казаться ему слишком длинной и бесконечной, он падает на траву, играет на флейте и совсем немножко думает о Лань Чжане.

Однако в данный момент он вынужден признать, что хотел бы, чтобы друг был сейчас рядом хотя бы потому, что властный, несравненный Ханьгуан-цзюнь – единственный в мире человек, способный совладать с глупой и упрямой ослицей Вэй Усяня.

– Яблочко, а Яблочко, ну и почему мы не двигаемся? Какое такое вьючное животное останавливается посреди дороги, пройдя какой-то жалкий час? Ты, жуткое, уродливое создание, можешь даже не надеяться, что я тебя покормлю!

Яблочко недовольно фыркает, дергая своими большими ушами. Вэй Усянь меняет тактику.

– Нет, – воркует он, – я, конечно же, погорячился, ты вовсе не жуткая. Яблочко просто милашка, у нее такие длинные реснички и мягкий носик! Самая красивая наша Яблочко. Гэгэ даст тебе хрустящих красных яблок на обед, гэгэ будет чесать твою шкурку, пока она не засияет серебром, ну пожалуйста, всего разок, сделай как я прошу…

Он осыпает Яблочко соблазнительными обещаниями, но она совсем никак не реагирует на дерганье поводьев и по-прежнему стоит как вкопанная, недвижимая, как та гора, что виднеется на горизонте.

Поглощенный битвой с упрямой попутчицей, Вэй Усянь совсем забывает, что у него за спиной есть слушатели, но о них напоминает неуверенное похлопывание по плечу.

– Господин Вэй, все в порядке! – Если он правильно помнит, ее зовут Лю Цюйфэн. – Вы были так добры и помогли нам довезти наши вещи! Может быть, вашему ослу нужен отдых? Солнце сегодня очень жаркое.

В это мгновение Вэй Усянь понимает, что его черное одеяние промокло от пота и противно липнет к спине. Миловидное лицо Лю Цюйфэн покраснело от жары, и он подозревает, что сам, должно быть, раскраснелся еще сильней.

– Госпожа Лю права, – признает он, почесывая нос. При том, что его нынешний уровень заклинательства куда хуже прежнего, тело его сильно, но даже ему палящий зной кажется невыносимым. Всепроникающая сухая жара, обжигающая будто до самых костей, совсем не похожа на влажное тепло Юньмэна, которое он знал в юности. Собравшиеся в кучку у него за спиной женщины переминаются с ноги на ногу и теребят свои пыльные дорожные плащи – им, должно быть, гораздо тяжелей, чем ему.

– Впереди есть тень, – говорит он, – давайте там остановимся.

Лю Цюйфэн благодарно улыбается ему и ведет остальных на поляну. Вэй Усянь разворачивается к Яблочку, собираясь волоком тащить ее туда же, но внезапно падает на задницу, когда она безо всякого сопротивления рысью устремляется вслед за женщинами.

– Ах ты, мерзкое животное! – Вэй Усянь вскакивает на ноги и яростно отряхивает с себя пыль. Не то чтобы он до падения был очень уж чистый, но это дело принципа.

В ответ Яблочко лишь бросает на него презрительный взгляд и раздраженно хлопает себя хвостом по бокам.

– Погоди у меня, я тебя еще воспитаю! – фыркает Вэй Усянь.

Женщины устраиваются в тени дубов, снимают с себя сумки с поклажей и утирают пот. Самые тяжелые тюки привязаны к спине Яблочка, и она жалобно ревет, пока Вэй Усянь освобождает ее от ноши и ведет к стволу дерева, потому что именно там, в тени, растет самая сочная трава.

Вэй Усянь тоже садится на землю, поджав ноги. Трава, высушенная этим беспощадно-жарким летом, совсем желтая там, где ее касается солнце. Колючие травинки хрустят и цепляются за одежду. По сути, это то самое сено, от которого Яблочко все время воротит нос, когда выпадает шанс переночевать на постоялом дворе и дать отдых ноющему телу.

Вэй Усянь лениво выковыривает из своей одежды застрявшие травинки и бросает их в сторону Яблочка:

– Вот чем я тебя должен кормить, ты, избалованное чудовище.

Та в ответ поворачивается к нему задницей. Ну и ладно.

Закончив насмехаться над своим ослом, Вэй Усянь откидывается на ствол дерева, чувствуя спиной грубую кору и слушая стрекотание цикад. Плечи и шея слегка ноют, наверное, это после ночной охоты в последнем городе. Во рту сухо, губы потрескались. Правый носок прохудился, через дырку торчит большой палец. Он шевелит им, размышляя о том, что в ближайшей деревне надо будет одолжить у кого-нибудь нитку с иголкой. А еще неплохо бы помыться – слишком много времени прошло с тех пор, как он в последний раз полноценно купался.

Ощущать все это непривычно. Просто сидеть и слушать свое тело – непривычно.

Свое тело?

Оно умеет болеть, чувствовать, слушать, обонять. Сейчас, когда больше не окружают враги, – лютые мертвецы, возникающие то тут, то там, не в счет – у Вэй Усяня есть время чувствовать. Просто лежать и осознавать каждое движение, будь оно болезненным или приятным, – слишком большая роскошь, которую он не мог себе позволить уже очень давно, со времен Могильных Холмов, когда не чувствовал ничего, кроме постоянного страха и бесконечной усталости, когда голод был его неизменным спутником. И после тоже было не до того, Низвержение Солнца и его головокружительный триумф принесли слишком много крови. И безумия.

Если же возвращаться ко временам еще более ранним, он помнит только ужасающую пустоту внутри, которую нечем было заполнить, которую он отчаянно старался не замечать. Холодное, непривычно мерзнущее тело, лишенное равновесия, будто расколотое на части, кричало и молило вернуть золотое ядро.

А это тело принадлежит ему?

Сейчас очень жарко, даже в тени. Капли пота струятся по вискам. Гудят цикады. Одна особенно громкая притаилась где-то в ветвях у него над головой.

Если крепче зажмурить глаза и пустить мысли на самотек, можно почти почувствовать прохладный горный ветерок, уносящий удушливую жару. Море облаков клубится у ног, влажным туманом поднимается в воздух, нежной вуалью оседая на коже. Этот туман кажется таким зыбким на фоне громады темных скал и каскада водопадов. Белая вспышка…

– Гэгэ?

Вэй Усянь распахивает глаза – и знойное лето снова укутывает его своим саваном.

В паре шагов от него сидит малыш и с любопытством его разглядывает. Как только он замечает, что Вэй Усянь открыл глаза и смотрит в ответ, малыш смущенно отползает чуть дальше и принимается теребить свой рукав. Вэй Усянь широко улыбается ему – такой милый ребенок!

– Да-да, гэгэ к вашим услугам, – шутливо говорит он и складывает руки для поклона. – Чем я могу помочь молодому господину?

Мальчик ничего не отвечает, продолжая играть с рукавами и вытаскивая своими маленькими пальчиками из потрепанной ткани длинную нитку. Он решительно сжимает губы, отчего щечки смешно надуваются, и Вэй Усянь уже почти протягивает руку, чтобы их потрепать, как вдруг ему прямо в лицо прилетает что-то, завернутое в тряпицу.

– Это для гэгэ!

Прежде чем Вэй Усянь успевает хоть что-то сказать, мальчик вскакивает на ноги и убегает к Лю Цюйфэн – значит, ее сын, – прячась за подолом ее юбки. Она обнимает его, ласково при этом ругая:

– Цин-эр, нельзя так кидаться в людей!

На короткое мгновение Вэй Усянь проваливается в воспоминания. Всего на миг он видит перед глазами другого маленького мальчика, такого же очаровательного и пухлощекого, цепляющегося за небесно-голубое одеяние. И как сам он ругает этого мальчика за то, что тот сует грязные пальцы в рот. Вэй Усянь моргает – и видение пропадает.

Лю Цюйфэн подходит к нему и смотрит виновато.

– Господин Вэй, простите. Цин-эр еще слишком маленький и стесняется незнакомых людей, – она пытается подтолкнуть мальчика вперед, но он только крепче жмется к ее ноге, одним глазом выглядывая из-за юбки.

– Не о чем переживать, – смеется Вэй Усянь и добавляет, совсем не подумав: – Мой А-Юань был таким же.

Проклятье.

Лю Цюйфэн удивленно распахивает глаза, сияя от восторга:

– О, я и не знала, что у господина Вэя есть сын! Если он похож на вас, то я уверена – он вырастет прекрасным молодым человеком!

Объяснять сейчас, как у него может быть почти взрослый сын при том, что сам он слишком молодой, сложно и совершенно неловко, да и вообще Вэй Усянь не в настроении обсуждать тонкости пути совершенствующихся. Стараясь найти правильные слова – а заодно заглушить голос в голове, который радостно напевает: «Твой сын, твой сын, твой сын», он брякает первое, что приходит на ум, в надежде, что ответ получится хоть сколько-нибудь связным:

– Да! Он вырастет молодцом. Он хороший ребенок, да, ребенок, совсем не взрослый. Совсем малыш, мой А-Юань. Такой маленький.

О боги...

Лю Цюйфэн на него странно смотрит, и он решает притвориться, что ему совсем дурно от жары, и для полноты картины слегка сползает вбок. Она взволнованно хмурится и тут же тянется ему помочь, усаживая в прежнее положение с силой, неожиданной для такой маленькой женщины.

– Господин Вэй, вы, должно быть, уж очень давно в пути! – Она развязывает сверток, в котором оказываются пушистые фрукты. – Садитесь-садитесь. Вот так. У меня столько пантао (1), что было бы неправильно ими не поделиться, вот, возьмите.

К ним спешит еще одна женщина, у нее в руках фляга. Когда она ее встряхивает, слышен плеск воды внутри.

– Господин, вы, наверное, хотите пить. Выпейте воды.

Из-за валуна неподалеку слышится:

– Эй, тут у Сюй-цзе есть еще маньтоу (1), возьмите для господина!

Когда сердобольные женщины наконец успокаиваются, у Вэй Усяня оказывается полный бурдюк воды, кучка пантао на коленях и в каждой руке по маньтоу. Сначала он пробует фрукты: розово-желтые, с нежной бархатистой кожицей. Плоский маленький персик идеально ложится в ладонь, и Вэй Усянь складывает стопкой три штуки – так они похожи на тех бродячих акробатов из последнего города, те так же стояли друг у друга на плечах, прыгали и делали сальто под бой барабанов и громкие крики восхищенной публики.

Вэй Усянь уже далеко не ребенок, чтобы играть с едой, но вот Старейшина Илина никогда не был обычным человеком, поэтому он еще немного забавляется с качающейся пирамидкой из персиков, пока они не падают ему обратно на колени.

Он кусает желтую мякоть – она мягкая и сладкая, персик сорван в идеальное время, спелый настолько, что почти лопается, сок льется на язык.

Это его язык? Его тело? Выглядит похоже, ходит похоже, разговаривает похоже – но что-то все равно не так. Вэй Усяню как никому известно, насколько легко спутать кажущееся с действительным. У него теперь ярче румянец и родинки под губой больше нет. Эта плоть и эти кости – может ли он назвать их своими? Или они украдены из тела Мо Сюаньюя и смешаны с его образом в уплату за жуткий ритуал? Кому же принадлежит это трепещущее сердце?

Он не помнит, так ли он ощущал вкус персиков в своем прежнем теле. Был ли их сок слаще, была ли мякоть нежней, так ли ощущался под пальцами легкий пушок кожицы…

Доев персик, он тщательно облизывает твердую косточку и бросает ее на землю. Сбоку раздается тихое ржание. Ослиная голова тычется ему в плечо – прежние обиды явно забыты.

«О горе мне! – говорит грустный взгляд. – Я самое несчастное существо на земле, тружусь весь день на адской жаре, а мой хозяин устраивает роскошный пир и даже не думает поделиться со мной...»

– Нет! Нет, нет, нет, ты, вероломная дьяволица! Ты столько травы сжевала, и до сих пор, между прочим, жуешь!

Но Яблочко совершенно бесстыдно подходит еще ближе, нисколько не заботясь о зеленых уликах, свисающих с ее не прекращающей двигаться челюсти. Она осторожно прихватывает зубами рукав Вэй Усяня, наверняка зная, что это действует безотказно. «У меня живот урчит! – говорят ее глаза. – Будь у меня силы плакать, мои слезы затопили бы это поле!»

– А-а! Поверить не могу! – Но сколько бы Вэй Усянь ни возмущался, он уже разламывает пантао пополам и протягивает Яблочку, которая тут же жадно его зажевывает. Он проводит ладонью по ее мягкому носу – это он просто руку от сока решил вытереть о первую подвернувшуюся поверхность, а вовсе не думал ее гладить.

Ужасно. Однажды он все равно ей покажет, кто тут хозяин.

Даже несмотря на то, что пришлось делиться едой с коварным ослом, пантао должно хватить еще на день или даже на два, поэтому он аккуратно заворачивает их снова в тряпицу и убирает в мешочек цянькунь. Он совсем новый, белоснежный с голубой вышивкой, один из нескольких прощальных даров из Облачных Глубин. Вэй Усянь старается не запачкать его, насколько это вообще возможно в таком путешествии.

Еще у него есть маньтоу, теплые оттого, что лежали на солнце. Они совсем простые – не такие, как он ел в юности, обжаренные до золотистой корочки и со сгущенным молоком или закрученные завитушками с зеленым луком, – но, когда он разламывает одну, она оказывается мягкой и пышной. Он ест, крошки сыплются ему на колени, каждый кусочек он запивает теплой водой.

Вэй Усянь просто ест, наслаждаясь нехитрым удовольствием наполнить собственный живот.

* * *

Закончив с едой, Вэй Усянь смотрит на лежащие на земле персиковые косточки. Интересно, если зарыть их в землю, они вырастут?

Перед мысленным взором встает дерево с распускающимися бутонами среди желтой травы. Вихрь розовых лепестков весной и сочные фрукты на темных ветвях летом. Новая жизнь.

Здесь не было дождя уже несколько месяцев. Почва слишком сухая и бедная, чтобы выросло такое дерево.

Он все же зарывает косточки в землю.

* * *

Сытый и слегка сонный Вэй Усянь все еще сидит под деревом, когда невдалеке слышится детский голос:

– Мама, кто-то сел на персики! Они все сплющились!

Цин-эр держит в своих маленьких ручках открытую сумку с персиками. Его мать спешит к нему.

– Цин-эр, это же пантао, они такие и есть. – После короткой паузы слышится звук, будто что-то мягкое упало на землю. – Погоди, отдай мне, не нужно их бросать!

Вместо мешка с фруктами Лю Цюйфэн дает сыну булочку и сажает его к себе на колени. Вэй Усянь морщится, представив жар чужого потного тела в такой страшный зной. Такое способна выдержать только мать.

Однако даже еда не отвлекает малыша от вопроса:

– Мама, почему пантао плоские?

Лю Цюйфэн мягко улыбается.

– Когда Цин-эр кушает персик, сок течет у него подбородку и по рукам, правда? – спрашивает она, слегка покачивая ребенка. – Твой ротик такой маленький, что весь персик целиком туда не помещается.

Цин-эр кивает с серьезным видом и открывает рот, чтобы показать, какой он маленький. Конечно же, оттуда вываливается наполовину прожеванная маньтоу, и Вэй Усянь прячет улыбку за рукавом. Лю Цюйфэн вытирает детский ротик рукой и протягивает ему пантао.

– Так вот, – продолжает она, – боги увидели, как Цин-эр весь перепачкался в персиковом соке и воскликнули: «О! Никогда еще не было на земле такого липкого малыша!»

В этот момент она начинает щекотать его животик, и Цин-эр заливается смехом, дрыгает ногами и почти роняет свой персик на пыльную землю.

– Осторожно, Цин-эр, держи его крепко. Ведь этот пантао создан богами именно для тебя! Они сделали его таким маленьким и плоским, чтобы он легко помещался в твоем маленьком ротике и чтобы тебе было совсем просто его кушать. Они послали его тебе и точно знали, что тебе понравится!

Губы мальчика складываются в удивленное «О», а большие темные глаза становятся еще больше.

– Они создали его специально для меня?

– Конечно, – улыбается Лю Цюйфэн. – И Цин-эр должен дорожить этим даром и кушать его аккуратно, потому что боги очень огорчатся, если увидят, что их особенный пантао пачкает малыша, а ведь они столько времени потратили, чтобы создать нелипкий персик.

Кажется, Цин-эр в полном восторге от мысли, что фрукт создали специально для него. Теперь он ест его аккуратно, откусывая понемногу и стараясь не испачкать соком одежду. Выглядит ужасно мило.

Хотя, по правде сказать, Вэй Усянь не думает, что капля персикового сока сделает этого малыша более липким, чем он есть.

К тому же он помнит, как оттирал Чэньцин от слюней А-Юаня. Помнит, как раздражало, когда слюни капали на его потрепанную и почти всегда грязную одежду. Как ему хотелось, чтобы А-Юань был счастливым, упитанным и чистым насколько это только возможно, даже несмотря на окружающий их туман темной энергии, вечно урчащие от голода животы и неумолимую грязь могильников, покрывающую все вокруг и толком не поддающуюся стирке.

Поистине, важна каждая мелочь, когда дело касается твоего ребенка.

* * *

Позже, когда время переваливает за полдень и пекло становится чуть менее невыносимым, они собираются с силами, снова нагружаются поклажей и возвращаются на дорогу. Еще позже, когда семья Лю Цюйфэн уговаривает Вэй Усяня остаться у них на ночь в благодарность за помощь, он самым вежливым образом отказывается, но когда Цин-эр смущенно цепляется за его одеяние, ему не остается другого выбора – только согласиться. Вэй Усянь садится за стол, по комнате пляшут длинные тени, рожденные пламенем свечи, роняющей крупные капли воска на грубую деревянную поверхность.

Окутанный полуночной темнотой и освещаемый мерцающим пламенем, Вэй Усянь начинает писать письмо.

* * *

Лань Чжань,
так же, как горы неподвижны, а течение рек непрерывно, верно и то, что мы свидимся снова, а пока – тебе не отвертеться от моих писем! Ха-ха! Лань, Чжань, я столько всего повидал и столько людей встретил, а прошел всего-то месяц!
Я уже скучаю по тебе
Здесь ужасно жарко и мне не хватает прохладных горных ветров Гусу. Твой бедный Вэй Ин
Я таю, Лань Чжань…
Теперь я понимаю, что шестнадцать лет – это много. Мир ужасно огромный и не такой, каким я его помню. А ребенок за шестнадцать лет вырастает во взрослого мужчину! Кстати, с тебя веселые истории из детства А-Юаня! Я, помнится, слышал что-то про кучу кроликов…

Notes:

Вэй Усянь путешествует по северным китайским равнинам, это одна из трех основных областей Китая, где выращивают персики. Лето там гораздо суше, чем в южных регионах.

1. Маньтоу – китайские паровые булочки. Насколько мне известно, сгущенное молоко изобрели в 1800-х, но давайте притворимся, что в древнем Китае оно уже было, чтобы есть с ним жареные маньтоу (потому что это ужасно вкусно!)

Chapter 2: Доу бань юй

Notes:

Доу бань юй – рыба, приготовленная с доубаньцзян, острой бобовой пастой.

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text

Вэй Усянь стремится на запад, пытаясь обогнать солнце.

Дни проносятся друг за другом, яркие, жаркие и сладкие, как имбирные конфеты, которые перед уходом сунул ему в руку Цин-эр. Они подтаяли по краям. Вечер перед ночной охотой: шумное веселье и болтовня пьющих вокруг постояльцев гостиницы, привкус ячменного вина на собственном языке; тишина и покой в тени плакучей ивы, скрывающей его под своими тонкими ветвями; в руке цзунзцы (1) от доброго торговца с праздника Драконьих лодок – начинка завернута в бамбуковые листья и подслащена пастой из красной фасоли и мягких, маслянистых каштанов.

Обжигающий летний зной становится все невыносимей, укутывая каждый день в красно-рыжую дымку, но однажды смягчается и он.

Последние дни лета Вэй Усянь проводит высоко в горах, охотясь на огромную змею, которая вот уже три года изводит окрестные деревни. Когда ему наконец удается прижать ее к земле, змея отчаянно корчится, пытаясь освободиться и оставляя глубокие борозды в лесной подстилке. Длинное тело толщиной со ствол дерева извивается кольцами, из огромной пасти торчат острые, капающие ядом клыки, сверкают ярко-красные глаза, но Вэй Усянь нисколько не боится – даже без золотого ядра такая нечисть для него не представляет сложностей.

Он ловко уворачивается, когда змея плюется ядом, и уклоняется от просвистевшего прямо над головой хвоста. Через десять минут мертвая тварь лежит на развороченной земле, истекая черной кровью под сенью густых деревьев. Может быть, сработал он не слишком чисто – представители клана Гусу Лань наверняка именно так и подумали бы, – но, в конце концов, просто так он, что ли, носит черные одеяния?

Когда работа закончена, он возвращается на окраину деревни. Жители близко не подходят, но не потому, что боятся его самого или того, как он выглядит, – в сельской глуши люди не воротят нос, если ты слегка заляпался, да и не заботятся особо о почтении к заклинателям, как это бывает в городах, где строгие правила приличий требуют отстраненного уважения. Просто от Вэй Усяня ужасно разит дохлой нечистью. Так воняет из мясной лавки, где обрезки мяса гнили на жарком солнце несколько дней. Поэтому сельчане не подходят близко, не хлопают одобрительно по плечу, а стоят поодаль широким кругом, тепло и приветливо улыбаясь, и, несмотря на его окровавленный вид, бурно выражают благодарность с расстояния в чжан (2) и изо всех пытаются не зажимать носы.

В свою очередь Вэй Усянь сдерживает желание перевести в шутку их похвалы и еще целый фэнь (3) слушает благодарности, а потом его спасает старая бабушка, предлагающая приютить его у себя на то время, пока он останется в деревне. Он тут же соглашается, стремясь избежать неудобного внимания жителей. За время своего путешествия он множество раз слышал хвалебные речи от людей, которым довелось помочь, но от этих слов по-прежнему бегут мурашки по коже. Еще несколько месяцев назад люди разбегались при одном упоминании Старейшины Илина, а теперь горят желанием его благодарить и, сколько бы он ни отказывался от платы, продолжают совать ему деньги.

Лань Чжань написал в своем последнем письме: «Доброта Вэй Ина не имеет границ. Люди, которым ты помог, искренне выражают свою благодарность и считают это правильным. Ты достоин того, чтобы тебе говорили, насколько ты хорош».

Вэй Усянь сомневается, что когда-нибудь к этому привыкнет.

Он наконец выбирается из улыбающейся толпы и идет следом за старушкой, но тут порыв ветра заставляет его снова почувствовать омерзительный запах, исходящий от него самого. Он прочищает горло.

– Прежде чем я принесу эту вонь в дом, может быть, бабушка укажет мне дорогу к ближайшей речке, где я смогу ополоснуться?

Вэй Усянь оказывается на берегу широкого извилистого ручья в нескольких фэнях ходьбы от деревни. Он раздевается и приседает у кромки воды, чтобы постирать верхнее одеяние, и когда кровь смывается с ткани, вода становится мутной и темной. Его одежды изготовлены по особому заказу из специальных плотно сплетенных волокон, которые не позволяют грязи набиться внутрь ткани, но при этом дают коже дышать. «Поразительно, что можно купить за деньги Верховного Заклинателя», – думает Вэй Усянь, поражаясь скорости, с которой очищается его одежда. Оставшись довольным результатом, он вытаскивает одеяние из воды, отжимает его и кладет на горячий камень для просушки.

Стопы приятно погружаются в черную грязь у кромки ручья, и Вэй Усянь хлюпает в ней пальцами, наслаждаясь ощущением. Он входит в текущую воду, поднимая на дне маленькие облачка ила. Веселья ради он пинает их, но потом вспоминает, как в прошлом месяце порезал ногу об острый речной камень и как тяжко потом было добираться до ближайшего города. Лучше так не рисковать.

Вода доходит до середины бедра, и он наклоняется, опуская лицо в ручей – вода прохладная, и по коже разливается долгожданное облегчение, когда уходит зуд от засохшей на лице змеиной крови. Он держит голову под водой сколько позволяет дыхание (его рекорд – два фэня), выныривает и трет щеки. Он проверял возможности своего нового тела, изучая его мало-помалу, конечно же, в пределах разумного. Было бы неловко Старейшине Илина умереть во второй раз, захлебнушись в ручье глубиной в три чи (4). Но чтобы заставить сердце биться чаще – этого вполне достаточно.

Он поднимается из воды; волосы мокрые, тяжелые и липнут к лицу. Они и в прежней жизни казались ему непослушными, но, вернувшись из мертвых, он понял, что с ними теперь и вовсе не совладать. Он отжимает их руками, как тряпку, чтобы так сильно не тянули шею своим мокрым весом.

Убрав пряди с лица, он вдруг замечает какой-то блеск в воде.

В этом ручье водится рыба, несколько штук плавают вокруг его лодыжек. Они извиваются и мерцают в солнечных лучах, что пробиваются сквозь густую листву деревьев, заставляя щуриться от ярких бликов. Теперь, присмотревшись, он видит, что здесь есть юркие мальки и рыбешки покрупней, наверняка отъелись на насекомых и падающих в реку листьях. Одна смелая рыбина подплывает совсем близко и задевает ногу Вэй Усяня, и размером она с его предплечье.

Он усмехается. Кто-то менее опытный посетовал бы на отсутствие рыболовных снастей, но только не Вэй Усянь, проведший детство и юность за охотой на жирных карпов в теплых озерах Юньмэна. Однажды, когда ему было тринадцать, он просидел в воде целый час, укрытый от глаз лотосовыми листьями, и умудрился поймать здоровенного карпа голыми руками. Эти глупые горные рыбешки тому карпу не чета!

Вскоре он уже идет к дому гостеприимной бабушки, заткнув Чэньцин на пояс, потому что в руках у него серебристая рыба.

Яблочко уже стоит снаружи, видимо, кто-то ее сюда привел. Перед ней лежит охапка свежего сена. В ответ на его стук бабушка распахивает дверь и торопит войти, промакивает полотенцем его по-прежнему мокрые волосы и забирает влажную одежду. Увидев рыбу, она восклицает:

– Ох, дорогой гость поймал рыбу для никчемной старухи! Ты слишком добрый! Ох, не стоило так утруждаться!

Но тем не менее, рыбу она забирает и предлагает приготовить ее на ужин.

Морщинистые руки нажимают на плечи, заставляя сесть. Бабушка наливает Вэй Усяню некрепкого чая и отправляется на кухню, по пути закатывая рукава.

С того места, где сидит Вэй Усянь, через широкий проем отлично видно всю кухню. Сушеные травы пучками свисают со стропил на петлях шпагата; на бамбуковом сите в углу лежат свежевымытые кочаны капусты, с них капает вода. Дым и пар мягко поднимаются, образуя серебристую дымку в свете, проникающем в кухонное окно.

Он наблюдает, как бабушка берет крупную рыбину, кладет ее на видавшую виды разделочную доску, вскрывает бледное брюхо и вычищает внутренности, а потом делает по три надреза с каждой стороны. Вэй Усянь вспоминает, что так делали торговцы в Пристани Лотоса, быстрота ножей которых была естественным следствием многолетнего опыта. В воздухе пахнет рыбой, и он будто возвращается в детство, скользит через толпу кричащих торговцев и болтающих женщин, что пришли на рынок пораньше, чтобы сделать самые лучшие покупки.

Бабушка кладет рыбу в сковороду с растительным маслом и, обернувшись через плечо, извинятся, что гостю приходится скучать.

– Не беспокойтесь, – весело отвечает Вэй Усянь, – у бабушки такие потрясающие кулинарные таланты, что наблюдать за ними – уже развлечение!

– Сладкоречивый молодой господин, – смеется бабушка.

Здесь, на юге, местные жители в своей любви к острой еде могли бы посоперничать с Вэй Усянем. Рядом со сковородой стоит плошка с маслом чили, бабушка добавляет в нее горстку мелко нарезанного чеснока и имбиря и отправляет это в сковороду, выпуская из-под крышки клубы пара. Смешивает темный соевый соус с уксусом и поливает готовящуюся рыбу. Потом она достает небольшой глиняный горшок, в котором оказывается бобовая паста, почти красная от добавленного в нее перца чили.

Соус густеет и пузырится, бабушка снимает сковороду с огня и добавляет полную пригоршню зеленого лука. Рыба стоит на столе, красная от специй и полыхающая жаром, и Вэй Усянь собирается предложить свою помощь и накрыть на стол, но бабушка снова возвращается в кухню и продолжает готовку.

Тем временем наступает пора ужина, и бабушка наготовила еды, которой хватит на две семьи, не говоря уже об одной старушке и одном бродячем заклинателе. Вэй Усянь прикидывает, сколько же ему придется съесть, чтобы не обидеть хозяйку, как вдруг раздается стук в дверь. Он осторожно ее открывает, и в дом вваливается толпа соседей.

– Мы приходим к ней на ужин всякий раз, когда можем, – объясняет седовласый мужчина, увидев озадаченное выражение лица Вэй Усяня. У него добрые глаза и усы, которые напоминают Вэй Усяню четвертого дядюшку. – Ее сын уехал работать в большой город много лет назад, а муж был одним из первых, кого убила змея. Было бы неправильно оставлять ее одну.

Все берут тарелки и несут их на большой деревянный стол снаружи, и только в этот момент Вэй Усянь понимает, насколько в доме душно из-за разведенного в кухне огня. На улице прохладно, он подставляет лицо вечернему ветерку и спешит обратно в дом, чтобы помочь бабушке принести поднос, на котором стоят чашки с дымящимся белым рисом.

Яблочко наблюдает за ними оттуда, где привязана, и обиженно раздувает ноздри, ужасаясь происходящей несправедливости – тут такое пиршество, а ей досталось только сено! Она пыхтит все громче и вот-вот начнет кричать; Вэй Усянь вздыхает, называет ее неблагодарной скотиной и дает что-то из остатков еды, которые бабушка принесла с кухни.

Дерево шуршит о камень – все придвигают табуреты и устраиваются за столом.

Рыба как главное блюдо стоит посередине и все еще исходит паром, потому что бабушка предусмотрительно накрыла блюдо плетеной крышкой. Рыба мягкая и легко отслаивается. Бабушка вынимает мелкие косточки и кладет их на край тарелки, они такие тонкие и прозрачные, что почти не видны. Еще на столе есть жареные зеленые бобы, они приятно хрустят у Вэй Усяня на зубах, идеально приготовленные: тонкая кожица потемнела и сморщилась на огне, но не расползлась и не стала мягкой.

Напротив зеленых бобов стоит тарелка баклажанов с разрезанной темно-фиолетовой кожурой, обнажающей бледную мякоть, залитую сладко-острым соусом; кто-то добавляет его в миску Вэй Усяня, и густая жидкость впитывается в рис. Молодой человек с широкими бровями передает ему мапо тофу – мягкие белые кубики, тушеные до коричневого цвета и смешанные с фаршем из свинины и перца. Все это щедро покрыто маслом чили.

Бабушка выдергивает жемчужно-белый рыбий глаз и протягивает его самому младшему из сидящих за столом.

– Возьми это, дитя. Глаз очень полезный. Съешь, чтобы стать еще выше, вот!

Мальчик морщит нос, но все равно берет глаз и нехотя сует в рот. Он трижды медленно, неуверенно жует его, а потом передергивается от отвращения, когда жидкое содержимое попадает на язык, и все разражаются смехом.

– У него драконий язык, он даже острый перец ест сам по себе, – удивляется мать мальчика, сидящая напротив. И действительно, все в миске мальчика залито дополнительной порцией масла чили. – Но когда дело доходит до рыбьего глаза, ох! Такое поражение!

Щеки у нее краснеют от удовольствия, и она хлопает мужа по руке, хихикая. С другой стороны от нее седовласый мужчина наливает себе еще одну чашку чая, чтобы смочить горло, когда его громкий ухающий смех превращается в хрип. Бабушка тоже выглядит довольной и нисколько не обижена, что ребенок усиленно трет свой язык.

Они сидят за столом в мягком свете закатного солнца и смеются, глядя друг на друга и шлепая ладонями по коленям, будто делали так всю жизнь. Будто для них нет ничего привычней ужина, разделенного с соседями.

Вэй Усянь все еще смеется, когда бабушка поворачивается уже к нему, держа палочками нежную рыбью щеку.

– Самая вкусная часть рыбы нашему почетному гостю! Держи, дитя. Тебе нужно больше есть. – Она гладит его тонкие запястья, и ее губы расплываются в улыбке.

Глядя на смеющиеся лица вокруг, Вэй Усянь берет кусок рыбы. Как и все остальное, тот идеально острый.

* * *

На Могильных Холмах не было специй, они попросту там не могли расти. Не то чтобы Вэй Усянь не пытался – однажды он даже выменял на редис пачку семян острого перца, посадил их, и даже Вэнь Цин не стала распекать его за ненужные траты и не огрела ничем по голове. Но ничего не взошло, и Вэй Усяню пришлось смириться с безвкусной жизнью. Разве мог он жаловаться на отсутствие пряностей, когда у людей вокруг щеки с каждым днем становились все более впалыми, и почти все они ложились спать, терзаемые голодом. Но все же он скучал по специям.

Когда Вэнь Цин спросила, почему он вообще вздумал выращивать перец чили, он лишь пожал плечами.

– Мне нравится, когда у еды есть вкус. Мы в клане Юньмэн Цзян… в смысле люди из Юньмэна кладут в еду много приправ, я к этому привык, вот и все.

Он не стал смотреть Вэнь Цин в глаза и принялся снова ковыряться в своем лотосовом пруду. На этом тема была исчерпана.

Поэтому, когда они в очередной раз спустились в Илин продавать редиску, Вэй Усянь не придал значения тому, что Вэнь Нин, уже собираясь обратно, поставил в тележку небольшой горшочек. Вэй Усяня гораздо больше занимал лже-Старейшина Илина, продающий талисманы на углу. Он тогда подумал, может, заняться тем же самым – какой-никакой, а заработок.

На кухне тот самый горшочек Вэй Усянь тоже не заметил, в основном потому, что Вэнь Цин строго-настрого запретила ему готовить после того, как к ней прибежал заплаканный А-Юань, попробовавший отвратное на вкус рагу из редиски авторства Вэй Усяня.

Он ничего не подозревал до тех самых пор, пока на следующий день не сел ужинать, обнаружив в тарелке непривычно красную жареную редиску. Даже когда Вэнь Цин нахмурилась, глядя в его изумленное лицо – «Вэй Усянь, ты есть собираешься или так и будешь пялиться?» – взгляд у нее был теплый.

Пряность была слабей, чем те, к которым он привык, но он уплетал угощение с таким аппетитом, будто оно было приправлено лучшим на свете маслом с перцем чили. Вэни так прониклись его воодушевлением, что некоторые даже решили попробовать его редиску, а потом жаловались на горящие языки и губы. Даже бабуля Вэнь взяла кусочек с его тарелки, но после пары укусов передумала и вытерла выступивший на лбу пот. Они так развеселились в тот вечер, что четвертый дядюшка даже достал из запасов кувшин фруктового вина. Все смеялись и было очень хорошо.

Неделю спустя все Вэни были мертвы.

* * *

Солнце всходит и заходит, дни становятся короче.

Соседи часто заглядывают в гости, приносят свежесобранные травы и спелые фрукты, заходят на чай, залатывают прохудившуюся крышу бабушкиного дома. Она готовит соленые яйца и курицу на пару, отварную рыбу с дикой зеленью. По вечерам, после того как соседи прощаются, спеша вернуться в свои дома, а шум и суета сменяются покоем, Вэй Усянь, еще чувствуя покалывание в онемевшем от съеденных специй языке, сидит на улице с бабушкой и смотрит, как тени становятся все длинней. Окружающие горы будто просыпаются и гудят; земля под ногами изобилует жизнью. «Я сейчас здесь, – часто думает он. – Я здесь, дышу этим воздухом, чувствую этот ветерок. Я здесь, живая плоть и душа».

Каждую ночь над их головами вьются комары, и он постоянно от них отбивается. Они кружат и вокруг бабушки, но редко кусают ее; она говорит со смехом:

– Эти старые кости им не по вкусу!

Однажды вечером, когда бледная луна поднимается над линией деревьев, Вэй Усянь пишет еще одно письмо Лань Чжаню, описывая все новые острые блюда, которые он успел попробовать.

Я хорошо ем и хорошо сплю, Лань Чжань, и надеюсь, что ты тоже. Вся эта тихая жизнь среди зеленых гор, должно быть, идет мне на пользу!

Он получает ответное письмо через несколько дней, уже отправившись в путь, – гораздо быстрей, чем ожидал. Лань Чжань пишет о своих рутинных обязанностях, о том, что родившиеся весной кролики уже выросли и что юные адепты клана Лань очень по нему скучают. Еще он пишет: «Со мной тоже все в порядке, Вэй Ин. Настолько, насколько это возможно, когда тебя нет рядом». Щеки Вэй Усяня вспыхивают румянцем, когда он это читает, снова и снова обводя пальцем эти слова.

Утро перед его отъездом выдается солнечным и ясным. Бабушка говорит, что идет на деревенское кладбище, чтобы навестить мужа, и спрашивает, не хочет ли Вэй Усянь сходить с ней перед отъездом.

Кладбище самое простое, как и следовало ожидать от небольшой горной деревни. Вэй Усянь краем глаза видел показную роскошь обители предков клана Цзинь, где все было затянуто белым шелком и залито золотистым светом свечей; даже в Пристани Лотоса зал предков был впечатляющим и очень ухоженным. Здесь нет ничего подобного, а единственный памятник бабушкиному мужу – это грубо отесанный серый камень, который можно было бы принять за обычный валун, если бы не вырезанные на лицевой части символы.

– Его тела здесь нет, – говорит бабушка, поглаживая камень морщинистой ладонью. – Эта тварь проглотила его целиком. Сколько мы ни искали, даже костей не нашли. – Она сильней прижимает руку к камню, отчего пальцы бледнеют и становятся заметней старческие пятна на коже. – Хоронить было нечего.

Вэй Усянь вспоминает вонючую жижу, что хлынула из брюха твари, когда он распорол его, и мелкие кусочки чего-то, что он счел плотью и костями ее жертв.

Он предлагает помочь почистить надгробие. Оно покрыто грязью, а у изножья слегка заросло мхом. Приходится приложить усилия, чтобы его очистить, но теперь камень выглядит довольно ухоженным.

– Я навещаю его всякий раз, когда есть возможность. Не хочу, чтобы он скучал, – говорит бабушка, ловя взгляд Вэй Усяня.

– Он наверняка этому очень рад, – отвечает тот, продолжая скрести. Палящее солнце еще не успело высоко подняться, поэтому камень прохладный и вскоре оказывается начищен до блеска.

Пока Вэй Усянь в последний раз тщательно промывает надгробие водой, бабушка достает из корзинки фрукты и сладости, раскладывает их по тарелкам на земле. Потом достает вино и наливает немного в треснувшую чашку.

Вэй Усянь достает огненный талисман – «Ох, какая полезная вещь!» – и собирает хворост, чтобы развести костер и сжечь ритуальные деньги. Бабушка поджигает три палочки благовоний, совершает поклоны, усаживается на землю напротив камня, скрипя костями и отмахиваясь от попыток Вэй Усяня помочь, и складывает руки на коленях.

– Ян-гэ, – тихо говорит она, – я пришла тебя проведать.

Вэй Усянь отворачивается, оставляя ее один на один с мужем. На кладбище больше никого нет, и, кроме негромкого бабушкиного голоса, тишину нарушают лишь звуки шелестящего листьями утреннего ветра да пение птиц в ветвях деревьев. Он смотрит на другие могилы, на ровные линии серых камней, и думает, что вскоре сюда придут еще люди: погибших по воле проклятой змеи навестят их родственники и расскажут, что они наконец отомщены.

Вэй Усянь только однажды позволил себе скорбеть после событий в храме Гуаньинь. Это была очередная одинокая ночь в дороге, никого не было вокруг, и даже Яблочко давным-давно уснула. Он сжег бумажные деньги и вылил немного воды из своего бурдюка, потому что вина у него не было, и трижды поклонился перед огнем. А на третьем поклоне не смог поднять голову, упал на колени и прижался лбом к земле. «Простите, я подвел вас, простите, простите», – повторял он в темноту. Гордой, сильной Вэнь Цин, сожженной дотла и развеянной по ветру, истерзанной сапогами своих убийц; Вэнь Нину, черноглазому, застывшему во времени и неспособному присоединиться к своей семье в следующей жизни; полусотне беженцев, молодых, старых и больных, повешенных на городских стенах, с безвольно болтающимися на ветру головами и конечностями.

Он лежал на земле, сотрясаясь плечами, вдыхая пыль и песок, пока костер не прогорел до тлеющих углей. Когда он наконец поднял голову, первые лучи рассвета уже тронули небо.

* * *

Все пожитки собраны, и бабушка в последний раз гладит Яблочко по носу. Они стоят на краю деревни. Вэй Усянь извиняется, что уезжает так скоро.

– Надеюсь, бабушка не будет слишком скучать без меня!

– Ох, дитя, я давно уже привыкла, не говори глупостей! – И когда он смеется в ответ на ее возмущение, она улыбается. – Последние три года я живу без мужа и сына, но я вовсе не одна. У меня всегда есть с кем выпить чаю и разделить обед. Семья – это не только кровь, понимаешь?

Он спускается по горной тропе, а бабушка смотрит ему вслед и машет рукой, а потом к ней подходит один из соседей, тот, с широкими бровями, и они медленно возвращаются в деревню. Вэй Усянь улыбается, проводив их взглядом, и дальше смотрит лишь вперед, подгоняя Яблочко.

Когда наступает ночь и Вэй Усянь засыпает под усыпанным звездами небом, ему снятся красные фонарики в пыли Могильных Холмов и собравшаяся вокруг него потерянная семья.

 

Notes:

В этой главе Вэй Усянь путешествует по провинции Сычуань, известной своей острой едой (и тушеным мясом!)

1. Цзунцзы – это клецки из липкого риса в форме пирамиды, завернутые в бамбуковые листья, которые обычно едят летом во время фестиваля Драконьих лодок. Сладкие начинки более популярны на севере, а южные цзунцзы – пикантные.
2. Чжан – мера длины, равная примерно 3 м.
3. Фэнь – мера времени, равная 1 минуте.
4. Чи – мера длины, равная примерно 33 см.

Chapter 3: Но Ми Оу

Notes:

Но ми оу – корень лотоса с клейким рисом, обычно подается с медом из османтуса. На самом деле это блюдо из Ханчжоу, но я подумала, что оно подойдет и Юньмэну. Из-за трудоемкого процесса приготовления и высокой цены на мед из османтуса вы никогда не увидите, чтобы он продавался в случайной гостинице в наше время. Хоть он и сладкий, но обычно подается в качестве закуски.

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text


Осень приносит с собой прохладный ветерок, который все время треплет густые волосы Вэй Усяня, и те нещадно лезут в рот, стоит его открыть. Большую часть времени, когда он не распевает песни верхом на Яблочке и не изгоняет нечисть, он занят тем, что отплевывается от собственных волос. Деревья окрасились в ярко-рыжий, огненно-красный и желтый. Яркое разноцветное море, которое колышется на многие ли вокруг, разливаясь по темным склонам гор. Пока они идут между хребтами по краю долины, бывшей территории клана Цишань Вэнь, Вэй Усянь даже придумывает себе развлечение, нарочно направляя Яблочко туда, где больше всего опавшей листвы. Но она не обращает на это внимания, потому что гораздо больше ее занимают свисающие с ветвей обезьяны с золотой шерстью (1). Яблочко вертит головой и с интересом таращится на их бирюзовые мордочки.

Когда губы начинают трескаться от сухого ветра, Вэй Усянь останавливает Яблочко на пригорке и делает пару глотков воды из бурдюка. Несколько обезьян, что следуют за ними через лес, устраиваются на огромном дереве рядом и сбиваются в плотную кучку для тепла, а одна обезьяна-подросток решается приблизиться, цепляясь за покрытую лишайником кору. Яблочко от любопытства громко фыркает, и смельчак тут же ретируется обратно к своим. Смех Вэй Усяня разносится по лесу, и их наблюдатели решают переместиться на ветки повыше.

– Даже обезьяны путешествуют семьями, представляешь, Яблочко! Но мне и тебя хватает, – и он вытягивается у нее на спине, доверяя нести свое бренное тело. Она тут же кусает его за ухо.

– Ай! Ты злобное создание! Я только что сказал, как мне приятна твоя компания. Неблагодарное и подлое животное!

Вэй Усянь вытягивается, пытаясь расслабить уставшую от долгой езды спину. Он смотрит вверх, щурясь от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, и видит, что за ним продолжают наблюдать – золотое пятно в море колышущейся листвы. Он протягивает руку в сторону обезьяны, и ему в голову тут же прилетает ягода. Вэй Усянь усмехается и, переворачиваясь, тянется в свой мешочек цянькунь за чернильницей.

Солнце с каждым днем садится все раньше. Когда перепачканные чернилами пальцы совсем замерзают и день близится к концу, он наконец разгибается над мшистым камнем, что послужил ему столом.

Когда чернила высыхают, он достает из цянькуня сверток бумажных листов – здесь есть туманные горы на закате и маленькие деревушки у их подножья, огромные моря бамбуковых рощ, колышущиеся на ветру, зеркала озер и скользящие в их водах блестящие рыбы. А теперь поверх этих страниц еще один рисунок – золотые обезьяны, цепляющиеся хвостами и ладонями за ветки. Если бы его спросили, он сказал бы, что этот рисунок самый удачный. Может, он его даже отправит Лань Чжаню.

Он вытягивает шею, в последний раз глядя на своих муз. Те о чем-то тихо болтают на своем обезьяньем языке, гладят друг друга по рукам, сцепившись хвостами. Стайные животные. Янтарные лучи закатного солнца пронизывают листву, заставляя золотистую шерсть вспыхивать огненными бликами. Маленькие яркие создания, предвещающие приближение осени.

Вэй Усянь собирает вещи, тянет Яблочко в сторону от полянки, где она съела всю траву, и продолжает свой путь в полном одиночестве. Не считая, конечно же, осла.

* * *

К тому времени, как он добирается до каменных стен Нечистой Юдоли, ветер будто отращивает зубы и больно кусает пальцы, уши и кончик носа, а по утрам землю покрывает иней.

Не Хуайсан встречает его с неизменным веером в руках.

– Не-сюн, – разносится по крепости звонкий голос Вэй Усяня, у которого от ветра слезятся глаза и горят щеки. – Найдется свободная комната для уставшего друга?

Тем вечером он погружается в горячую воду, которая обжигает кожу и возвращает чувствительность пальцам и стопам, а потом наслаждается щедрым столом, где собраны лучшие дары осеннего урожая. Блюда наваристые, соленые и неожиданно обильно приправленные маслом чили.

В конце трапезы Не Хуайсан даже протягивает ему лунный пряник:

– Уже поздно, конечно, но ни за что не поверю, что ты как следует отпраздновал! Уж точно не в дороге, где, кроме пыли и грязи, нет ничего!

Вэй Усянь чувствует, как по языку растекается приятный сладковатый вкус лотосовой пасты, и пытается вспомнить, когда в последний раз по-настоящему наслаждался Праздником середины осени. В памяти всплывает полная луна над крышами Пристани Лотоса, серебристые блики на черной поверхности воды и гул голосов с заполненной людьми пристани. Золотистый лунный пряник, разрезанный на пять равных частей. В опускающихся сумерках, подсвеченных светом фонарей, – улыбающиеся лица брата и сестры…

– Конечно, нет, – смеется Вэй Усянь. – Какой праздник в дороге? Спасибо за угощение, Не-сюн!

Целыми днями он бродит по каменным коридорам Нечистой Юдоли, смотрит на адептов, тренирующихся во дворе, на их сверкающие в закатном солнце сабли, забредает на кухню и болтает с поварами, самый добрый из которых частенько угощает его горячей паровой булочкой, стоит только попросить. Не Хуайсан показывает ему свою значительно расширившуюся коллекцию произведений искусства, водит в самые красивые сады, которые Вэй Усянь не успел посмотреть в беспокойные времена Низвержения Солнца. Было несколько не до того.

Ночами он высовывается в окно своей гостевой комнаты и подолгу смотрит на горы, на убывающую луну, что ныряет в густой туман. Холодный осенний воздух щиплет щеки.

Спустя десять дней осторожных разговоров, разрисованных свитков и крайне многозначительных взглядов за обедом Не Хуайсан пристально смотрит на Вэй Усяня и говорит:

– Ты же знаешь, что не можешь вечно обходить стороной Юньмэн?

– Почему ты решил, что я обхожу его стороной? – ставит чашку на стол Вэй Усянь.

Он наливает себе еще прекрасного черного чая, которым наслаждался все время своего пребывания в Цинхэ, смотрит, как жидкость кружится в чашке, как медленно поднимается над ней пар. Чем ближе ко дну чайника, тем темнее и крепче становится чай. Может быть, год – или шестнадцать лет – назад это было бы вино, щекочущее нос и согревающее горло. И пусть ему по-прежнему нравится алкоголь, он уже не переносит его с той же легкостью, что в дни юности.

Из-за этого он чувствует себя ближе к Лань Чжаню. Но это сейчас не важно.

Не Хуайсан хмыкает в ответ и сверлит его ничего не выражающим взглядом.

– И вовсе я не избегаю возвращения, нечего на меня так смотреть.

Конечно, ни для кого не секрет, что Вэй Усянь предпочел бы мягкий климат своей родины – он надеется, что все еще может так называть Юньмэн, – продуваемому сухими ветрами Цинхэ. И наверное, он хотел бы вернуться, пройтись по улочкам, где прошло детство, побродить между палаток торговцев, вдыхая вкусно пахнущий воздух, забраться в озеро на мелководье и смотреть на поля лотосов, а у самых ног на волнах, поднимаемых рыбацкими лодками, будут колыхаться розовые лепестки. Но…

Вэй Усянь возвращается мыслями на несколько месяцев назад и вспоминает покрасневшие глаза Цзян Чэна в наполненной ладаном тьме храма Гуаньинь. Как тот осел на пыльный каменный пол, будто безвольная кукла, которой обрезали ниточки. Будто то единственное, что позволяло ему держаться все эти шестнадцать лет, Вэй Усянь вдруг отнял у него. «Разве я не должен тебя ненавидеть? Разве могу я тебя ненавидеть?»

И еще раньше. «А-Сянь. Ты так быстро бежал». Его прекрасная шицзе, оттолкнувшая его с дороги и принявшая предназначенный ему меч. Алые капли крови на ее белоснежных траурных одеждах. И даже это было напрасно. Он все равно умер.

Вэй Усянь ужасно устал причинять боль своим любимым.

Поэтому, когда с деревьев стали опадать листья, а землю сковал холод, Вэй Усянь даже не особо думал, куда пойти – просто повернул на север, погоняя Яблочко по протоптанным дорожкам, заросшим желтой травой. Смотрел, как неровный клин белобрюхих ржанок с пронзительным криком скользит сквозь облака, устремляясь к краю неба у него за спиной – они искали свой зимний приют на юге, он же бежал в противоположную сторону через бесконечные холмы и равнины. Это не отступление, нет, твердил он себе каждую ночь, просто так будет лучше всего. Но каждое утро он просыпался от дрожи, будто Юньмэн был огромным трепещущим сердцем мира, теплой кровью и душой дышащей земли, и с каждым шагом прочь от него Вэй Усяню становилось все холодней и холодней.

Не Хуайсан продолжает занудствовать с противоположной стороны стола:

– Вэй-сюн, я ведь не изображаю дурачка в твоем обществе, и ты в ответ мог бы передо мной не притворяться.

– Клевета! – взвивается Вэй Усянь. – Я даже не сказал ничего, с чего ты взял, что я притворяюсь? Я прошел весь этот путь, чтобы повидаться со своим любимым главой клана, ты разве не рад?

– Ты в самом деле пришел повидать меня или просто решил как следует отъесться? И твой любимый глава клана – Лань Ванцзи.

От неожиданности Вэй Усянь давится чаем. Не Хуайсан, конечно, прав, но…

– Он сейчас исполняет обязанности главы клана, так что он не считается. И вообще Лань Чжань – это другое, я не могу его сравнивать с остальными. – По коже пробегает неприятное покалывание.

– Ни мгновения не сомневался, – выгибает бровь Не Хуайсан.

Кожу снова покалывает, и Вэй Усянь хмурится.

– Ладно-ладно, ты – мой второй любимый глава клана. Это тоже, между прочим, немало!

Не Хуайсан смотрит на него ласково.

– Что?

– Ты еще кое-кого забыл.

Слышны тихие шаги и свист закипевшей воды, слуга по новой наполняет чайник. Вэй Усянь тычет палочками в брюхо жареного поросенка – аппетита больше нет.

– Я не хочу доставлять ему хлопот. Будет лучше, если наши пути больше не пересекутся.

Не Хуайсан вздыхает и выглядит уставшим. Что кажется непозволительным главе клана. Вэй Усянь часто напоминает самому себе, что все, кого он знал в прошлом, эти шестнадцать лет провели вовсе не в забвении, подобно ему. Пока его старое тело гнило в каком-то небом забытом месте, эти люди жили, старели и терпели невзгоды этого мира, или же присоединялись к нему в земле.

– Вэй Усянь. Для того и нужны братья. Когда у тебя неприятности, они тебя из них вытаскивают. А когда они… – Не Хуайсан сбивается и проводит большим пальцем по вееру, будто смахивая пыль. Или вытирая кровь. И продолжает: – Когда что-то случается с ними, ты делаешь все, чтобы им помочь. – Затем он открывает веер и обмахивается, напряжение на его лице тает, как ночные тени на рассвете. Нарисованная иволга движется вместе с бумагой, словно в полете. – Вэй-сюн, – говорит Не Хуайсан, – второй шанс выпадает очень редко. – Он широко улыбается. – И я на твоем месте использовал бы его мудро.

Когда Вэй Усянь откланивается и возвращается в свою комнату, на столе его ждут сразу два письма. Одно от Лань Чжаня. Когда Вэй Усянь узнает его почерк, сердце делает кульбит в груди. Он осторожно откладывает письмо, чтобы прочесть перед сном.

Второе написано на хорошей, плотной бумаге, которую он помнит еще со времен своего ученичества. Официальной печати нет, но понять, кто отправитель, не составляет труда.

«Решил, что у меня тут гостиница, где можно бросить свое барахло, а самому шататься по свету? Мозолишь глаза другим, а твои вещи занимают драгоценное место у меня в комнатах. Или Пристань Лотоса для тебя нынче недостаточно хороша?»

Вэй Усянь решает расценить это как приглашение.

* * *

Вэй Усянь покидает Нечистую Юдоль серым утром. На плечах чувствуется тяжесть нового теплого плаща. «Просто возьми, Вэй-сюн. Иначе, если ты простудишься в дороге, Верховный Заклинатель с меня голову снимет». По прикидкам Вэй Усяня, до Пристани Лотоса он должен добраться до начала зимы. Даже если так, он все равно постарается написать еще пару писем Лань Чжаню на случай, если в Гусу в этом году рано ляжет снег и с доставкой почты будут трудности.

Лань Чжань,
Не Хуайсан так старательно меня кормил, что я теперь круглый, как шарик! И больше не могу ехать верхом на Яблочке, только подпрыгиваю на кочках и качусь по дороге, направляемый ветром. И ты, между прочим, приложил к этому руку! Я бы столько всего не съел, если бы ты не прислал в Нечистую Юдоль масло чили. И не отрицай, я знаю, что это был ты! Этот вид чили можно купить только в Цайи, к тому же доподлинно известно, что Хуайсан не любитель специй. Не стоило тебе так утруждаться из-за пары трапез, правда.
Ты уже знаешь, что я направляюсь в Юньмэн? Странно, но мне неспокойно. Все думаю, впустит меня Цзян Чэн или сразу швырнет прямо в озеро?

Вэй Ин,
если удалось тебя порадовать, значит, усилия того стоили.
Цзян Ваньин должен почесть за радость принимать тебя в гостях. Если он откажет тебе в приюте, знай, что в Облачных Глубинах для тебя всегда найдется место. Если ты когда-нибудь пожелаешь прийти.
В последнее время кролики едят совсем немного, наверное, скучают без твоего внимания. По всей видимости, сейчас ты бы им понравился еще больше, если и вправду стал таким же круглым, как они...

* * *

В Юньмэне влажно. Озера перемежаются зелеными рощами до самого горизонта. Здесь гораздо теплее – наконец-то – и Вэй Усянь прячет свой тяжелый плащ на дно сумки. Он разъезжает верхом на Яблочке по берегам озер, наслаждаясь видами и дразня гусей, которые с возмущенным криком кидаются к кромке кристально чистой воды.

На берегу пятого, особенно большого озера Вэй Усянь решает, что ноги у него гудят, и предается детским воспоминаниям.

– Яблочко, а Яблочко, – воркует он, – ты когда-нибудь каталась на лодке?

По счастливой случайности ему удается затолкать ее на болтающуюся у берега плоскодонку и при этом увернуться от зубов и копыт. Когда лодка начинает раскачиваться на воде, Яблочко истошно вопит, скользя копытами по мокрому дереву. Стоит лодке отойти от причала, она сует голову Вэй Усяню под руку и отказывается ее оттуда убирать, а ее недостойный визг привлекает внимание окрестных рыбаков и сборщиков лотоса. Справедливости ради нужно сказать, что Вэй Усяню тоже не очень удобно всю дорогу терпеть ее морду у себя подмышкой.

– Тебе не нравится вода, не нравится жара, ходить ты тоже не любишь, – сетует Вэй Усянь. – Тебе только еду подавай. Толку от тебя никакого!

Однако, когда на середине озера она начинает судорожно дышать от ужаса, он гладит ее по спине и тихо мычит, успокаивая.

Когда они наконец добираются до противоположного края озера, оба измучены.

Солнце в зените, и до Пристани Лотоса еще полдня пути, но живот Вэй Усяня урчит, а Яблочко совсем не в настроении после пережитого приключения. К счастью, спасение является им в виде гостиницы на берегу озера.

Стоит ему войти в здание, гул голосов почти сбивает с ног. Он никогда не был в этом месте прежде, но еда и обслуживание здесь, должно быть, просто исключительные, раз постояльцев тут не меньше, чем пчел в улье.

Запахи с кухни согревают Вэй Усяня до самых костей.

Он садится за столик рядом с резным деревянным окном, выходящим на воду, и поднимает руку, чтобы привлечь внимание ближайшего разносчика, который принимает заказы за другим столиком. Из-за шума Вэй Усянь едва слышит его слова:

– Я сейчас подойду, господин!

Вэй Усянь кивает в ответ, удобно устраивается на своем месте и смотрит в окно. Лодки плывут в зеркале бездонного неба, окаймленного широкими листьями лотоса и бледно-желтыми цветами, которые растут здесь круглый год. Гуси кричат вдалеке. В воздухе витают ароматы: лепешек шаобин (2) с кунжутом, горячей сухой лапши и шипящего масла для жарки. Запах родного дома.

Шум гостиницы уходит на второй план. Вэй Усянь долго смотрит на озеро, а когда оборачивается, разносчик стоит прямо у столика, приветливо глядя на него.

– Что я могу вам предложить?

– Хм… что-нибудь поострей! – Вэй Усянь выдает свою лучшую улыбку. – Что у вас сегодня есть из морепродуктов? Там на улице у меня осел привязан, могли бы вы… – он прерывается, заметив странный взгляд разносчика. – Э-эм. Все в порядке?

– Ох, – вздрагивает мужчина. – Простите, просто вы мне напомнили… – Он замолкает, хмуря брови, потом наклоняется ближе и ахает: – Это же ты! Вэй Ин!

Болтовня вокруг чуть стихает, несколько человек оборачиваются на них.

Вэй Усяня редко когда узнают с первого взгляда. Люди все еще связывают его имя с образом безумного бродяги с красными глазами и черной флейтой, окруженного толпой лютых мертвецов. Правда, все больше народу считают его чертовски красивым и странным героем, спасшим сотню заклинателей в Могильных Холмах и таким образом одним махом очистившим свое имя. Никто из них не думает, что Старейшина Илина еще ест, спит и ругается на базаре из-за гнилых яблок, как и все они, – поэтому его редко узнают, а еще реже зовут личным именем. Это дурной знак.

Он встает с места прежде, чем додумывает эту мысль.

– Если мое присутствие оскорбительно для вас, я уйду. – Он направляется к двери, опустив руки и сделав максимально нейтральное выражение лица, демонстрируя, что не представляет угрозы, но разносчик тут же бросается за ним следом и, взволнованно указывая обратно на его столик, говорит:

– Нет-нет, прошу, садись! Я не хотел тебя обидеть, ты здесь желанный гость! Просто… Вэй Ин, ты меня не помнишь? – он кладет руку себе на грудь. – Это же я, Хань Су! Су-гэгэ!

* * *

Он всего месяц как живет в Пристани Лотоса. Вэй Ин – и только Вэй Ин, он еще слишком маленький для формального имени – вечно голодный и все еще несколько замкнутый малыш. Но с каждой вылизанной дочиста тарелкой он становится больше и сильней, и почти каждый день они с Цзян Чэном играют вместе под жаркими лучами солнца и резвятся в прохладных водах озера.

Только сегодня не такой день.

Вэй Ин вовсе не собирался его злить – он правда никогда не слышал о боевых сверчках!

Почти каждый день Вэй Ин узнает новые игры, еще что-то такое об этом мире, о чем он и не подозревал, и снова чувствует себя глупым. Когда он жил на улице, ему приходилось беспокоиться о куда более серьезных вещах, например, где укрыться от проливного дождя или где найти безопасный переулок, чтобы не натолкнуться на уличных собак. У какого придорожного лотка хозяин позволит ему рыться в мусоре, а у какого отбросы достаточно свежие, чтобы потом его полдня не рвало.

Поэтому, когда Вэй Ин увидел маленькую деревянную клетку, внутри которой бегал толстый коричневый жук, он действительно не знал, что это ценный боевой сверчок Цзян Чэна, его чемпион тысячи (а может, всего десяти) боев. Вэй Ин видел лишь большого жука, который попал туда, куда не положено, поэтому открыл маленькую дверцу и выпустил его.

А потом Цзян Чэн вернулся и обнаружил, что его сверчок пропал, он толкнул Вэй Ина в пруд с лотосами и убежал. Поэтому Вэй Ин промок и замерз, к тому же приземлился на задницу, и теперь она немного болит.

Конечно, Вэй Ину не привыкать к холоду и сырости, но совсем другое дело, когда друг при этом на тебя злится.

– Ай-й, – слышит он тихий голос, – Вэй Ин, что случилось? С тобой все в порядке?

Вэй Ин поднимает глаза и видит сына старшего повара, Хань Су, который стоит у края пруда, склонившись к нему и протягивая руку, чтобы вытащить его из грязи, а еще, кажется, хочет рассмеяться. И тут у Вэй Ина из глаз брызжут слезы.

– Цзян Чэн на меня разозлился, – говорит он дрожащими губами. – Я не хотел ничего плохого! Я не знал, что это его сверчок! – По щекам уже бегут реки слез.

– Конечно, не хотел, – утешает его Хань Су. – Давай Су-гэгэ поможет тебе выбраться и привести себя в порядок, ладно?

Хань Су ведет Вэй Ина в ученические комнаты, дает смену одежды и полотенце, чтобы вытереть лицо и просушить волосы. Вэй Ин все это время тихонько плачет, потому что громко выражать свои чувства еще не научился. Когда же Хань Су завязывает его волосы в хвост красной ленточкой, в животе у Вэй Ина громко урчит. Тот мгновенно прижимает к нему руку, будто пытаясь заглушить звук.

– Прости, Су-гэгэ, – тихо говорит он.

Хань Су смеется. Он всегда смеется и всегда добр к Вэй Ину, даже несмотря на то, что тот еще совсем малыш и совсем недавно здесь, и только учится быть учеником клана Цзян.

– Не извиняйся! Ты голодный?

– Совсем чуть-чуть…

– Тогда почему бы мне не отвести тебя на кухню и не покормить?

– Если можно, – глядя в пол, говорит Вэй Ин.

Вскоре он уже жует корни лотоса, фаршированные клейким рисом, что остались со вчерашнего ужина семьи Цзян. Вэй Ина это мало заботит, потому что хорошая еда – это хорошая еда, и неважно, ел ее кто-нибудь до тебя или нет. К тому же она сладкая. Хань Су улыбается ему и советует есть помедленней.

– Вэй Ин? – Маленький фиолетовый силуэт маячит в дверях кухни. Это Цзян Чэн. Щеки его горят смущением, сапоги шаркают по каменному полу, а в руке большая шпажка с танхулу (3).

Вэй Ин замирает с набитым ртом. Цзян Чэн видит его полупустую тарелку с едой, и танхулу в его руке поникает, как и он сам.

– Ой, – бормочет он растерянно, – кажется, ты уже нашел, что поесть. Ну ладно, я тогда пойду, – и поворачивается к выходу.

– Погодите, господин Цзян! – Хань Су смотрит на Вэй Ина и быстро говорит ему: – Кажется, господин Цзян пытается извиниться. Смотри, он даже принес твое любимое лакомство с базара.

– Так это для меня? – ахает Вэй Ин.

– Ну, я… – взволнованно начинает говорить Цзян Чэн, но Хань Су перебивает его:

– Точно! Когда друг расстроен и ты хочешь порадовать его, или если ты провинился и хочешь попросить у человека прощения, просто накорми его! Правильно я говорю, господин Цзян?

Цзян Чэн бормочет что-то утвердительное, а потом тихо добавляет:

– Прости. Не надо было мне тебя толкать.

Вэй Ин вскакивает со стула – точней, он с него спрыгивает, потому что ноги до пола не достают.

– Ой! Цзян Чэн, ты меня тоже прости. Я не должен был выпускать твоего сверчка. Это, правда, моя вина. Ты еще злишься?

Когда Цзян Чэн качает головой, Вэй Ин светится от счастья и хватает его липкой ладошкой за рукав.

– Я тоже не сержусь! Смотри, у меня тут еще куча корней лотоса осталась. А-Чэн, поешь тоже!

Цзян Чэн улыбается в ответ и протягивает ему танхулу.

– Хорошо. Поделим все на двоих.

Они наедаются от пуза, прикончив и корни лотоса, и засахаренный боярышник. К вечеру оба падают без сил, и Хань Су приходится тащить обоих в их комнату. Когда солнце садится за горизонт, они дружно сопят, свернувшись на одной кровати, как маленькие щенки.

* * *

Хань Су рассказывает Вэй Усяню, что открыл гостиницу одиннадцать лет назад, когда вернулся в Юньмэн, чтобы присмотреть за больной матерью. Он и его жена в основном занимаются готовкой, так что это большая удача, что он вышел принять заказ именно тогда, когда прибыл Вэй Усянь.

Хань Су ничего не спрашивает ни о связанных с ним слухах, которые наверняка слышал, ни о демонических силах, ни о дьявольской флейте, вообще ни о чем, касающемся заклинательства. Он спрашивает Вэй Усяня лишь о том, достаточно ли тот взрослый, чтобы пить спиртное, и смеется в ответ на возмущение Вэй Усяня.

– Су-гэ, я пью уже больше десятка лет! Я давно не ребенок.

– Прости-прости, я принесу тебе нашего лучшего вина янмэй (4), не обижайся. Ты был совсем мальчишкой, когда я покинул Пристань Лотоса. Я помню только, что ты едва доставал мне до груди.

Вэй Усянь пытается сдержать самодовольную улыбку, но у него не выходит:

– Я же говорил, что когда-нибудь буду выше тебя! Посмотри на меня сейчас!

В качестве демонстрации он вытягивается во весь рост и правда оказывается самую малость выше.

– Время изменило нас обоих, – от души смеется Хань Су и решает не обращать внимание Вэй Усяня на то, что у его сапог подошва заметно толще. – Присядь, ты, должно быть, голодный. Мы позже поговорим, но сначала я подам тебе наши лучшие блюда! Самые острые, специально для тебя! – Он с улыбкой смотрит на загоревшиеся глаза Вэй Усяня и ныряет в толпу, направляясь в сторону кухни.

Первое блюдо, которое оказывается на столе, вовсе не красно от перца, как он ожидал. Хань Су улыбается и ставит перед ним тарелку с фаршированными корнями лотоса.

– Ай, Су-гэ, ты смеешься надо мной? – возмущение Вэй Усяня нисколько не мешает ему с наслаждением поглощать угощение.

Корни лотоса, сваренные в сладкой воде до розовато-коричневого цвета, имеют именно тот нежный вкус, который он помнит. Он подцепляет очередной кусочек, и ароматный османтусовый мед тянется за ним, падая длинными нитями на тарелку, разливается сладкими каплями на языке.

Клейкий рис липнет к зубам. В детстве Вэй Усянь часто повторял за Цзян Чэном и играл с едой, выталкивая палочками рисинки через отверстия в корне лотоса. Он делает это и сейчас, скорей, в шутку над самим собой и чтобы поймать строгий взгляд Хань Су, когда тот проходит мимо его столика.

Тарелки на столе копятся; сухая горячая лапша, покрытая зеленым луком, маслянистая и пряная, запах которой он почувствовал, когда вошел; небольшая миска бульона, прозрачного и освежающего, в котором плавают побеги бамбука, ягоды годжи и нежное мясо цыпленка; приготовленные на пару креветки и пельмени со свининой, белые, круглые и очень горячие. Он слишком поспешно кусает один из них и тут же обжигает язык, а в следующую минуту лихорадочно втягивает воздух, чтобы охладить рот, но не выплюнуть еду.

Обед складывается из череды его любимых в детстве блюд. Когда голод наконец утолен, Вэй Усянь машет рукой Хань Су и зовет его за свой стол, чтобы вместе выпить красного вина янмэй.

Они обмениваются историями: Вэй Усянь поэтично описывает жизнь в дороге, а Хань Су рассказывает о жене и дочке.

Вэй Усянь слушает с радостью. Он много месяцев не видел знакомых лиц.

Когда наступает время уходить, Хань Су обнимает его, берет обещание еще заглянуть и убегает на кухню, возвращаясь с коробкой, которую сует Вэй Усяню в руки.

– Ты ведь идешь в Пристань Лотоса? – говорит Хань Су в ответ на протесты. – Здесь еще корень лотоса с клейким рисом, считай это подарком и господину Цзяну, и тебе. Он частенько заходит к нам и всегда заказывает это блюдо.

Вэй Усянь в ответ лишь вздыхает и думает о Цзян Чэне, который сидит за столиком шумной гостиницы и в одиночестве ест корень лотоса.

Вэй Усянь берет коробку.

* * *

Когда Вэй Усянь подходит к главным воротам Пристани Лотоса, небо уже темнеет. Он собирается с мыслями и говорит стражникам:

– Ступайте скажите господину Цзяну, что явился Вэй Усянь!

Он весело улыбается ученице, оставшейся у ворот, и пытается изобразить радость, а у самого живот сводит от беспокойства. К ее чести, она не закатывает глаза к небу, даже когда он принимается нервно отряхивать пыльную шкуру Яблочка.

– Веди себя хорошо и не создавай проблем Цзян Чэну, ладно? – наклонившись, шепчет он ей и поглаживает жесткую гриву.

Яблочко лишь фыркает в ответ, явно ничего такого ему не обещая. Он было принимается ругать ее за наглый тон, как из ворот появляется Цзян Чэн. И вот таким – грязным с дороги, возмущенно ругающим своего вонючего осла – Цзян Чэн видит его впервые после того, как они расстались в храме Гуаньинь.

– Вэй Усянь. Я смотрю, ты не слишком-то торопился. – Уголок его рта слегка приподнимается, – это то ли насмешка, то ли сдерживаемый смех. Много лет назад Вэй Усянь мог бы точно сказать, что это такое.

– Цзян Чэн, – осторожно приветствует он, тут же выпрямляясь. – Прости. Путь из Цинхэ неблизкий, кому, как не тебе, это знать.

– Ничего такого я не знаю. Не Хуайсан сообщил мне, когда ты от него уехал. И дорога заняла у тебя на три дня больше, чем нужно.

– Ты, конечно, можешь так думать, – смеется Вэй Усянь, – но Яблочко крайне медленная путешественница! По пути нам приходилось часто останавливаться, поэтому мы шли так долго.

Он очень осмотрительно не озвучивает другую свою мысль: «Я не могу теперь путешествовать как прежде. Тело без золотого ядра устает гораздо быстрей, и на меч я больше не могу встать». Но, судя по сжавшимся в бледную линию губам Цзян Чэна, тот все равно это слышит.

Но несмотря на это, он не начинает кричать, а по-прежнему спокойно смотрит на Вэй Усяня. Тот, набравшись смелости, протягивает ему коробку с угощением, которую принес.

– Вот! Я сегодня останавливался в гостинице у Хань-гэ, и он мне дал вот это. Еда у него отменная, просто невероятно! Хотя ты, конечно, и сам знаешь. Тут корень лотоса с клейким рисом. Он сказал… – Вэй Усянь смущенно замолкает на секунду, чтобы тут же продолжить: – Он сказал, чтобы мы с тобой вместе это съели.

Снова удивляя его, Цзян Чэн сам тянется за коробкой и забирает ее. Может, так играет свет от фонаря, ложась медово-теплыми тенями на его лицо, но выражение будто смягчается. Он устало вздыхает и разворачивается, взмахнув фиолетовыми одеждами.

– Ну и чего ты там стоишь столбом? – говорит Цзян Чэн, оборачиваясь через плечо. – Ужин скоро.

У Вэй Усяня уходит несколько секунд, чтобы прийти в себя от удивления и последовать за ним. Еще один ученик забирает у него из рук поводья Яблочка, и он не возражает.

– Постой, Цзян Чэн, погоди. Что… где мне подождать?

Тот едва поворачивает к нему голову:

– Жуинь покажет тебе твои комнаты, если ты сам не сможешь найти. Проклятье, ты жил тут двадцать лет, и они на том же самом месте. – Он отводит взгляд и слегка краснеет кончиками ушей. – Поэтому иди поклонись семье и не задерживайся. Ужинать будем в ю ши (5).– И уходит прежде, чем Вэй Усянь успевает хоть что-нибудь сказать.

Вэй Усянь, конечно же, может сам найти свои комнаты. После восстановления Пристани Лотоса здесь не осталось следов его детства, в том числе нет и целующихся фигурок, которые он вырезал сам на изголовье кровати – и все равно это как во сне. Его прежнее жилище безупречно, нет и следа пыли, хоть и прошло много времени. Суйбянь стоит на подставке у кровати.

Он отполирован до блеска.

* * *

В тот вечер сладкий корень лотоса с клейким рисом подается к столу, и Цзян Чэн оставляет ему последнюю порцию.

 

Notes:

Клан Юньмэн Цзян находится в провинции Хубэй, скорее всего, недалеко от Уханя, известного своей пресноводной рыбой и супами.

1. Обезьяны, упомянутые в начале главы, – это золотистые курносые обезьяны, исчезающий вид, обитающий в центральном Китае.
2. Шаобин – это разновидность слоеных лепешек, популярная уличная еда.
3. Танхулу – традиционный десерт, боярышник в сахарной глазури на шпажках.
4. Янмэй – это китайская брусника.
5. Ю ши – время суток примерно с 17:00 до 19:00 вечера.

Chapter 4: Мапо Тофу

Notes:

Мапо тофу – мохнатый тофу, покрытый белыми спорами грибов, которые и дали ему название.

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text

 

Иней укутывает Юньмэн в оттенки серого; бледно-голубое небо затянуто плотным покрывалом облаков; сильные порывы ветра срывают с деревьев последние листья, оставляя темнеть их голые ветви; озера замирают и покрываются коркой льда у берегов.

А потом ложится снег. И чем сильней замерзает Пристань Лотоса, тем больше оттаивает Цзян Чэн.

Поначалу неловкость между ними можно резать ножом. Вэй Усянь чересчур старательно избегает в разговорах опасных тем, а Цзян Чэн изо всех сил пытается не взрываться, когда тот вымученно улыбается и юлит в ответах на вопросы. У обоих получается скверно. Несколько раз гневные крики все же сотрясают стены рабочего кабинета Цзян Чэна и звенят в ушах учеников, в неудачное время оказавшихся поблизости. В следующие несколько дней, когда между ними воцаряется безмолвие, Вэй Усянь думает, что, скорей всего, ничего не выйдет. Наверное, в этой второй жизни ему не суждено вновь обрести семью.

Но с наступающей зимой и их неизбежным каждодневным общением, с трапезами за одним длинным столом – иногда даже вместе с Цзинь Лином, ворчливым, но очень довольным, – что-то начинает меняться.

Вэй Усянь сидит на краю покрытого снегом тренировочного поля и наблюдает, как спотыкаются младшие ученики, выполняя упражнения, как краснеют на холоде их маленькие щечки, а изо ртов вырываются облачка пара. При виде этого зрелища сердце его наполняется тоской по былым временам.

– Нечего на них таращиться. Вставай и покажи, на что ты годен. В конце концов, не ты ли был лучшим учеником в клане Юньмэн Цзян?

Когда Вэй Усянь, мучимый сомнениями о том, сколько еще его присутствие будут терпеть в Пристани Лотоса, начинает пропускать вечерние трапезы, уходя в город и окунаясь в его суету, то получает выволочку:

– Какого гуя ты так поздно вернулся? Думаешь, твоя порция сама себя съест? Нечего понапрасну тратить продукты! Ешь свой проклятый ужин здесь!

Когда тяжелое снежное покрывало плотно укрывает землю, Вэй Усянь наконец заводит разговор о том, что пора бы ему убраться с глаз долой и не раздражать Цзян Чэна.

– И куда ты пойдешь? Думаешь, где-то зима теплей, чем здесь? Замерзнешь насмерть, прежде чем доберешься до ближайшего города. Идиот.

Цзян Чэн даже перестает издеваться всякий раз, как только Вэй Усянь упомянет имя Лань Чжаня, хотя по-прежнему закатывает глаза, когда он спешит получить очередное письмо из Облачных Глубин.

Поэтому ко времени, когда снежный покров отступает с зеленых холмов Юньмэна, а молодая трава пробивается сквозь оттаявшую землю, Вэй Усянь и Цзян Чэн становятся… ближе. Конечно, эта не та безусловная связь, что соединяла их в юности, но что-то новое, осторожное. Нечто, что позволяет им понимать друг друга и не закончится, стоит Вэй Усяню уйти.

Одним теплым утром они прощаются, пообещав писать письма, и обнимаются, изо всех сил пытаясь не цепляться друг за друга. Вэй Усянь покидает Пристань Лотоса и вновь отправляется в путь, оставляя следы на мягкой, влажной земле.

* * *

Вэй Усянь намеренно не идет в направлении Гусу. Конечно же, нет. Он скиталец-бродяга, закаленный месяцами пути, не знающий ни карты, ни компаса, ни Полярной звезды, выбирающий дорогу лишь по велению собственного сердца! Он вольная птица, подвластная лишь ветру! А если ветру вздумалось дуть немного на северо-восток, так это только его, ветра, дело.

– Странник – он и есть странник, – назидательно объясняет он Яблочку, сбрасывая тяжелую сумку ей на спину и разминая затекшие плечи. – Неважно, куда идти, главное – как!

Яблочко дергает хвостом и пинает его по лодыжке.

Они долго идут, не встретив никого по пути, им не с кем разделить этот огромный полог неба над головой. Вскоре холмы Юньмэна сменяются равнинами, и лишь далеко на востоке виднеются горные гряды. Песня весны – щебет птиц и звонкое журчание ручьев – сопровождает их повсюду, нарушаемая лишь редким пением Вэй Усяня и все более недовольным фырканьем Яблочка.

Деревья вокруг вновь надевают яркие наряды, в этот раз цвета ярко-красных азалий и нежно-розовой сливы.

Вэй Усянь думает о персиковых косточках, которые он зарыл летом, и гадает, проросли ли они.

Однажды вечером после долгого перехода по равнине, вновь увидев вдалеке холмы, Вэй Усянь устраивает привал прямо на траве. Небо переливается оранжевыми росчерками вечернего солнца, и он пишет одну картину за другой, запечатлевая пейзаж. Вот горы Хуаншань, высокие темно-серые пики, покрытые свежей зеленью молодых сосен, далекие хребты, исчезающие в дымке. Вот река Янцзы, обрамленная плодородными берегами, она течет все дальше и дальше, исчезая на горизонте, где, несомненно, впадает в соленые морские воды.

Повинуясь порыву, он достает еще один лист бумаги и расправляет его на коленях. Эта бумага не мнется так легко, как прежняя, оттого, что столом ему служат то поваленные стволы деревьев, то замшелые камни. Цзян Чэн выдал ему немалый запас хорошей, прочной бумаги, чтобы легче было рисовать и писать глупые тоскливые письма этому твоему глупому Превосходительству, Ханьгуан-цзюню. Вэй Усянь тогда принципиально отказался придумывать достойный ответ на это заявление и тут же швырнул в лицо брату вареную капусту – лист с мокрым шлепком прилип к краснеющему лбу Цзян Чэна, и в последовавшей потасовке сказанные слова были забыты.

Правда, это не помешало Вэй Усяню проснуться той ночью, снова и снова прокручивая их в голове. Твое глупое Превосходительство. Твой Ханьгуан-цзюнь. Твой Лань Чжань.

Под уютное потрескивание костра Вэй Усянь снова обмакивает кисточку в тушь и начинает неторопливо писать.

Лань Чжань,
посмотри на эту картину, видишь, какая длинная река! Я слышу, как ее воды рассекают землю, извилистой змеей прокладывая себе путь сквозь камень, торопятся туда, где ты. Огромная зеленая нить, что связывает нас. И если я пойду на восток, приведет ли она меня к тебе?

Он складывает высохшие рисунки в сумку, письмо же отправляется прямиком в огонь.

Утром Вэй Усянь вылезает из теплого кокона, свернутого из одеял под деревом, и идет к реке плеснуть в лицо воды. Она оказывается такой холодной, что он шипит от неожиданности и, выпрямляясь, стряхивает капли с лица. Но плавное течение реки притягивает взгляд: она стремительно движется мимо берега, на котором он стоит, и уверенно прокладывает себе путь к горизонту.

А на горизонте, понимает он, скорей всего, ждет следующий город.

– Хм, – бормочет Вэй Усянь, забывая о своем мокром лице. Он слышит, что Яблочко проснулась и уже недовольно фырчит. Быстрая река неостановимо несет свои воды вперед. – Может, я все же принял правильное решение.

Он откладывает бесцельные блуждания на потом и следует за Янцзы в поисках очередной работы.

Эта дорога приводит его туда, где он сейчас, – расправляется с последним из толпы лютых мертвецов. Эти оказались самыми мерзкими из всех, с кем он имел неудовольствие столкнуться за последнее время вне городских стен. Суйбянь по-прежнему привязан к поясу – хоть Вэй Усянь и практиковался всю зиму в Пристани Лотоса, он все еще не может держать его в руках больше фэня, чтобы не свалиться от истощения духовных сил. Он играет финальную трель на Чэньцин, как вдруг мертвец впивается когтями в руку одной из заклинательниц, что сражаются с ним вместе.

Чэнь Ляньчжу не издает ни звука, когда острые как бритва когти вспарывают плоть на ее плече. Мертвец отшатывается и падает, повинуясь пронзительным звукам, что издает Чэньцин. Девушка лишь вздрагивает и прижимает руку к ране. Вторая попутчица Вэй Усяня тут же бросается к ней, быстрым движением убирая меч в ножны.

– Чжу-эр, – с тревогой в голосе говорит Ван Цзывэй, – с тобой все в порядке?

– Не волнуйся, не так уж все страшно, – отвечает Чэнь Ляньчжу, но тут же вскрикивает, когда подруга тянет ее за руку, чтоб осмотреть рану, из которой медленно сочится кровь, окрашивая алым руку и ее розовое одеяние. – Правда, я в порядке, не беспокойся… кх-х… – Но тут у нее внезапно подкашиваются колени, и она рухнула бы лицом в грязь, если бы не Ван Цзывэй, уверенной рукой удержавшая ее за талию. – Ох… кажется, я израсходовала слишком много духовных сил на этих мертвецов, – все же признает Чэнь Ляньчжу, пытаясь поднять голову, и беспомощно моргает, когда Ван Цзывэй обеспокоенно кладет ладонь ей на щеку. – Цзецзе (1), кажется, тебе придется меня нести, потому что сама идти я не могу.

– Конечно, – совершенно уверенно отвечает ее подруга. Она оборачивается к Вэй Усяню и пристально смотрит на него, но при этом видно, что все ее внимание сосредоточено лишь на девушке в ее руках. – Господин Вэй, прошу меня простить, но…

– Нет-нет, – перебивает ее извинения Вэй Усянь, – я здесь все уберу! Я рад, что госпожа Чэнь и госпожа Ван были так добры, что присоединились к ночной охоте. Отнесите ее в гостиницу, а я вернусь, как только закончу здесь. Госпожа Чэнь, прошу простить меня, что не успел вовремя разобраться с последним лютым мертвецом. Ваша рана на моей совести.

– Нет! – машет рукой Чэнь Ляньчжу. – Это вовсе не ваша… – Но ее подруга вздыхает и придвигается ближе, прерывая разговор.

– Чжу-эр, прекрати дергаться, рана откроется, – наклоняясь к ней, говорит Ван Цзывэй, а затем обращается к Вэй Усяню: – Господин Вэй, спасибо вам. Больше не отвлекаем и прощаемся. Увидимся в гостинице.

Он улыбается им и машет рукой. Ван Цзывэй подхватывает Чэнь Ляньчжу на руки и направляется в сторону города.

– О! Цзецзе такая сильная. Ох, прости, я испачкала в крови твою одежду, – игриво говорит Чэнь Ляньчжу. Они еще недалеко ушли, и Вэй Усянь видит, как она пытается оттереть темное пятно на плече подруги, и едва слышит, как та отвечает:

– Чжу-эр, я сегодня в твоей одежде. – В тихом голосе звучит такая нежность, что ее теплом хочется согреться. – Я потом постираю, не переживай.

Вэй Усянь смотрит им вслед до тех пор, пока они не скрываются из вида, и возвращается к работе. На поляне валяется множество трупов, и под лучами полуденного солнца на их искореженных лицах написано облегчение. Земля гудит от кишащего на телах роя мух, привлеченных серой разлагающейся плотью – трупы ужасно воняют, и Вэй Усянь захлебнулся бы от этого запаха, если бы не долгие годы, прожитые среди того же гниения и не собственное тело, что ежедневно стучалось в дверь смерти.

В отсутствие компаньонов наступает тишина.

– Теперь только я и вы, ребята, – говорит он, чувствуя себя странно опустошенным, и подносит Чэньцин к губам.

* * *

На обратном пути через город Вэй Усянь идет вдоль ручья, текущего прямо по улице. Все поселение построено вокруг озера в низине и пронизано каналами, что обеспечивают жителей проточной водой.

Добравшись до центра города, он огибает большой пруд в форме полумесяца, глядя на множество лотков, установленных по берегу. Город изобилует цветами, запахами и звуками, они заполняют узкие улочки и все пространство от каменных стен до изогнутых черепичных крыш. Юные девушки и старенькие бабушки одинаково машут ему руками от своих прилавков, приглашая попробовать их товары.

– Подходи, попробуй наши се кэ хуан! (2) Свежие, сладкие, с начинкой из красных фиников!

– Мальчик! Разве не хочешь отведать вкусных бобовых конфет?

– Луковые блинчики! Горячие луковые блинчики!

И хотя он не подходит к прилавкам, от столь откровенной демонстрации лакомств во рту скапливается слюна, и он вспоминает, что рано утром, когда они с Чэнь Ляньчжу и Ван Цзывэй отправились на охоту, улицы были еще совсем пустынны и никакой провизии купить не удалось.

Один запах привлекает Вэй Усяня больше остальных, и он как заколдованный следует за велением собственного носа, утыкаясь в маленькую лавочку на обочине дороги в тени покосившегося старого каменного дома. Седовласый старик, сидящий за прилавком, прищурившись, следит за его приближением с неожиданной настороженностью.

Теперь, когда Вэй Усянь находится прямо перед лотком, теплый, насыщенный аромат становится еще более аппетитным. Перед ним стоят многочисленные подносы с тофу: половина обжарена во фритюре до золотисто-коричневого цвета и, несомненно, является источником этого уникального маслянистого аромата. На другой половине подносов лежат кубики, покрытые причудливой белой шерстью. Она напоминает Вэй Усяню пушок сережек на деревьях, который на севере заполняет улицы по весне и цепляется за темные волосы, как снег.

– О боги, – говорит он, осматривая содержимое прилавка. – Шушу (3), ваш тофу такой ароматный! Я никогда раньше не видел ничего подобного, должно быть, это потрясающе вкусно!

Старик беззубо улыбается и берет его в оборот.

– Какая проницательность! Молодой господин, должно быть, не местный. Вы не найдете ничего подобного больше нигде! Это мапо тофу. Я оставил свежеприготовленный тофу на пять дней, и он стал пушистым и приобрел уникальный вкус! У меня здесь есть и обычный тофу, очень вкусный с соусом из бобов. А вот здесь, справа, жареный! Обещаю, этот тофу добавит аромата вашей трапезе и очень быстро наполнит пустой живот. Что скажете, господин?

Вэй Усянь чувствует, как жалобно урчит его живот. Ну, вот и ответ.

Вскоре его кошелек становится легче на несколько медных слитков, а руку приятно оттягивает горячий сверток с жареным мапо тофу. Он уже почти отходит от прилавка, как вдруг его посещает еще одна мысль.

– Шушу так великолепно готовит, должно быть, у него непревзойденное чувство вкуса... Этот скромный путешественник задается вопросом, где здесь можно купить хороший суп? Мои друзья не очень хорошо себя чувствуют, и им нужно что-то укрепляющее, чтобы вернуть бодрость духа.

– М-м, – говорит старик, задумчиво сведя брови. – А-а, суп из куропаток лао Чжана – лучший в городе. Он повар в гостинице, что дальше по улице и налево.

– Какое счастье, что мы живем именно там, – приходит в восторг Вэй Усянь. – Спасибо за рекомендацию! – Он еще раз улыбается старику и вновь вливается в спешащий по улице людской поток.

После гомона толпы тишина гостиницы кажется благословением, и Вэй Усянь с облегчением проходит внутрь. Он направляется прямиком к стойке, за которой хозяйка просматривает свои записи, включает обаяние на всю катушку и заказывает суп из куропаток и в придачу фирменное блюдо.

– Значит, суп из куропаток и яичные пельмени! Доставим прямо в вашу комнату, господин. Если нужно что-то еще, дайте знать! – кричит она через плечо, уже торопясь в сторону кухни.

Проходит совсем немного времени, когда приносят еду. Глиняный горшок с бульоном теплый на ощупь, Вэй Усянь снимает крышку, чтобы выпустить ароматный пар, и всматривается в мясо куропатки, плавающее в прозрачном бульоне вместе с грибами муэр (4). На блюде сбоку масляно блестят желтые яичные пельмени, каждый в форме небольшого полумесяца.

Жареный во фритюре тофу также отправляется на блюдо. Вэй Усянь поливает тофу соусом из бобов и с удовольствием наблюдает, как густая красная жидкость водопадом льется на хрустящие золотистые кубики.

Когда он размышляет, как все это передать, в тонкие деревянные двери снова стучат, и он, открыв, видит Ван Цзывэй, стоящую в узком коридоре.

– Госпожа Ван, – с удивлением говорит он.

– Господин Вэй, – приветствует она, склоняясь в легком поклоне. – Я решила, что вы уже должны были вернуться. И слышала ваши шаги на лестнице.

– Ха-ха, должно быть, я слишком громко топаю. А вы пришли очень вовремя – я как раз заказал еду, наверняка вы обе очень голодны. Не поможете мне все это унести в вашу комнату? Возьмите, пожалуйста, блюдо с тофу.

У девушки рот открывается от изумления.

– Вы слишком добры, господин Вэй, спасибо! Но я не могу принять…

– Нет, я настаиваю. Прошу, не отказывайтесь, это вкусно.

– Ну хорошо, – вздыхает Ван Цзывэй, стараясь не рассмеяться. – Но тогда я возьму две тарелки, хотя бы это я могу сделать, а горшочек возьмите вы.

Она берет тарелки с яичными пельменями и тофу и идет к своей комнате.

Вэй Усянь останавливается у входа, руки приятно греет теплый горшочек. Ван Цзывэй, услышав, что он остановился, поворачивает к нему голову:

– Что такое?

– А, – робко говорит Вэй Усянь, – я только что понял, что в комнате спит госпожа Чэнь. Наверное, мне не стоит входить. Давайте я оставлю горшочек у входа и вернусь к себе…

Ван Цзывэй прерывает его звуком, который в устах кого-то менее спокойного мог бы сойти за фырканье.

– Что вы такое говорите! Клянусь вам, Ляньчжу нет до этого никакого дела. Если вы думаете, что мы настолько заботимся о приличиях, то вы ошибаетесь. Не беспокойтесь об этом. К тому же вы купили еду на свои деньги, господин Вэй, конечно же, вы должны ее поесть. – Она с подозрением хмурится. – Не говорите мне, что не разделите с нами трапезу.

Вэй Усянь отводит глаза, чувствуя себя странно виноватым под ее пристальным взглядом.

– Я не хотел помешать…

– О небеса, господин Вэй, вы что, собираетесь просто оставить нам еду и уйти?

– Ну, вы ведь заботитесь о госпоже Чэнь и вам некогда беспокоиться о еде, а я просто еще раз прогуляюсь до торговых рядов.

– Ни в коем случае! А теперь несите горшок внутрь, у меня всего две руки. – С этими словами Ван Цзывэй ногой толкает дверь – давненько Вэй Усянь не видел, чтобы кто-то так делал – и входит в комнату. Он послушно следует за ней.

Их комната в точности такая же, как его собственная, разве что менее пустая, потому что в ней находятся вещи сразу двух человек. На низкой деревянной скамье лежат две сумки, два меча у стены прислонены друг к другу и скрещиваются блестящими эфесами.

Чэнь Ляньчжу лежит на широкой старенькой кровати и спокойно дышит, ее лицо безмятежно в мягких лучах солнца, проникающих через окно. На ней чистая одежда, а рука под богатой фиолетовой тканью, по всей видимости, обработана и тщательно забинтована.

Ван Цзывэй пересекает комнату и, поставив тарелки, приседает у кровати, края ее бледно-зеленого одеяния стекают на пыльные половицы. Она осторожно протягивает руку, пальцы задерживаются на влажном виске Чэнь Ляньчжу, слегка поглаживая мягкие волосы, прилипшие к коже. Касания так нежны, будто девушка на кровати сделана из чего-то драгоценного – сотканное из золота сокровище, сверкающее в солнечном свете. Как будто каждое прикосновение к ее коже – благословение.

Вэй Усянь переминается с ноги на ногу в дверях. Странным образом он думает о свежем горном воздухе и нежном звуке гуциня.

– Чжу-эр, – шепчет Ван Цзывэй, – Чжу-Чжу, малышка, проснись. Мы принесли поесть.

– Цзецзе? – сонно потягивается ее подруга. – Ты вернулась. Без тебя так холодно. – Она вытаскивает руки из-под одеяла и обхватывает ладонями лицо Ван Цзывэй. – Поцелуй меня?

Внезапно Вэй Усянь понимает, что больше не способен смотреть на них. Он отводит взгляд, сердце колотится в груди. Он прикрывает дверь, привлекая их внимание. Чэнь Ляньчжу поворачивает голову на звук, розовые губы все еще сложены для поцелуя.

– О, господин Вэй, – смаргивает она остатки сна и садится на постели.

– Госпожа Чэнь, – кивает ей Вэй Усянь, – надеюсь, вашей руке уже лучше.

Ван Цзывэй обнимает подругу за плечи, помогая ей устроиться на подушках и убирая длинные пряди волос за спину.

– Осторожно, Чжу-эр. Ты только посмотри – господин Вэй купил нам еды. Давай-ка чем-нибудь тебя покормим, и тебе станет лучше.

Она помогает Чэнь Ляньчжу перебраться за стол и садится рядом, а Вэй Усянь устраивается напротив них, разливает в три миски горячий суп из куропаток и подвигает к ним поближе тарелки с тофу и яичными пельменями.

– Цзецзе, может, ты меня покормишь? Я все же ранена, – с жалобным видом говорит Чэнь Ляньчжу.

– Чжу-эр, ты левша.

Та дует губы, а Ван Цзывэй, ничего больше не говоря, начинает накладывать еду ей в тарелку. Вэй Усянь воспринимает это как сигнал к началу трапезы.

Сначала он пробует пельмени. Яичная оболочка придет сочной свиной начинке дополнительный вкус, и Вэй Усянь решает, что такие пельмени нравятся ему даже больше, чем обычные, с оболочкой из теста.

Суп из куропаток оказывается тоже очень вкусным, даже несмотря на то, что почти не пахнет. Нежное темное мясо легко отделяется от костей и согревает от рта до самого желудка. Даже грибы муэр, которые в детстве ему не нравились, отлично дополняют суп своей одновременно хрустящей и скользкой мякотью.

– Цзывэй-цзецзе не любит зеленый лук, – объясняет Чэнь Ляньчжу в ответ на любопытный взгляд Вэй Усяня, наблюдающего, как она вылавливает зелень из тарелки Ван Цзывэй. – Зато я его обожаю! Идеально подходящие друг другу вкусы для идеальной пары.

Она говорит это так обыденно, чем вызывает у него невольное восхищение своей непоколебимой уверенностью в безусловности их любви. Ван Цзывэй смотрит на подругу – та же уверенность отражается в ее обожающем взгляде. Глядя друг на друга, они будто говорят без слов.

Вэй Усянь не обращает внимания на скручивающийся в животе узел и пытается отвлечься на мапо тофу.

– О, – говорит он, распробовав вкус на языке и ненамеренно нарушая тишину, – я и не ожидал, что будет настолько вкусно.

Хрустящая корочка уступает место мягкой сердцевине с насыщенным вкусом и легкой кислинкой соуса. Жареные во фритюре волоски тофу очень нежные и тают во рту. Вэй Усянь еще при покупке подумал, что ему понравится, но не подозревал, что настолько.

Ван Цзывэй наконец отводит взгляд от подруги.

– Я так понимаю, вы никогда не пробовали мапо тофу, господин Вэй? – Она жует золотистый кубик, обильно политый бобовым соусом. – Хм. Чжу-Чжу, тебе может показаться недостаточно острым.

– Цзецзе! – с восторгом говорит Чэнь Ляньчжу. – Ты меня знаешь лучше всех! – И добавляет в ответ на удивленный взгляд Вэй Усяня: – Я и сама сносно готовлю, но мне не сравниться в этом с Цзывэй-цзецзе. Она знает, что мне нравится, лучше, чем я сама! Если она готовит для меня, то никогда не ошибется с количеством соли, сладости и кислоты. А если речь идет об острых блюдах, она всегда добавляет побольше перца чили.

– О! Если госпожа Чэнь любит острое, так у меня в сумке как раз лежит масло чили, я схожу… – Вэй Усянь собирается было встать, но Чэнь Ляньчжу удивленно распахивает глаза и машет ему сесть обратно.

– Ай, господин Вэй, не беспокойтесь вы так, все уже очень вкусно! К тому же, если мы добавим чили, цзецзе не сможет это есть. Она совсем не любит острое.

Она легонько толкает подругу локтем и лукаво улыбается. Когда их плечи соприкасаются, Ван Цзывэй рассеянно поднимает руку и кладет ладонь ей на поясницу. От этого прикосновения выражение лица Чэнь Ляньчжу смягчается. Она настолько естественно подается навстречу, что в этом жесте читаются годы близости, как будто рука Ван Цзывэй – это продолжение ее собственного тела, и они двое становятся одним.

Вэй Усянь смотрит на них и не может не хотеть для себя того же.

Если бы Лань Чжань…

Если бы Лань Чжань – что?

Должно быть, он совсем спятил, раз ему в голову лезут такие мысли.

– Я тоже знаю такого человека, – тихо говорит Вэй Усянь, недолго помолчав. – Несчастны те, кто не переносит острой еды, правда?

Он подхватывает с тарелки очередной кусочек тофу и тщательно жует, чтобы больше ничего не говорить.

* * *

Когда Вэй Усянь собирается уходить, девушки берут с него обещание поужинать с ними.

– Вы купили обед, – настаивает Чэнь Ляньчжу. – Позвольте нам отблагодарить вас! А еще мы купим фруктов вашему ослику, этому несчастному созданию!

– О, Яблочку понравится, – улыбается Вэй Усянь в ответ на ее заботу. – Но будьте осторожны, это может закончиться тем, что она отправится с вами.

Чэнь Ляньчжу смеется и опирается на плечо Ван Цзывэй.

– Ох, цзецзе, от всей этой еды меня снова клонит в сон.

Вэй Усянь понимает намек и поднимается с места.

– Госпожа Чэнь, госпожа Ван, оставляю вас отдыхать. Увидимся вечером.

Чэнь Ляньчжу машет ему рукой, глаза у нее закрываются, и она кладет голову на плечо подруги.

Попрощавшись в последний раз, Вэй Усянь направляется к двери, держа в руке стопку тарелок, которые нужно вернуть в его комнату. Последнее, что он видит, закрывая за собой дверь, – Ван Цзывэй, склонившуюся для поцелуя к лицу Чэнь Ляньчжу, и черную занавесь ее волос, щитом отгораживающую их от всего мира; Чэнь Ляньчжу, прижавшуюся к ее груди, скрытую от взгляда, не считая тонких рук, обвивающих плечи подруги.

Дверь захлопывается.

Вэй Усянь ненадолго замирает, а затем разворачивается в пустоту коридора и уходит к себе.

Notes:

Добро пожаловать в провинцию Аньхой! Аньхойская кухня считается уникальной благодаря использованию местных и диких ингредиентов, некоторые называют ее «крестьянской едой».

1. Цзецзе – обращение к старшей сестре или близкой подруге, старшей по возрасту.
2. Се кэ хуан – переводится как «желтый панцирь краба». Это тесто названо так, потому что оно выглядит как панцирь желтого краба!
3. Шушу определяется как дядя со стороны отца, но также используется как вежливый термин для любого мужчины старше вас более чем на 10 лет.
4. Гриб муэр – гриб, также известный как «древесные ушки», часто используемый в традиционной медицине для охлаждения крови. Очень хорош в супах :)

Chapter 5: Тянь Цзы Сяо

Notes:

Тянь Цзы Сяо – Улыбка Императора

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text

Полученное вечером письмо смято по краям. Почерк неаккуратный, чернила смазаны. Бумагу поспешно разворачивают и расправляют на столе в Цзинши.

Мой дорогой Лань Чжань,

Лань Чжань Лань Чжань Лань Чжань Лань Чжань. Лань Чжань! Никакое имя не текло с моей кисти так плавно. Знаешь, в одном городе я слышал рассказы об оборотне, который появится в твоей комнате, если произнести его имя трижды. Конечно, это ерунда, я тогда ночевал под открытым небом и выяснил, что это лишь проказы местных детишек. Зато половину следующей ночи я думал о том, как это могло бы быть. Представлял, что можно призвать человека, трижды назвав его имя! Может, если я трижды напишу твое, ты появишься в этой гостиничной комнате?

Лань Чжань
Лань Чжань
Лань Чжань

Последние слова размыты до неузнаваемости.

Ой, прости за эту грязь! Я пролил на бумагу Улыбку Императора. Хотя какая разница, ты все равно не появился, ха-ха. О! Точно! Могу поспорить, что ты удивлен, Лань Чжань! Ты все правильно прочитал – я достаточно близко к Гусу, чтобы пить сейчас Улыбку Императора. Думаю, дорога до Цайи займет еще пару дней, а это письмо доберется до тебя уже к вечеру. Я побывал в стольких городах и деревнях, но нигде за весь год не пил вина лучше, чем Улыбка Императора.

Только знаешь, Лань Чжань, сегодня вино не кажется мне таким восхитительным, как когда-то. Я думаю, это потому, что тебя нет рядом.

Ха-ха, я помню, как ты меня тогда баловал! Безупречный Второй Нефрит клана Гусу Лань тайком приносил в Облачные Глубины алкоголь, прятал его под половицами, как какой-нибудь озорной мальчишка, и даже сам наливал его мне за столом! Неудивительно, что я был в восторге.

Ох. Комната кружится перед глазами, в голове как-то странно. Молодой господин Лань, Лань-гэгэ, я открою тебе секрет, только никому не говори. Никому!

Пустой участок бумаги испещрен мелкими каплями чернил, будто кисточку долго держали, не решаясь писать.

Я очень скучаю по тебе.

Вот я и сказал это! И если бы я был хорошим человеком, я бы оставил все как есть. Но вот же… Лань Чжань, ты не представляешь, как приятно наконец это сказать – я ужасно по тебе скучаю. Меня переполняет тоска по тебе. Наверно, если меня выпотрошить, то окажется, что я состою из ваты, вина и огромного сердца, которому очень не хватает тебя.

Но я не жалею, что отправился путешествовать. Все же люди добры, даже сейчас. Несмотря ни на что. Несмотря на несправедливость и боль – их доброта никуда не делась. Я видел лучшее, что есть на этой земле: бедные семьи, которые бесплатно давали мне пищу и кров; старых бабушек, вытаскивавших для меня острые кости из тушеной рыбы, детей, отдающих мне последние конфеты своими маленькими липкими ручками.

Лань Чжань, я знаю, что болтаю ерунду, но мне все равно. Я сказал тебе однажды, что не хочу больше иметь ничего общего с этим жалким миром. «В бездну все это», – сказал я. Что ж, после года в дороге, после года, проведенного под чужими крышами, поедая чужую пищу, гоняясь за чужими призраками, я могу сказать с уверенностью: я понял, что в этом мире есть добро, которое стоит защищать.

А еще я понял, что хочу защищать его вместе с тобой.

Наверное, я слишком самонадеян, да? Вино в желудке делает меня смелым, так что я скажу еще кое-что. Помнишь, в гостинице, где мы останавливались, были старые потрескавшиеся чашки? А в Цзинши есть чашки очень тонкого фарфора самого Ханьгуан-цзюня. Так вот я хотел бы разбить их все! Бить их об пол, пока не останется только одна, потому что тогда нам пришлось бы пить из нее вдвоем. На ободке остался бы след от прикосновения твоих губ, и я тронул бы его своими губами. Травяную настойку, лимонный сок, даже самое горькое лекарство – я выпил бы все.

Лань Чжань, мне кажется, что даже самый горький чай Гусу Лань был бы сладким, если бы я пил его из твоей чашки.

Ох, что я такое говорю? Во всем виновато путешествие в одиночку – я тебе слишком навязываюсь. Ты никогда не увидишь это письмо, уж об этом я позабочусь!

Бумага надорвана с краю, будто ее хотели разорвать, но передумали.

Хотя, с другой стороны, хуже ведь уже не будет, правда?

На бумаге можно дать волю желаниям.

Я мог бы наведаться в Облачные Глубины! Представляю твое лицо, когда ты увидишь меня у ворот – грязного, шумного и воняющего ослом. Конечно, придется несколько взбаламутить размеренную жизнь твоего клана, наверняка несчастные адепты за год без меня забыли, что такое веселье!

Я бы время от времени вытаскивал тебя в Цайи (тебе это было бы полезно!) поесть нормальной еды. И нет, Лань Чжань, мы бы ели вовсе не вареные грибы с капустой, которые готовят в Облачных Глубинах! Мы бы обедали как в прежние времена. И в этот раз я смог бы заплатить!

Я посмотрел бы на маленьких кроликов, о которых ты мне постоянно рассказываешь, на их маленькие ушки и носики. Ты взял бы меня с собой, чтобы покормить их, и мы сидели бы вместе на зеленой траве, и, может быть, я положил бы голову тебе на колени...

И, возможно, если я приеду достаточно внезапно и достаточно поздно, у тебя не будет времени приготовить мне гостевые комнаты, и я смогу остаться с тобой в Цзинши и увидеть тебя с распущенными волосами, и лечь в твою постель, как раньше…

Шучу.

Правда, шучу. Сейчас я пьян и позабыл о твоем титуле и твоих обязанностях, я знаю, что у тебя больше нет времени иметь со мной дело. Прости, Лань Чжань, я оставлю тебя в покое. Я просто притворялся.

У меня ужасный почерк, я даже в таком состоянии вижу. Вот что теперь со мной делают четыре кувшина Улыбки Императора! Какой позор! Пожалуй, пора заканчивать, потому что я с трудом держу кисть ровно. Не письмо, а сплошной бардак, к тому же ужасная трата бумаги. Утром разорву в клочья!

И еще раз, только потому, что я могу... Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе.

Всегда, в любой жизни,
твой Вэй Ин

В полной тишине догорает палочка благовоний, ярко тлеющий кончик задыхается в сером пепле.

Еще долго после того, как дымный аромат рассеивается, человек в белом одеянии сидит за столом. Затем он берет письмо и аккуратно кладет его в богато украшенную шкатулку поверх стопки других мятых, выгоревших на солнце бумаг, потом встает, совершает необходимые приготовления ко сну и ложится в кровать.

Размеренное сонное дыхание слышится только спустя долгое время после хай ши (1).

* * *

На следующий день рано утром, когда трава еще покрыта сияющей росой, а густой туман не рассеялся, Лань Ванцзи покидает Облачные Глубины и направляется вниз с горы в Цайи.

 

Notes:

Понятия не имею, где сейчас находится Вэй Усянь ))

1. Хай ши – время с 21:00 до 23:00.

Chapter 6: Юй Вань Тан

Notes:

Юй вань тан – суп из рыбных шариков, мягкость которых может быть разной, но мой любимый вид – самые мягкие, поэтому их очень сложно брать палочками, не сломав.

(See the end of the chapter for more notes.)

Chapter Text

 

Вэй Усянь идет по горному хребту высоко над городом Цайи, ступни тонут в густом тумане. Он подносит к губам Чэньцин.

Ясное утро будто прохладными пальцами нежно скользит по затылку. Позади фыркает Яблочко, продолжая ненасытно жевать высокую желтую траву.

Серебристый голос флейты разносится далеко, звеня на горных склонах знакомой мелодией.

В первые ночи в дороге Вэй Усянь все время играл песню Лань Чжаня, потому что, закрыв глаза, мог представить, что тот сидит рядом и играет вместе с ним на Ванцзи, и тогда все идеально становилось на свои места – они вместе, дыхание и тело сплетаются в единой мелодии.

Когда первая боль утихла, Вэй Усянь играл эту песню потому, что она красива. Просто для удовольствия он не играл на флейте очень давно. Во время путешествия он выбирал и другие мелодии – случайные колыбельные или местные народные песни, – но мелодия Лань Чжаня всегда оставалась его любимой.

И сейчас, стоя на том самом месте, где они разошлись, он играет именно ее, потому что она дает ощущение дома.

Музыка разливается вокруг, даря сердцу умиротворение, но мысли по-прежнему неспокойны. Все же было крайне неумно с его стороны почти добраться до Облачных Глубин, но не отправить заранее никакой весточки о своем появлении.

Если Лань Чжань не знает, что он едет, – будь прокляты собственная непредусмотрительность и закончившаяся бумага! – то возможны несколько вариантов развития событий.

Первый – он сейчас закончит играть мелодию, окончательно потеряет самообладание и вернется в Цайи. Не самый лучший вариант, но он делал и вещи куда более глупые, чем взобраться на гору, чтобы просто сыграть песню.

Второй – он все же дойдет до Облачных Глубин, но его не пустят дальше ворот, потому что Лань Чжань занят. Тоже не очень хороший, но вполне ожидаемый исход.

И третий – он все же войдет в Облачные Глубины, подождет несколько часов, чтобы увидеть лицо Лань Чжаня, и к концу дня снова отправится в путь. Вот это идеальный расклад!

Доигрывая последние ноты, Вэй Усянь готовится одолеть оставшуюся часть подъема до Облачных Глубин. Даже если его не пустят дальше ворот, он сможет порасспрашивать охранников, как дела у Ханьгуан-цзюня, а если повезет, среди адептов на посту будут те, кто относится к нему достаточно хорошо, чтобы ответить. Даже просто послушать, как кто-то говорит о Лань Чжане, будет для него счастьем…

– Вэй Ин.

Дыхание сбивается.

Он оборачивается.

В нескольких шагах от него стоит Лань Чжань: глаза широко распахнуты, волосы черной волной спадают на белоснежное одеяние.

Глядя в его лицо, Вэй Усянь чувствует, будто что-то у него в груди встает на место. Что-то, чего ему не хватало весь последний год, без чего он не был целым, и только сейчас нашел недостающий кусочек. Его душа отчаянно тянется к Лань Чжаню, готовая вырваться из тела, лишь бы быть ближе. «Он здесь», – ликует она. Второй конец нити, маяк, что привел его домой. Он здесь. Он здесь. Он здесь.

Конечно же, ничего такого он не говорит.

– Лань Чжань, – ухмыляется он вместо этого, – каждый раз, когда я возвращаюсь, твоя заколка все выше.

– Правда? – говорит Лань Чжань и тепло улыбается, делая еще шаг навстречу Вэй Усяню. – Если бы я знал, что ты меня так встретишь, надел бы самую высокую. – Кошмар, прекрасный Лань Чжань подыгрывает его глупым шуткам. Вэй Усянь так по нему скучал.

Ему очень хочется протянуть руку и провести по серебряным изгибам заколки, а потом зарыться пальцами в прямые черные волосы. Вместо этого он лишь крепче сжимает Чэньцин.

– Я рад видеть тебя, Вэй Ин, – говорит Лань Чжань. – У тебя все в порядке?

Вэй Усянь взволнованно подскакивает на цыпочки, но, прежде чем успевает ответить, его живот предательски выводит громкую руладу. Лань Чжань хмурится и строго спрашивает:

– Ты сегодня ел?

– Ага! – с полной уверенностью отвечает Вэй Усянь. – У меня в сумке есть еда.

«Еда» – это два надкушенных красных яблока, которые два дня назад пыталась сжевать Яблочко, но выплюнула, по всей видимости, решив, что они недостаточно сладкие. Он их промыл в ручье и, почти уверенный в том, что они не червивые, убрал в сумку, собираясь попозже съесть.

Лань Чжань молчит, явно не убежденный его словами, а затем спрашивает:

– Правда?

– Ага. Определенно!

Лань Чжань протягивает руку, отдергивая длинный белый рукав:

– Тогда покажи, что это за еда.

– Хм. Я, пожалуй, вежливо откажусь, – говорит Вэй Усянь и отступает чуть назад.

Лань Чжань бросает на него сердитый взгляд и вздыхает:

– Вэй Ин, тебе нужно нормально поесть. Прошу, пойдем со мной в Облачные Глубины.

– Да все в порядке! У меня есть обед!

– Я настаиваю, – шагает ближе Лань Чжань.

От того, как близко он стоит, у Вэй Усяня сердце пускается вскачь. С такого расстояния он может рассмотреть развевающиеся на ветру волосы на его висках, приоткрытые на вдохе губы, движение ресниц и заметить взгляд, безжалостно впившийся в его собственное лицо.

Странно – за год в пути Вэй Усянь, оказывается, забыл, каким упрямым может быть Лань Чжань, как сужаются у него глаза и раздуваются ноздри, когда он с чем-то не согласен. Забыл, насколько потрясающе живым всегда чувствовал себя перед этим взглядом.

Вэй Усянь отворачивается.

– Ай, Лань Чжань, ты же знаешь, мне все равно не нравится ваша гусуланьская кухня, а ты, должно быть, очень занят! Я могу спуститься в Цайи. Ты глава клана и не можешь тратить время на случайного...

– Вэй Ин, ты для меня не случайный человек. И ты это знаешь.

Вэй Усянь никогда не устанет поражаться, как Лань Чжань, будучи таким бесстрастным, иногда может говорить настолько смущающие вещи!

– Ну, – бормочет он в ответ, – в смысле… Наверно, да, но…

– Хорошо. Идем со мной.

Через мгновение Лань Чжань подхватывает с земли сумки Вэй Усяня, в три больших шага подходит к Яблочку, берет ее за поводья и, не оглядываясь назад, идет к тропе, ведущей в гору. Яблочко послушно следует за ним.

Вэй Усяню, оставшемуся без пожитков, ничего не остается, кроме как пойти за ним.

– Что… подожди, Лань Чжань, ты, похититель ослов…

– Ты сказал «да».

– Ты знаешь, что я не это имел в виду! Вернись! Лань Чжань! Ты обманщик!

* * *

Они поднимаются по склону, держась рядом настолько, насколько позволяет извилистая тропа и осел на привязи.

Они идут мимо серых валунов и небольшого ручья, Вэй Усянь краем глаза наблюдает, как развеваются расшитые одежды Лань Чжаня, и в сердце разливается тепло. Весь последний год, сидя в одиночестве у костра, или на берегу реки, или в шумной гостинице, он представлял, что Лань Чжань, весь в белом, сидит рядом с ним. Поэтому он будет наслаждаться этим, пока возможно.

Внезапно его озаряет мысль:

– Ой, Лань Чжань! А откуда ты узнал, что я здесь?

– Услышал музыку, – отвечает Лань Чжань и замолкает. Цокот копыт Яблочка по камням перемежается с утренним пением птиц. А затем почти нерешительно продолжает: – Вэй Ин, твое последнее письмо…

– Ух ты! – восклицает Вэй Усянь. – Ты в самом деле поразителен, Лань Чжань. Последнее письмо я отправил тебе месяц назад, и ты с такой точностью рассчитал мой приезд, основываясь только на нем? Да ты просто гений!

Вэй Усянь и сам неплохо умеет рассчитывать время в пути, но он вообще-то путешествовал без особого плана, останавливался время от времени для ночной охоты, а иногда решал просто поизучать местность. И все это Ханьгуан-цзюнь предусмотрел!

– Месяц назад? – помолчав, спрашивает Лань Чжань.

– Ну да! Ой… я знаю, что долго тебе не писал, но послушай. Вообще-то, я хотел отправить тебе письмо пару дней назад. Клянусь, у меня еще оставалась бумага, в сумке лежала, но, когда я проснулся, ее там не было! И вообще это кошмарный был день, я маялся похмельем и не мог вспомнить, что делал вечером! Совсем разучился пить…

Вэй Усянь замолкает, ожидая ответа, но, когда Лань Чжань продолжает молчать, бросает на него короткий взгляд и видит, как он, хмурясь, смотрит на тропинку под ногами.

– Прости, – быстро добавляет Вэй Усянь. Чувство вины затапливает его – Лань Чжань, должно быть, расстроился, что он не написал. – Я знаю, что должен был заранее предупредить. Но в качестве извинения я обещаю примерно вести себя сегодня! И надолго не задержусь, чтобы снова не влезть в твой тайник с вином!

Уголки губ Лань Чжаня опускаются еще ниже. Вэй Усянь морщится, понимая, что только ухудшил положение.

– Ну-у, я бы, конечно, не стал копаться в твоих вещах, даже если бы остался дольше. Пьяницей за год я не стал, так что не посмел бы совать нос куда не надо. Обещаю, что буду вести себя хорошо!

– Не извиняйся, – говорит Лань Чжань после молчания, показавшегося Вэй Усяню вечностью. – Ты нисколько не затруднишь меня.

– Ладно, – бормочет Вэй Усянь, по-прежнему чувствуя себя неловко. – Как скажешь. Он беспокойно сжимает пальцы, и только когда они хватают воздух вместо привычного ремня сумки, он понимает, что поклажу до сих пор несет Лань Чжань.

– Ой, давай я понесу!

– Нет необходимости, – отвечает Лань Чжань, лишь подтягивая ремень повыше на плечо, а когда Вэй Усянь пытается схватить одну из сумок, отодвигается в сторону. Вэй Усянь изо всех сил старается не дуться.

– Лань Чжань, ну же! Мне неловко от того, что я нагрузил тебя своими вещами! – Он делает еще одну попытку отобрать сумку, но она снова оказывается вне его досягаемости.

– Мне не трудно, – говорит Лань Чжань, даже не сбившись с шага. – Разреши понести их.

– Но…

– Ты бы все равно сгрузил сумки на Яблочко, если бы я их не взял, – убеждает его Лань Чжань, не обращая внимания на протесты, и кивает на тропу: – Смотри, мы уже почти пришли.

Впереди среди пышной весенней листвы уже видна белая резная арка входа в Облачные Глубины. Как и всегда, на страже стоят два адепта, которые тут же вытягиваются по струнке, едва завидев главу клана.

– Ханьгуан-цзюнь, – вместе кланяются они, переводят взгляды на его попутчика, а затем удивленно переглядываются между собой. – Господин Вэй, добро пожаловать.

Вэй Усянь широко улыбается им, а Лань Чжань склоняет голову в знак приветствия и говорит:

– Доброе утро. Прошу, передайте на кухню, что я сегодня буду обедать рано в Цзинши. Попросите приготовить обед на двоих.

Один из адептов берет под уздцы Яблочко и уводит, вероятно, туда, где есть много зеленой травы и сладких хрустящих яблок. В его последний визит в Облачные Глубины год назад юные ученики клана Лань отчего-то привязались к Яблочку, поэтому Вэй Усянь уверен, что вернется к нему совершенно избалованное животное. Даже несмотря на то, напоминает он себе, что больше одного дня они здесь не задержатся.

– Веди себя прилично, мерзкое животное! – кричит он им вслед, в ответ получая громкое фырканье.

Чем дальше они углубляются во владения клана Лань, тем тише становится шум гор, сменяясь безмолвием, нарушаемым только случайными прохожими.

Белые гравийные дорожки в Облачных Глубинах никогда не были многолюдными, однако сейчас вокруг подозрительно много учеников, чьи возбужденные перешептывания сопровождают Вэй Усяня и Лань Ванцзи всю дорогу до павильонов.

– Слухи разлетятся быстро, – бормочет Вэй Усянь и изо всех сил игнорирует волну жара, прокатившуюся по телу, когда Лань Чжань склоняет к нему голову, чтобы расслышать слова, и почти касается плечом. – Твой дядя очень скоро узнает, что я здесь.

– Сплетни запрещены в Облачных Глубинах, – спокойно отвечает Лань Чжань. – И с каких пор тебя заботит, что думает дядя?

– Ай, Лань Чжань, кажется, я сделал из тебя бунтаря. Продолжай в том же духе, и он непременно снова примется тебя распекать!

– Вэй Ин желанный гость здесь, – ласково, но упрямо отвечает Лань Чжань. – И дядя об этом знает.

– Ого, смелый Лань Чжань! – удивленно ахает Вэй Усянь. – Ты даже говорил обо мне с дядей? Но зачем? Ты ведь знаешь, что он меня ненавидит. Поберегся бы. Ха, как вы вообще об этом заговорили…

– Никто не станет возражать против твоего присутствия. – Глаза Лань Чжаня мечут молнии, а губы сжимаются в тонкую линию. Слова звучат настолько категорично, что кажется, будто любой усомнившийся в них тут же окажется подвешен над пропастью за шиворот.

Вэй Усянь решает благоразумно промолчать.

Цзинши выглядит в точности так же, как и в тот день, когда он был здесь в последний раз. Та же полированная темно-вишневая мебель и белые прозрачные занавески на окнах. Пока Лань Чжань определяет место для вещей Вэй Усяня, тот обходит комнату, изучая обстановку.

– Даже книги на полке в том же порядке! – восклицает он, пряча улыбку одной ладонью, а другой проводя вдоль полок. Конечно же, на них ни пылинки. – Я будто и не уезжал.

– М-м, – доносится из-за плеча голос Лань Чжаня, перемежающийся звуком льющейся воды и звоном посуды. – Присядь. Я сделаю чай.

Вэй Усянь возвращается к столу и наблюдает, как Лань Чжань ставит на огонь воду и засыпает чайные листья в чайник. Сервиз тоже прежний – бежевый с голубой глазурью и тонкой красной полосой по краю. Только вот чашка всего одна.

Вэй Усянь смотрит на нее, и в глубине души вдруг начинает шевелиться странное ощущение, будто он что-то забыл. Что-то, связанное с Лань Чжанем, – хотя наверняка это не важно. Вряд ли важно.

– Неужели в Облачных Глубинах закончились чашки, Лань Чжань? – весело спрашивает Вэй Усянь. – Я, конечно, знаю, что ты скромный, но не настолько же! Что скажут люди, когда узнают, что Верховный Заклинатель не может себе позволить полный чайный сервиз?

Лань Чжань что-то неопределенно мычит, а потом говорит:

– Остальные чашки упали на пол и разбились. Мне еще предстоит найти им замену.

Невозможно даже вообразить такую картину: Лань Ванцзи, само воплощение грации и изящества, неуклюже роняет чайный сервиз на пол! Вэй Усяню ужасно жаль, что он пропустил этот исторический момент.

Усаживаясь на подушку и скрещивая ноги, Лань Чжань заваривает свежую порцию чая лунцзин(1) и наливает его в единственную чашку. Листья, должно быть, свежие – у чая бледно-зеленый оттенок нефрита, а пар, поднимающийся с поверхности, имеет тонкий приятный аромат.

– Лань Чжань, мне впервые нравится, как пахнет чай в Облачных Глубинах! Быть Верховным Заклинателем и вправду нелегко, но, может, тебе все же стоит прикупить... о…

В этот момент Лань Чжань подносит чашку ко рту и наполовину выпивает ее содержимое.

Вэй Усянь ерзает на месте, прочищает горло.

– Ну ладно. Гм, мне все равно чай не нужен! Но пить я все же немножко хочу, так что, если у тебя есть Улыбка Императора, ну, ты понимаешь, чашка для этого мне не нужна…

Стук.

Лань Чжань ставит чашку на стол. Полупустую.

– Пей.

Вэй Усянь смотрит на него во все глаза. Лань Чжань не отводит взгляда и медленно моргает – глаза оттенка расплавленного золота на короткое мгновение исчезают за бледными веками, будто солнце за облаками, – и подвигает чашку еще ближе к нему.

– Ты сказал, что хочешь пить.

Вэй Усянь начинает слегка нервничать.

– Э-э, в смысле, я, конечно, хочу, но… Лань Чжань, тебе правда негде взять еще одну чашку? Неужели твой дядя настолько ненавидит гостей, что ему даже чашек для них жаль? Ай-й, можно было этого ожидать. Что бы ты там ни говорил, он наверняка по-прежнему бесится, когда я где-то рядом…

– Вэй Ин. Пей.

Вэй Усянь медленно сглатывает и придвигает к себе чашку. Она теплая от горячего чая, и когда он подносит ее к лицу, на краю виден едва заметный след губ. С другой стороны стола Лань Чжань смотрит на него странным, пристальным взглядом, и Вэй Усянь непроизвольно опускает глаза на его губы, всего на мгновение. Они мягкие, полные и слегка влажные от чая.

Эти губы только что касались чашки, которую он держит в руке.

Он хочет…

Это всего лишь чашка. Он чем он вообще думает?

Вэй Усянь запрокидывает голову и одним глотком осушает чашку, а когда снова смотрит на Лань Чжаня, тот как раз поднимает взгляд от его шеи, наверняка раздосадованный тем, что Вэй Усянь пьет дорогой зеленый чай как какое-то пойло.

– О! Очень… освежает! Чай приятный на вкус. – Вэй Усянь кашляет и облизывает губы.

Лань Чжань опускает глаза и выглядит… Довольным? Вэй Усянь не может распознать это выражение. Странно.

И снова он испытывает это странное, неприятное ощущение, будто упускает что-то важное, но прежде, чем успевает разобраться, что же это, Лань Чжань вновь наливает чай.

– Я рад, что тебе понравилось, – говорит он и вновь подвигает к нему полную чашку. – Расскажи о своем путешествии. Случилось ли что-нибудь интересное со времени твоего последнего письма?

Вэй Усянь оживляется, тут же забывая про все неприятные мысли.

– О! Послушай, Лань Чжань, ты не поверишь! На одном горном перевале, через который я шел, все кишело жуками…

 

– …и только я полез в сумку за талисманом, горячий источник выстрелил струю воды и подбросил нас вверх! Я полностью голый, Яблочко дрыгает копытами и орет дурниной…

Посреди оживленного рассказа Вэй Усяня об их с Яблочком путешествии из Аньхой в Гусу его перебивает вежливый стук в дверь Цзинши.

Утренние лучи солнца, падающие из окна, давно сменились ярким полуденным светом, а значит, пришло время обедать.

– Ваш обед, Ханьгуан-цзюнь, – раздается совсем юный голос.

Распахнув дверь, Вэй Усянь ожидает увидеть в лучшем случае три блюда. Скорей всего, это будут вареные грибы, свежая капуста и миска белого риса. Он знает, как ест Лань Чжань: не морщится даже от самой пресной пищи Облачных Глубин, но и не поглощает ее с аппетитом, свойственным самому Вэй Усяню. Наверное, это часть дисциплины клана Лань.

Однако вместо простой и безвкусной еды, которую он ожидал увидеть, его встречают три полных дымящихся подноса, на которых теснятся самые разные блюда – свежие ярко-зеленые овощи, очищенные розовые креветки, свинина, прослоенная сочным жиром, большая миска супа и многое другое. Честно говоря, количество и разнообразие, кажется, больше соответствует скромному банкету, чем простой трапезе на двоих.

– Лань Чжань! – восклицает Вэй Усянь, бросаясь навстречу одному из адептов, чтобы взять у него поднос. – Я знаю, что ты просил обед на двоих – ай-й, какой тяжелый, бедное дитя, как ты нес это всю дорогу с кухни, – ты действительно столько ешь на обед? Думаешь, мы со всем этим справимся?

– Вэй Ин голоден, – спокойно говорит Лань Чжань и ставит на стол два других подноса. – Ты должен иметь возможность есть все, что захочешь.

Вэй Усянь кашляет, чувствуя, как горят щеки.

– Ха, Лань Чжань, не говори такие вещи с таким серьезным лицом. Это... просто не надо. И вообще! Посмотри на стол, тут теперь нет места даже для лишней пары палочек.

Но тем не менее он помогает Лань Чжаню расставить блюда на столе, отдает пустые подносы ученику и закрывает за ним дверь.

Устроившись на подушке и поджав локти, чтобы не сбить тарелки с теперь уже переполненной столешницы, Вэй Усянь пододвигает свою тарелку дымящегося белого риса поближе и улыбается довольно и немного неловко.

– Спасибо за эту... обильную трапезу, Лань Чжань.

– Не благодари меня. Ешь, – с теплотой в голосе говорит Лань Чжань.

Вэй Усяня не нужно просить дважды – пусть ему неприятно это признавать, но желудок у него пуст и урчит с самого раннего утра, а красочное и ароматное зрелище на столе выглядит весьма соблазнительно.

Вэй Усянь ест, а Лань Чжань постепенно меняет местами тарелки, придвигая овощные блюда поближе к себе, а остальные – к нему.

– Ай, – шутит Вэй Усянь, хрустя коричневым ломтиком маринованного дайкона, – разве тарелки стоят в каком-то неправильном порядке? Лань Чжань, тебе тоже надо поесть!

– Поем, – говорит тот, отодвигая от него тушеные побеги бамбука и полупрозрачные обжаренные ростки маша и заменяя их тарелкой с мясом. – Вот. Попробуй.

– Свинина дунпо (2)! – не может удержаться от восторженного вскрика Вэй Усянь. – Лань Чжань, ты так хорошо меня знаешь!

Сочная свинина очень аппетитно блестит, и мясо практически тает во рту при первом же укусе. Вэй Усянь мычит от наслаждения, выливая еще ложку густого темного соуса на свой рис и продолжая круговой обход блюд на столе. Следующим удостаивается его внимания цзе лан (3), тушеные зеленые листья, посоленные и сбрызнутые кунжутным маслом – явно именно для него, а не для Лань Чжаня; затем креветки лунцзин нежно-розового цвета, приготовленные с крошечными ароматными чайными листьями.

Пока он ест, Лань Чжань снимает скорлупу с чайного яйца (4), обнажая гладкую коричнево-мраморную поверхность, и передает его Вэй Усяню.

– О, чайные яйца здесь действительно самые лучшие! – говорит Вэй Усянь, откусывая мягкое яйцо и прожевывая яркий желток. Он молчит недолго и добавляет: – Хотя можно было сделать и поострей.

Лань Чжань поднимается:

– У меня есть масло чили.

– Нет, сядь обратно, я просто пошутил! И вообще – ты хранишь масло чили в Цзинши? С каких пор оно тебе нужно?

– С тех пор, как ты вернулся, – просто отвечает Лань Чжань.

– Я... ты невероятен, Лань Чжань, сначала Улыбка Императора, а теперь и это, – торопливо говорит Вэй Усянь, возясь с палочками, и оглядывает стол, пытаясь скрыть неловкость. – О, рыбные шарики! Сто лет их не ел! Ой…

Как только он пытается вытащить один из белых рыбных шариков из прозрачного бульона, палочки разламывают нежную мякоть пополам.

– Вот же… почему их так сложно поймать…

Лань Чжань наклоняется вперед.

– Ты давишь слишком сильно. Вот, – говорит он и без труда вылавливает шарик, чтобы положить его в тарелку Вэй Усяня.

– А... спасибо.

Сбитый с толку, Вэй Усянь молча наблюдает, как Лань Чжань продолжает кусочек за кусочком накладывать разную еду ему в тарелку; к круглому рыбному шарику быстро присоединяются несколько розовых креветок, а затем – большой кусок жирной свинины дунпо.

Вэй Усянь не видел, чтобы сам Лань Чжань съел хоть кусочек чего-нибудь. Его рис, должно быть, уже совсем остыл. Вэй Усянь сглатывает внезапно сжавшимся горлом.

– Ох, Лань Чжань, – удается выдавить ему, – что бы я без тебя делал?

– Могу только догадываться, – отвечает Лань Чжань, не сводя глаз со второго рыбного шарика, который он держит между палочками. – К счастью, теперь я могу позаботиться о тебе.

– Ага, – шепчет Вэй Усянь. – Да. Наверно, можно и так сказать. – Затем он выпрямляется, жесткая улыбка растягивает его губы, и говорит немного громче: – Что ж, Лань Чжань, я ведь не останусь надолго! Уеду сегодня вечером, так что, надеюсь, не слишком сильно тебя побеспокою.

Палочки Лань Чжаня замирают в воздухе.

– Лань Чжань?

Нет ответа.

– Лань Чжань, капает.

Кажется, Лань Чжаню требуется огромное усилие – какое надо приложить, например, чтобы растопить ледник или разрушить гору, – чтобы отмереть и положить последний рыбный шарик в тарелку Вэй Усяня. Он осторожно кладет свои палочки на край тарелки.

В воздухе повисает напряжение, и Вэй Усянь застывает на своем месте.

– Мне любопытно, – говорит Лань Чжань, складывая руки на столе, – почему ты продолжаешь вести себя так, будто твое присутствие для меня обременительно.

– Ай, Лань Чжань...

Но тот не отступает:

– Ты правда веришь, что я так о тебе думаю?

– Нет, я знаю, что нет!

– Значит, тебе не нравится в Облачных Глубинах? Раньше ты говорил, что здесь слишком строгие правила и ты ни за что не стал бы здесь жить.

– Нет! – отчаянно протестует Вэй Усянь. – Мне было пятнадцать, и я был глуп, как ты вообще это запомнил?! Послушай, я просто не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством!

Выражение лица Лань Чжаня можно сравнить с далеким раскатом грома перед грозой. Он не зол, но кажется, готов сделать что-то страшное.

– Этого никогда не произойдет. Я полагал, что ты уже это понял.

– Ты ведь очень занят. Ты нужен миру заклинателей. Я знаю, что тебе некогда меня развлекать, когда у тебя столько работы. Я прекрасно путешествую в одиночку, зачем я тебе здесь?..

– Вэй Ин.

Вэй Усянь пристально смотрит на беспризорное рисовое зернышко на столе. Он больше не голоден.

– Возможно, я недостаточно ясно выразился, – смягчается голос Лань Чжаня. Он наклоняется вперед, и Вэй Усянь прислушивается к шороху его одежды. – Вэй Ин, я хочу, чтобы ты был здесь. Прошу, останься.

Сердце Вэй Усяня сжимается в груди.

– Ты не...

– Я знаю, что ты тоже не хочешь уезжать.

Откуда?

– Откуда? – говорит Вэй Усянь вслух.

– Ты сам мне сказал. В письме.

– О чем ты говоришь? Я не...

И тут на него огромной жуткой волной накатывает это ноющее чувство, которое беспокоило его весь день, и Вэй Усянь вспоминает, как кувшин за кувшином пил Улыбку Императора, обжигающую горло, заставляющую голову кружиться; как пьяные руки нащупывали застежки на сумке, беспорядочно рылись в поисках кисти; как он теребил последний лист бумаги, испачканный чернилами.

Последнее письмо, которое он не уничтожил, а по какой-то нелепой случайности отправил.

– Ох, – хрипит Вэй Усянь. – О Небо…

Не говоря ни слова, Лань Чжань поднимается на ноги и достает с низкой полки у дальней стены Цзинши резную шкатулку. Он возвращается с одним письмом.

Вэй Усянь вспотевшими ладонями берет лист бумаги. Это его почерк. Он лихорадочно просматривает страницу.

...мое сердце тоскует по тебе...

...на ободке остался бы след от прикосновения твоих губ...

Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе.

Когда Вэй Усянь дочитывает до конца, ему кажется, что его сейчас вырвет. Все тело будто колют иглы унижения, а глаза начинает жечь. Он даже не может поднять голову, чтобы посмотреть на Лань Чжаня.

Тишина душит Вэй Усяня.

Лань Чжань вздыхает. А потом тихо говорит:

– Вансянь.

Вэй Усянь поднимает взгляд, и его отчаянные попытки провалиться сквозь землю внезапно уходят на второй план.

– Что?

Лань Чжань смотрит на него, а затем снова в сторону. Его уши слегка розовеют.

– Когда ты уходил, ты просил сказать название моей песни, когда мы снова встретимся. Так вот это оно. Вансянь.

– Но, – невольно хмурится Вэй Усянь, – ты написал эту песню, когда нам было пятнадцать. Почему ты…

– А как ты сам думаешь? – спрашивает Лань Чжань, глядя ему в глаза. – Послушай меня, Вэй Ин. Весь прошедший год я скучал по тебе. Я скучал по тебе шестнадцать лет до этого. А теперь ты ко мне вернулся. И все же почему-то думаешь, что будешь для меня обузой. Ты правда веришь, что быть Верховным Заклинателем для меня важнее, чем слушать собственное сердце?

– Лань Чжань, – выдыхает Вэй Усянь, – ты...

Лань Чжань наклоняется вперед, вытянув пальцы на столе, как будто хочет до него дотянуться.

– Останься, Вэй Ин. Пей из моей чашки. Потащи меня в Цайи, чтобы купить обед, положи голову мне на колени, пока я буду кормить кроликов, спи здесь, в Цзинши, в моей постели.

Лань Чжань замолкает, но затем продолжает говорить с такой уверенностью, будто рассуждает о пылающем в небе солнце или текущей реке, или о ветре, вместе с которым Вэй Усянь бродил по горам и равнинам, чтобы снова вернуться в безопасную колыбель Гусу:

– Я люблю тебя, Вэй Ин. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Так скажи мне, чего хочешь ты сам?

В тишине стук собственного сердца кажется Вэй Усяню оглушительным. За свои две жизни он не раз прыгал с высоты, и в этот момент ему кажется, что он стоит на краю утеса. Еще миг – и он полетит вниз, с бешеным биением крови в ушах и невозможностью вдохнуть.

Он встает на колени. И делает шаг вперед.

– Лань Чжань.

Еще шаг. Одежды волочатся по полу.

Последний шаг. Их колени теперь почти соприкасаются. Он поднимает голову и встречает взгляд Лань Чжаня, спокойно и терпеливо наблюдающего за ним.

Лань Чжаня, который вылавливает для него рыбные шарики из супа и чистит мраморные яйца просто потому, что может. Лань Чжаня, который хранит для него вино и масло чили в Цзинши, даже не предполагая, когда он может вернуться. Лань Чжаня, который хочет, чтобы он остался.

Вэй Усянь прыгает со скалы, зная, что его поймают.

– Кажется, – шепчет он дрожащими губами, – я хочу тебя поцеловать.

Затем он наклоняется вперед, обхватывает лицо Лань Чжаня руками и делает именно это.

Краткий миг ничего не происходит, и Вэй Усянь наслаждается ощущением губ Лань Чжаня – мягких, теплых и приоткрытых от удивления, – прежде чем тот внезапно притягивает его к груди, и они вместе падают на пол.

– Я люблю тебя, – со смехом говорит он прямо в губы Лань Чжаню, обхватив ногами его бедра. – Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, оставь меня здесь навсегда…

Его нога цепляется за край стола; еда, чай и палочки падают на пол.

– Ай! Подожди, Лань Чжань, стол, такой беспорядок...

Лань Чжань расслабляет пальцы на бедре Вэй Усяня, бросает взгляд на их недавний обед, а затем отворачивается.

– Забудь про стол, – говорит он и нежно целует Вэй Усянь в подбородок.

– Но… Ой! Лань Чжань, – выдыхает Вэй Усянь, – чай льется мне на одежду! Она теперь мокрая!

– Хм, – задумчиво бормочет Лань Чжань. Он слегка отодвигается назад и смотрит на темнеющую ткань на плече Вэй Усяня, а затем опускает взгляд ниже. На его грудь, талию. И еще ниже. Золотистые глаза вспыхивают. – Тогда тебе следует ее снять.

С этими словами Лань Чжань снова притягивает его к себе и целует до тех пор, пока не заканчивается дыхание.

* * *

К тому времени, когда Вэй Усянь наконец снова падает на смятые простыни, солнце уже опускается к горизонту.

– М-м-м, – говорит он в мокрое от пота плечо Лань Чжаня. – Ты невероятный. Посмотри, что ты со мной сделал. Как мне теперь показаться на люди?

За свои жалобы он получает поцелуй в макушку.

– Смотрю. – Еще один поцелуй, и Лань Чжань скользит рукой по его спине, слегка надавливая на медленно багровеющий след от укуса. – И мне нравится.

Вэй Усянь собирает последние остатки сил, чтобы шлепнуть его по руке.

– Ты ненасытный зверь! Так меня измучил, что я сейчас засну и буду спать до завтрашнего вечера, Лань Чжань. И что ты тогда будешь делать?

– Обнимать тебя.

– Не говори так! – Вэй Усянь замолкает и трется горящей щекой о кожу Лань Чжаня. – Только обнимать и все?

– Еще приготовлю тебе ужин, когда ты проснешься.

– Правда? Лань Чжань. Милый мой. Ты же понимаешь, что теперь от меня так просто не отделаешься?

Тихий шелест простыней. Вэй Усянь чувствует, как Лань Чжань улыбается, прижимаясь губами к его растрепанным волосам, а затем говорит:

– Именно на это я и надеюсь.

Вэй Усянь удовлетворенно вздыхает и закрывает глаза.

– Хорошо. Давай потом позовем Сычжуя, хочу посмотреть, как он вырос.

– Да. – Лань Чжань осторожно притягивает его еще ближе. – Отдыхай, Вэй Ин. Я буду здесь.

Что-то сонно бормоча, Вэй Усянь позволяет наконец своим тяжелым векам опуститься. Нежась в закатных лучах солнца и теплых, крепких объятиях Лань Чжаня, он засыпает. Он, наконец, дома.

 

Notes:

И наконец добро пожаловать в Гусу, провинция Цзянсу!
Правда, я решила выбрать для этой главы кухню провинции Чжэцзян, потому что:
a) я девушка из провинции Чжэцзян и, следовательно, чрезвычайно предвзята;
b) кухня провинции Чжэцзян известна своей легкостью и мягкостью, с акцентом на свежесть, что, на мой взгляд, очень подходит клану Лань;
c) Гусу расположен в самой южной части провинции Цзянсу, которая граничит с северной окраиной Чжэцзяна... в общем, достаточно близко!

1. Чай лунцзин переводится как чай из колодца дракона.
2. Цзе лан также известна как китайская брокколи.
3. Свинина дунпо названа в честь Су Дунпо, древнего китайского поэта (и гурмана :) )
4. Чайное яйцо – способ приготовления яйца, когда его сначала варят, затем слегка разбивают скорлупу и снова варят в чае с соусом или специями. Также известно как мраморное яйцо, потому что трещины в скорлупе создают темные линии с мраморными узорами.